Тридцать лет и три года

В течение трех с небольшим десятков лет ближе к концу октября агент Галахад берет отгул. В деле спасения мира не бывает отпусков, больничных, отгулов за свой счет? Может, оно и так — только не для агента Галахада. Например, в семьдесят девятом году в октябре Галахад находился в Южной Корее, где принимал участие в подготовке убийства президента. В положенный день агент взял свой неизменный отгул и покинул страну. Двадцать пятого октября он вернулся в Сеул. На следующий день диктатор был застрелен. О других отгулах агента Галахада и их последствиях знают лишь Артур да Мерлин. Ежегодно Гарри приносит заявление: «Прошу предоставить мне отпуск за свой счет». Сроки отпуска, дата, подпись. Артур берет ручку, качает головой, смотрит на Гарри: «Когда же это прекратится, сэр Галахад?» Взгляд Гарри Харта для постороннего непроницаем, но Артур в нем отчетливо видит ответ: «Никогда, сэр». Что ж, Артур знал, на что идет, принимая Гарри Харта в Кингсмен. «Не возражаю», — пишет он и ставит роспись. Почерк у него дрожащий, старческий, уже совсем не такой, какой был, когда он впервые оставил на заявлении Галахада эту резолюцию. Тогда Артур был моложе, надеялся переубедить Галахада, долго спорил с ним. Каждый раз Гарри стоял на своем, Артур сдавался, позволял. С каждым годом все меньше сил оставалось на бесполезные споры, наконец он подписывал молча. Один раз, в девяносто пятом, прежде чем поставить подпись он снова заговорил: — Соболезную. — Не стоит, сэр, — ответил Галахад. Больше они никогда не разговаривали об этом. Подписанное заявление на столе у Артура, копия — у Мерлина; Гарри Харт, агент Галахад, выходит из ателье вечером двадцать третьего октября, и все следующие сутки для ателье его не существует. До Кингсмена Гарри укладывал волосы совсем по-другому, по тогдашней моде. Кудри он не выпрямлял, пробор не делал и представить себе не мог, как сильно стандартная прическа агента, уложенная волосок к волоску, изменит его лицо. К новому образу полагались очки. Тогда они были частью маскировки, а не высокотехнологичным средством, максимум, что в них было — крошечный маячок, сообщающий в ателье о местоположении агента. Потом ему сделали несколько пластических операций. Маленькие, едва уловимые сами по себе изменения черт в совокупности меняли его лицо так, что прежние знакомые могли бы его узнать при случайной встрече и громогласно изумиться: «Эй, да это же ты! Мы думали, тебя убили!» Но потом бы им пришлось извиняться: обознались, извините, вы так похожи на нашего пропавшего без вести знакомого, издалека — одно лицо, но вы, конечно, не он, совсем не он. Тогда уже можно было отказаться от очков, по крайней мере до их апгрейда. Но Гарри уже привык и не стал с ними расставаться. Ему нравилось, что с помощью небольшой конструкции из стекла и пластика он может отгородиться от окружающего мира; нравилось, что блики на стекле скрывают секундную растерянность в его глазах, когда к нему обращаются по имени: «Добрый день, мистер Харт», — а он еще не приучил себя откликаться на это имя. В первый же год после своей метаморфозы Гарри — с укладкой, в очках, с незаметными глазу шрамами от пластических операций — утром двадцать четвертого октября одевается в парадный костюм, выходит из дома, ловит такси, называет адрес. Ему кажется, что адрес дома в Ист-Энде он будет помнить, дожив до ста и погрузившись в приятные бездны старческого маразма. Он не будет помнить свое имя, не будет помнить, что в туалете надо снимать штаны, все его душевные раны, большие и малые, излечит сладкое беспамятство, и он не будет помнить ничего, кроме адреса этого дома и даты: двадцать четвертое октября. Это единственное, что будет тревожить его в старости — куда меньше поводов для беспокойства, чем у многих других. Правда, до старости он вряд ли доживет — дряхлеющий спецагент погибнет на одном из заданий, отправить себя в отставку он не позволит. На повороте с Уайтчапел-роуд на Валланс-роуд он просит остановить такси. Водитель паркуется на обочине, мотор не глушит — счетчик работает. Гарри молчит на заднем сидении. Водитель косится на него в зеркало заднего вида: молодой человек побледнел, сидит с закрытыми глазами. — Вам плохо, сэр? — спрашивает водитель. — Нет, — говорит молодой человек, — подождите еще минутку. «Остановись, — говорит Гарри про себя. — Ты не можешь туда ехать. Ты не можешь похерить