— Всё на свете имеет своё начало — это ведь одно из твоих любимых изречений, так что начни с начала и объясни, в чём дело. Марк Леви. Те слова, что мы не сказали друг другу
(2009) Когда Тимур впервые видит Фила, тому семнадцать, но выглядит он не старше пятнадцати. Хотя, конечно, на тот момент Тимур не знает ни его имени, ни возраста. Просто, ожидая выхода своей команды, он наблюдает за выступлением другой и мимолетно обращает внимание на парня справа. Это тощий парень — мальчишка — с выступающими плечами, локтями и коленками, обтянутыми бледной кожей, в футболке которая, кажется, ему велика. Тимур стоит за первой кулисой и смотрит сбоку, зато очень близко, и видит темные вихры волос, его острое лицо, серьезные, мрачные глаза. Он выглядит ниже и гораздо младше своих сокомандников, Тимур подозревает, что он еще школьник. Бабъяк играет в КВН уже третий год — в прошлом сезоне его команда дошла до финала, а в этом они считаются сильнейшей командой белгородской лиги — и уже успел познакомиться с сотней самых разных людей, и он сам не знает, почему смотрит именно на этого блеклого, невзрачного пацана, но что-то есть в том, как тот хриплым голосом зачитывает шутку, построенную на игре слов, и ждет реакции зала. Он волнуется, слишком волнуется. Тимур слышит это в его голосе — скачущем, неуверенном — и думает, что парню, наверное, тяжело приходится с такой боязнью сцены. И опять же, он не знает, почему вообще думает об этом мальчишке — ему сколько, четырнадцать? — Тим, ты чего завис? Мы следующие, иди сюда, — шипит ему Санек, с которым они вместе в команде, и Тимур трясет головой, послушно вспоминая свой текст. Когда он снова переводит взгляд на сцену, команды уже нет, как и того парня, и белгородская публика благодарно хлопает им вслед. «Ну и слава богу,» — непонятно отчего думает он.***
Команда Тимура проходит в четвертьфинал — конечно, они проходят, они офигенные! Они с ребятами радуются, как сумасшедшие, хотя, черт, они даже не сомневались, что пройдут. Возможно, у них есть шанс выиграть этот сезон. Команда того парня, кстати, тоже проходит. Не то, чтобы это его волновало.***
На редактуру в мае они приезжают с самого утра, и все равно, когда видят в холле и коридорах кучу людей, понимают, что им нужно будет отстоять в очереди не меньше двух часов. Тимур зевает, лениво разглядывая команду рядом с ним, которая пытается придумать музыкальный номер с нуля, и идет за кофе. Он точно видел кофейный автомат где-то на входе. Благо, с его ростом люди сами расступаются перед ним, иначе он бы хрен дошел — помещения слишком маленькие для такой прорвы народа. Когда он возвращается, Санек и Жека вдруг подлетают к нему с двух сторон, подхватывая под руки: — А вот и наш капитан! Оставил нас, несчастных, на произвол судьбы! Жюри на растерзание, соперникам на поругание! — Сочувствую я этим соперникам, — на автомате огрызается Тимур и тут же замечает, перед кем друзья разыгрывают этот спектакль. Это трое парней: двое не знакомых ему, а третий… Блять. Несмотря на то, что с той игры прошло несколько месяцев, Тимур помнит его, как будто это было вчера. На этот раз парень, имени которого Тимур все еще не знает, хотя бы в футболке, подходящей ему по размеру — черной! май месяц на улице! — но это еще больше подчеркивает, какой он худой, весь сложенный из острых граней, углов и заломов. Он — как чертова фигурка оригами, сложенный из бумаги журавлик с трепещущими от малейшего сквозняка, нежными, бумажными крыльями. Или как ледяная скульптура — прозрачная и хрупкая, почему-то не растаявшая к маю. Всё это — весь этот долбанный парад сравнений — проскакивает в голове Тимура за какую-то секунду, прежде чем он неловко дергается, проливая горячий кофе на руку и пол. — Ах ты ж… — он ругается под громкий смех окружающих, трясет обожженной рукой, используя этот момент, чтобы собраться с мыслями. Он не понимает, что происходит с ним, и с его руками, и с его желудком, и, кажется, ему лучше не знать. — Заткнитесь уже! — весело одергивает он друзей и протягивает руку — правую, не липкую от кофе — ребятам, намеренно начиная с незнакомых парней, — Тимур. Те тоже представляются: Толик, Сергей и — Филипп. Конечно, его зовут Филипп. Филипп Воронин. Имя ему подходит. Эти ребята реально крутые — душевные и очень приятные. Тимур с удивлением узнает, что капитан в их команде именно Фил, и он пишет основную часть шуток. Шутки у Фила острые — такие же острые, как его улыбка, острые, как его лицо, локти и колени. Он любитель сатиры, игры слов и коротких реприз и пока только тренируется с написанием миниатюр. С еще большим удивлением Тимур узнает из вскользь брошенной реплики, что Фил — победитель какого-то белгородского юмористического проекта и, конечно, приковывает к этому факту внимание остальных, потому что — серьезно? Победитель? Фил явно смущается, это даже забавно — смотреть, как он неловко, ужимисто улыбается и отводит глаза, в то время как на коже вспыхивает бледный румянец. Тимур старается не анализировать все эмоции, которые вызывает в нем Фил — их много, их слишком много, это даже пугает. Ему кажется, что он борется со штормом, что его бросает морским прибоем в разные стороны, бьет волнами и утягивает куда-то вниз, на дно, в толщу вод непонятного ему моря. У моря серо-голубые глаза, и его имя приятно перекатывается на языке — сладко и легко, на едва сдерживаемом выдохе.***
Это пока что лучший май в жизни Тимура. Нет, серьезно — лучший! Город накрывает тепло, пока что не переходящее в жару, терпко пахнет горячим асфальтом и — совсем сногсшибательно — сиренью, а зелень яркая настолько, что слепит глаза. Они проходят четвертьфинал, до следующей игры у них целое лето, и теперь они просто собираются большой компанией, в которой также есть ребята из других белгородских команд и, конечно — Фил. Они часто собираются вместе — играют в приставку, смотрят фильмы, спорят, пьют. Нет, Фил почти не пьет, но он компенсирует это приставкой, потому что, серьезно, этот парень настоящий задрот Фифы. Неожиданно для себя Тимур начинает встречаться с Аней — он уже и не помнит, кто их познакомил. Она милая и смешная, и хотя от неё у него не пересыхает во рту и сердце не пропускает удар, что происходит каждый долбанный раз, когда скупой на прикосновения Фил хлопает его по плечу или просто улыбается с другого конца дивана, это офигенно. Быть в отношениях довольно круто. Ну и секс, конечно. Он думает о Филе — возможно, больше, чем следует. Когда он узнает его чуть лучше, то понимает, что Фил на деле не такой хрупкий, каким выглядит — он прекрасно способен за себя постоять и по большей части делает это при помощи остроумия и язвительности, которой у него столько, что Тимур всерьез размышляет, как она могла поместиться в таком тощем теле. Фил — это фигурка оригами, сделанная из сверхпрочного пластика. Или из долбанного ракетного алюминия. Фил осторожен с улыбками и часто хмурится — когда задумывается о чем-то, когда сосредоточен на игре или просто в моменты плохого настроения, когда он огрызается на всякого, кто к нему обращается. Тимур на это чаще всего отшучивается и с удовольствием отмечает, как разглаживается морщинка между бровей Фила и как тот почти смущенно, виновато улыбается. Если бы Тимура в этот момент спросили, счастлив ли он, он бы ответил да, не раздумывая. — Тим, у тебя же нет никого больше? — спрашивает его как-то Аня, и это пока что самый глупый вопрос, который он от неё слышал. Кто еще у него может быть? — В смысле? Она