все, что для тебя сделали, это самоубийство. Это неразумно. Так нельзя. Езжай куда хочешь, только не туда. Ты же знаешь, кто-нибудь там, приехал к их матери в гости, кто-нибудь непременно узнает тебя, она узнает тебя, ты же ей так нравился, такой приятный улыбчивый молодой человек». Вайолет всегда хорошо к нему относилась, должно быть, сожалела, когда он пропал. Теперь, если он приедет, она обрадуется, угостит его пирогом, — она не могла не испечь пирог ко дню рождения сыновей, пусть те и сидят в тюрьме. Поплачет, наверно. Потом кто-нибудь из банды узнает его: одно дело — случайная встреча, другое — прийти в гости. Потом его изуродованный труп найдут где-нибудь в Стипл-Бэе, и его придется опознавать по слепку челюсти. «Иди, — говорит Гарри про себя, — иди к ближайшему телефону. Набери двенадцать-девятнадцать-девяносто семь, скажи: „Оксфорды, но не брогги. Передайте Артуру, что Галахад увольняется. Передайте, что Галахада убили“. И тогда иди в гости, навести Вайолет. Нет, постой, позвони еще Дрибергу. Скажи: „Здравствуйте, сэр. Я очень благодарен, что вы спасли мне жизнь. Теперь я собираюсь подтереться вашим подарком, иду в гости на Валланс-роуд, 178. Спасибо за вашу заботу, срал я на нее. Вы уговорили Честера Кинга дать мне шанс, и знаете что? На этот шанс мне тоже насрать. И на Честера Кинга. И на ателье — вы же понимаете, о чем я. Увидимся на том свете. Кстати, вы были отвратительным любовником“. И тогда уж точно иди, Вайолет заждалась». — Сэр? — спрашивает таксист. — Поворачивайте. Отвезите меня обратно, — просит Гарри. Он успевает пожалеть об этом решении, пока едет домой. Лучше бы на этом все закончилось, лучше бы он перестал быть новоиспеченным агентом Галахадом, лучше бы он стал мертвым педиком, кем ему и положено быть. На том свете его ждут уже больше года. В шестьдесят седьмом он вышел из дома, в карманах — пара купюр, пачка сигарет и больше ничего. У него был выбор: поехать к одному любовнику или к другому. Первый хотел его убить, второй — спасти. Он поехал ко второму. Ему пришлось поменять имя, поменять внешность, поменять образ жизни, поменять половых партнеров; ни с первым, ни со вторым он больше не встречался. Первого бывшего любовника он любил, второго — нет. С тех самых пор, как он не явился на встречу, на которой его должны были убить, он чувствует себя предателем. Каждый год, кладя на стол заявление об отпуске, Гарри решает: в этом году — точно. Он точно доедет в нужную дату по нужному адресу, войдет в дом, представится, выпьет с Вайолет чаю, а потом выйдет из дома, сядет в машину, на которую ему укажут, и через несколько часов умрет. Каждый год он возвращается к себе домой. Он чувствует себя апостолом Петром, с каждым годом отрекающимся от Христа на один раз больше. Он чувствует себя Иудой, плата которого ежегодно увеличивается на один серебряник. Дома он открывает шампанское и слушает Синатру, и пытается себя убедить, будто он отмечает день рождения своего возлюбленного, а не пьет заупокойную о своей прошлой жизни. Пятого августа восемьдесят второго года Артур присылает машину за Галахадом в семь утра. Гарри командируют в Ливан: кого-то надо спасти из осажденного Бейрута. Галахад отправляется на миссию. Он справляется с заданием быстро, но Артур просит его задержаться: необходимость присутствия агента в этом регионе еще не отпала. Весь год, кроме последней декады октября, Галахад — ответственный агент, он послушно остается на месте. Двенадцатого августа Израиль обстреливает город. Секретному агенту нечего делать среди этой бойни, тут нужно отделение Красного Креста, а не сэр Галахад — если только у Галахада нет Святого Грааля, чтоб исцелить всех искалеченных. У Галахада из Кингсмена его нет, но есть уйма свободного времени и какие-то душевные порывы, которые заставляют его помогать искать уцелевших в руинах Западного Бейрута и вытаскивать трупы из-под завалов. До восемнадцатого августа Гарри трудится спасателем и могильщиком (в основном могильщиком), и только после этого числа Артур присылает за ним самолет. Вернувшись в Лондон, Гарри узнает, что Вайолет умерла ранним утром пятого августа, что одиннадцатого числа были похороны и что ее сыновья присутствовали на похоронах втроем. Гарри устал, он слушает новость тупо и равнодушно, глядя не в глаза Артуру, а на свои руки. В Ливане он распрощался с маникюром, ладони у него сорваны лопатами и носилками, кисти рук сверху загорелые, и ему кажется, что поверх этого загара они до сих пор вымазаны в крови и засыпаны пылью. Он лично перетаскал этими самыми руками десятки раненых и еще больше трупов, что ему до одной скончавшейся пожилой леди? Что ему до присутствия на ее похоронах? Что ему до того, кого он мог на этих похоронах увидеть? Он был занят, он спасал жизни, хотя такого приказа не было. Артур извиняется, что подверг жизнь Галахада опасности понапрасну. — Спасибо, Артур, — говорит Гарри. — Вы все сделали правильно. Они оба понимают: если в Ливане Гарри был всего лишь в шаге от гибели, в Лондоне он уж точно был бы трупом — явился на похороны, и далее — привет, Стипл-Бэй. Гарри забирает с собой газету от одиннадцатого числа. На передовице статья о похоронах, фото братьев крупные и четкие. Осенью восемьдесят второго ему незачем отправляться на Валланс-роуд и возвращаться с половины пути — там больше нет именинного пирога и кружки ароматного чая, нет Вайолет, нет никаких гангстеров. Он едет на кладбище. Могила еще не успела осесть, она усыпана цветами. Самые большие корзины — от сыновей, букеты чуть поменьше — от других родственников и друзей семьи. Он не боится привлечь чье-либо внимание: цветы несут самые разные люди, которых Вайолет даже знать не могла. Все благодаря нездоровой славе ее сыновей. Она, наверно, нашла бы доброе слово для каждого, кто восхищался ее мальчиками. Одна из лондонских газет пишет большую статью о сыновьях Вайолет — интерес к ним усилился в связи с ее недавней смертью. Гарри проглатывает давно знакомые факты, обкатанные пером газетчика, словно камешек морем. То, что в собственных воспоминаниях кажется сладостным и пьянящим, становится горьким и соленым: борьба за власть, стремление выйти «в люди», развлечения, вечеринки становятся рэкетом, убийствами, проституцией, дебошами, на слове «любовь» висит бирка «гомосексуалист» — такую вешать только на большой палец телу в морге. Гарри кладет эту газету к той, что он забрал у Артура. Гарри коллекционирует передовицы «Сан». Газетные листы висят на стенах кабинета, напоминая агенту Галахаду о том, как мир в очередной раз был спасен. Еще одна коллекция лежит в закрытых на ключ ящиках его стола: вырезки из газет, автобиографии, публицистика — все о легендарных близнецах, даже телепередачи, записанные на кассеты. Художественный фильм девяностого года Гарри не включает в эту коллекцию: кино ему скорее нравится, чем нет, но лишь как художественное произведение. Герои так же далеки от реальности, как их прототипы — от помилования, а его собственный персонаж в этом фильме попросту жалок. «Ты жалок, — говорит он сам себе, доставая из стола свою коллекцию в очередном октябре. — Ты сентиментален, как старая дева, в шестьдесят грезящая о своем мимолетном увлечении в юности. Отнеси все это барахло в гостиную и растопи им камин, старые газеты будут отлично гореть!» Гарри складывает папки с вырезками и книги обратно в ящик стола и открывает традиционное шампанское. Семнадцатого марта девяносто пятого года агент Галахад снова ведет себя непрофессионально, отказываясь отправиться на миссию. — Я не полечу в Чечню, — говорит он, — и куда-либо еще тоже. Вы знаете, почему. Артуру за восемьдесят, он слишком стар, у него нет сил продолжать спор. Приобрел ли Гарри Харт старческое упрямство к шестидесяти годам, сохранил ли мальчишеское — Артур не знает и переубедить его не может. — Хорошо, — соглашается Артур. — Вы отстранены. Можете отправляться на пенсию, мистер Харт. Сам Гарри бы прибавил: «И на похороны сходите, мерзкий старикашка, порепетируете собственные». Но Честер Кинг — настоящий джентльмен и потомственный аристократ — такого никогда не скажет, а вот Гарри в своей прошлой жизни был дурно воспитанным парнем из бедного района. На похоронах он стоит среди незнакомых ему женщин. Одна из них вдруг начинает плакать, он подает ей платок и чувствует, что его глаза тоже увлажнились. Он часто моргает и выбирается из толпы. Ему так и не удается заглянуть в гроб, усопшего он видит лишь на фотографиях в газетах. Коллекция увеличивается вдвое за одни сутки: столько статей, некрологов, в прессе уже не очерняют, а романтизируют близнецов-бандитов, оставшийся в живых приобрел статус легенды. Гарри нет дела до оставшегося: разве что появятся новые статьи, в которых будет говориться о покойном. Артур злится недолго: в теракте Аум