наклоняется к нему так, что он чувствует запах её духов. Приятный аромат — в нем немножко цитруса, немножко цветов. От Фила обычно пахнет мятной жвачкой, потом и шампунем. И совсем немного чем-то перечным, острым. — Ну в смысле, ты как будто не со мной иногда. Она обхватывает его руку своей — маленькой и нежной. Тимур вспоминает тончайшие запястья и широкие ладони Фила, со странно выпирающей косточкой и вечными следами чернил на пальцах. Короткие, обгрызенные ногти. Розоватые костяшки пальцев. — Глупости какие! — уверенно заявляет он ей, отгоняя неуместные мысли, — Конечно, я только с тобой.***
Конец лета в итоге оказывается не таким замечательным. Тимур все еще встречается с Аней, но начинает потихоньку понимать, что это бессмысленно. Он не чувствует к ней ничего (правильнее сказать, еще меньше, чем раньше), и, кажется, она сама это осознает. Они все больше времени проводят порознь. Когда они все-таки ругаются в пух и прах, она обвинительно бросает ему в лицо, что он ей изменяет, и требует набраться мужества, чтобы признаться ей в этом. Ему не в чем ей признаваться. Хуже всего, что их команда тоже разбредается неожиданно кто куда — один уезжает в Питер, другой — в Москву. Жеку принимают на работу в крутую компанию, и он одним вечером сообщает Тимуру и Сане, что, возможно, КВН никогда не был его темой. Тимур не хочет его осуждать — но он все равно осуждает, потому что, блин, они были крутыми, а такими темпами в полуфинале появятся только они с Саней. Вдвоем! Они будут командой из двух человек. Бред какой. Единственная константа в его жизни — Филипп. Филипп, который ухитряется учиться, писать и набирать архив, выступая в одиночку или их небольшой командой на всяких фестивалях. Фил, к которому Тимур наведывается домой так же часто, как когда-то наведывался к Ане, который с руганью выпихивает его курить на балкон, который пробует на нем новые репризы и все еще улыбается с другого конца дивана так, что желудок Тимура делает тройное сальто с переворотом. Фил, который носит темные майки даже в августовскую жару, у которого все еще начинают дрожать руки, когда он оказывается в центре внимания, который настолько же талантлив, насколько и застенчив. Фил, с которым они так и не становятся особо друзьями, но между ними все равно возникает какая-то неуловимая связь — неустойчивая, зыбкая, но приятная и очень, очень интимная. Она похожа на тонкую струну, соединяющую их. Или красную нить, как в легендах. Хотя иногда — в те дни, когда Аня кричит на него, в те дни, когда он не может оторвать глаз от того, как Фил закусывает губу, увлеченный приставкой или написанием репризы — иногда эта связь больше похожа на чертов поводок, кожаный и прочный. Его один конец намотан на шею Тимура, а второй крепко зажат в широкой ладони с розоватыми костяшками и вечными следами чернил. Ему не в чем признаться Ане, потому что некоторые вещи он пока не готов признать самому себе.***
Постепенно подбирается октябрь, и они всерьез задумываются, что делать с полуфиналом. Как минимум, половину их состава уже не собрать, единственный, на кого может положиться Тимур, это Саня, который не меньше его хочет, чтобы все получилось. Они как раз обсуждают, как быть, когда кто-то — кажется, Толик — вдруг предлагает: — Ребят, а что если объединиться? Ну, «Салат» и «Инди». Краем глаза Тимур видит, как поджимает губы Фил, но Воронин ничего не говорит, только внимательно ждет продолжения. — А у вас что, тоже проблемы? — заинтересованно приподнимается на локтях Санек. Пока Толик отвечает, Тимур лихорадочно обдумывает предложение. В этом что-то есть. У них разный стиль, но репризы Фила, объединенные с их с Саней странными идеями, могут дать неплохой результат. Он старается не думать, что значит для него быть с Филом в одной команде. Хотя это определенно что-то да значит. — Я за, может получиться что-нибудь! — объявляет он, как всегда радостно и на середине ответа Сани. Тот фыркает, но тоже согласно кивает — наверное, это лучший вариант. Тимур поворачивается к Филу, который пока что не сказал ни слова. — Твой вердикт? — интересуется он как бы шутливо, но на самом деле очень серьезно. Самое важное для него — что скажет Фил. Если он откажется, Тимур даже пальцем не шевельнет, чтобы все получилось. Скорее всего, если Фил откажется, Тимур окончательно разочаруется в себе и КВНе. Фил удивленно моргает, переводя на него взгляд — сегодня в его глазах больше серого, чем голубого, должно быть, из-за того, что он сидит против окна. Смотрит с нечитаемым выражением. Потом, словно очнувшись, дергается и торопливо выпаливает: — Мне нравится предложение. Круто. У вас есть какие-то идеи уже? Тимур таращится на него и не может сдержать улыбку. Во всем теле растекается приятное, мягкое тепло. Ему очень хочется обнять Фила, так хочется, что даже руки сводит от необходимости это сделать. Хочется обхватить его, почувствовать под ладонями его острые углы и мягкие изгибы, хочется почувствовать совсем близко запах его шампуня, и пота, и того самого непонятного аромата, который ассоциируется только с ним. Немного хочется проследить губами линию его подбородка с едва заметной щетиной. Очень хочется его поцеловать. И это осознание обрушивается на него, как лавина. — Ты как будто ждал, что я откажусь, — поддевает Фил и начинает быстро набирать кому-то смс. Тимур не в силах даже двинуться. Тимуру тоже хочется отправить смс — тому, майскому себе и посоветовать немедленно валить из Белгорода куда подальше. Никогда не возвращаться с тем долбанным кофе. Никогда не знакомиться с Филиппом Ворониным на той долбанной редактуре. — Кто тебя знает, — наконец, сипло, на автомате откликается он. Фил усмехается себе под нос, клацая кнопками старого «самсунга». Тимур влюблен в него по уши.***
Дышать становится немного легче, когда он признает себе, что осознание влюбленности и сам факт наличия таковой разошлись во времени на несколько месяцев. Это значит… на самом деле немало. Как минимум, что еще не конец света. Это значит, что ничего по сути не меняется, кроме того, что становится более осязаемым поводок в руке Фила, следуя которому, Тимур пойдет хоть в Москву пешком, хоть прямиком в ад. Филипп не требует ни того, ни другого — они пишутся, репетируют и снова пишутся, болтают и играют в Фифу все то время, что не проводят на учебе, и Тимуру после пары недель бесцельных метаний удается привести себя хоть в какое-то подобие порядка. Он старается лишний раз не смотреть, не наблюдать, хоть как-то сбить это наваждение, и все равно каждый раз находит себе оправдание, чтобы скосить глаза на Фила, когда тот сбивчиво и смешливо рассказывает что-то, когда он увлечен игрой или просто печатает сообщение. Он отмечает малейшие движения, все его реакции и отклики, не анализирует, а просто запоминает, художественной резьбой оставляя это у себя в памяти: темные футболки, колечки мокрых волос на шее, косые, но очень теплые улыбки, переплетенные под подбородком пальцы. Господи, как же он влип.***
А потом они проигрывают. В полуфинале. Зашибись.***