Синрикё мировые секретные организации объединяют свои усилия. Рыцарей Кингсмена мало, без одного из них не обойтись. Артур вынужден быть жестким с Галахадом, но Честер Кинг даже сочувствует Гарри Харту. Осенью Галахад получает свой отпуск вместе с соболезнованиями. В день похорон он так и не пришел на кладбище, и это его первый визит на могилу. Он одевается особенно тщательно, словно на свидание. На кладбище довольно много народу, и Галахаду приходится очень постараться, чтобы не смутить посетителей проявлениями своих эмоций. Он возлагает свой букет и быстро уходит. Внешне он вполне спокоен, разве что глаза немного блестят, но за стеклами очков этого не разглядеть. Посещения кладбища в следующие четыре года таких эмоций не вызывают, и Гарри даже думает, что наконец у него перегорело, наконец он отмучился. В начале октября двухтысячного года умирает второй близнец. Гарри узнает об этом из очередной газетной статьи лишь случайно. Пока были живы оба, он с маниакальной педантичностью читал утренние газеты, ища хоть словечко о братьях. После смерти одного из них Гарри теряет интерес к публикациям, читать их — все равно, что грызть рождественский пряник годичной давности: ни вкуса, ни запаха, одни страдания и тщетные попытки съесть несъедобное. У Гарри для этого осталось не так много здоровых зубов, и душевных сил тоже маловато. Двухтысячный богат и на другие события: в организацию взяли нового Ланселота, первую женщину среди агентов, Честер Кинг оказался предателем и был убит новым Галахадом, ну, а сам Гарри отличился тем, что чуть не погиб. Этот новый Галахад, предпочитающий глупую кличку «Эггзи», совсем юнец, мальчишка с криминальным прошлым из бедного района. Он немного напоминает Гарри его самого в молодости, и от этого бывший Галахад чувствует себя постаревшим. Теперь Гарри сидит в кресле Артура. Выше него только лорды и министры, да еще Королева. Не понесет же он заявление об отпуске за свой счет Ее Величеству? После стольких лет существования традиции Гарри чувствует себя несколько неловко, прогуливая день в агентстве без всяких заявлений, предупредив лишь Мерлина. В этом году на кладбище из-за дождя мало народу. Даже недавняя смерть старшего близнеца не заставила людей организовать паломничество к могиле в день его рождения. Свежих цветов мало, большая часть — искусственные, оставшиеся с похорон, и они уже потеряли товарный вид. Большой букет свежих цветов среди них выглядит инородно, и Гарри со своей новой жизнью — она все еще кажется ему новой, хоть с ее начала прошло уже три с лишним десятка лет, — чувствует себя на этом кладбище таким же инородным, как его букет. За тридцать лет мягкие ткани его тела разложились бы полностью, от него бы остался только скелет. За тридцать лет его надгробие приобрело бы такой же вид, как надгробие Фрэнсис. Он на миг забывает о том, что его ждала бы безымянная могила в Стипл-Бэе и представляет ее на этом кладбище, в отдалении от надгробий членов семьи. В этот момент он завидует Фрэнсис, лежащей в земле неподалеку от ненавидимого ей мужа, завидует Вайолет, лежащей рядом с обожаемыми сыновьями, и больше всех завидует Реджинальду, лежащему вплотную к Ронни. Десятки лет он запрещал себе даже вспоминать свое имя из прошлой жизни, но теперь вдруг позволяет себе вообразить, что на общем могильном камне близнецов могла быть совсем другая надпись: «Рональд Крэй. Эдвард Смит». А Реджи бы покоился в сторонке, рядом со своей обожаемой и ненавистной Фрэнсис, и хотя бы после смерти оставил Ронни только для Тедди. «Остановись, — говорит Тедди про себя. — Стариковская истерика выглядит жалко и нелепо». Эдвард Смит, Безумный Тедди, Гарри Харт, агент Галахад, Артур — каким именем не назовись, сейчас он всего лишь пожилой человек, который плачет на могиле мужчины, когда-то хотевшего его убить. Мужчины, от которого он спасся бегством и которого умудрился любить на протяжении обеих своих жизней: как старой, так и новой. Юный Галахад появляется откуда-то совершенно неожиданно, подает платок, спрашивает заботливо: — Вам плохо, сэр? — Да, — отвечает Гарри, — мне плохо. Мальчишка предлагает вызвать доктора, службу спасения, других агентов Кингсмен, чуть ли не Сатану. Гарри отказывается. К чему ему все это? Ему нужно унять эти нелепые слезы, и все будет в порядке. Эдварду Смиту плохо уже тридцать лет и три года и, похоже, будет плохо до самой гробовой доски.