В баре шумно, темно, пахнет потом и спиртом. Здесь собралось слишком много народа для такого небольшого подвала, но кажется, людям весело, и им тоже надо веселиться, несмотря на плачевный результат в лиге. И Тимуру очень хочется избавиться от ощущения, что его сердце прополоскали в банке с формалином и абы как вставили на место. Фил сидит напротив него. Ему скоро восемнадцать, а выглядит он даже в темноте на четырнадцать, и Тимур удивляется, как его вообще пустили сюда. Он явно пьет что-то крепкое, и в неясном свете Тимур может проследить красноватые пятна румянца на его бледной коже, спускающиеся под ворот футболки. При всей своей непривлекательности это выглядит очаровательно. Его челка мокрая от пота, растрепанная, темные волосы липнут ко лбу. Фил смеется, что-то рассказывает, легко откидываясь на спинку стула, улыбается своей невозможно острой, как лезвие, улыбкой. Тимура ведет на этом, цепляет, как карася на удочку. У него кружится голова, и его, кажется, сейчас стошнит — бабочками, формалином или алкоголем, он пока не решил — прямо под стол. — Этому больше не наливать, — смеется Фил, явно заметив его блуждающий взгляд на себе. Тимур улыбается криво, неестественно. Бабочками, его определенно будет тошнить бабочками. — Иди ты… Это звучит вяло и более грубо, чем он собирался. Фил вопросительно, с тревогой смотрит на него. — Эй, ты в порядке? — Ага, в полном. — Нет, правда, Тимур, ты сам не свой последнее время, — Саня с запозданием тоже подключает режим обеспокоенной мамаши, и Тимура прошибает иррациональной злостью и удушающей волной отчаяния. — Да пошли вы, — резко выплевывает он и идет к стойке. Он не глядя покупает что-то — завтра он будет жалеть, что не проверил состав — и успевает выпить половину, когда кто-то хлопает его по плечу. Это Санек, думает он, наверняка Санек, или кто-то из знакомых узнал его длинную фигуру. Он оборачивается через плечо и язвительная фраза тут же тает на языке. Филипп смотрит на него обеспокоенно, хмуро и немного расфокусированно. Свет из-за барной стойки отражается от бутылок и зеркал и мягко подсвечивает его лицо, очерчивает крылья носа, играет в глазах серебром и медным купоросом. Он весь как будто светится изнутри мягким и ровным светом, отчего в желудке сворачивается что-то в тугой узел. Ну или Тимура просто начинает догонять то, что было намешано в том коктейле. — Что? Фил не торопится убирать руку с плеча, даже как будто впивается крепче. От того места, где он держится, и вниз по телу растекается горячая волна. — Ты чего сбежал? — хриплый голос Фила едва-едва перекрывает музыку. Ему даже на сцене приходится кричать в микрофон, чтобы его услышал хоть кто-нибудь. Кроме Тимура — Тимур всегда его услышит. Бабъяк морщится, неясно машет рукой в воздухе. Ладно, он действительно сильно пьян, раз не может придумать достойную ложь. Его длинные мокрые волосы лезут в рот, и он отплевывается от них вместо ответа. Фил опирается на него сильнее, их лица оказываются как раз на одном уровне. Тимур тупо смотрит на влажный росчерк его рта — не может смотреть ни на что больше — и только через секунду понимает, что этим самым ртом Фил сейчас что-то сказал. — Что? — переспрашивает он. — Не хочешь выйти? Тимур заторможенно кивает. Ноябрь подходит к концу, и на улице более, чем прохладно. Мимо проезжают машины, их пронзительно яркий свет фар выхватывает из темноты фигуры людей, стоящих у входа с сигаретами, деревья и Филиппа, когда он, спотыкаясь о порог, вываливается из дверей и передергивает плечами от неожиданной прохлады. Тимур чувствует множество ледяных иголочек, впивающихся в открытую шею и уши. Они отходят в сторону — дальше от людей, ближе к ночной тишине улицы. Тимур бы вообще с удовольствием прошелся, ему нужно развеяться и перестать думать о Филиппе и, главное, о его губах. — Твою мать, — красноречиво выдает он и роется в карманах толстовки в поисках сигарет, а когда в конце концов находит, с мазохистским удовольствием затягивается, — Твою мать. — Бросай курить, — усмехается Филипп, ежась. — Как скажешь, — покладисто кивает Тимур, делая еще одну затяжку. — Я серьезно. Завязывай. — Вы с Саней мне в мамы записались, что ли? — огрызается Тимур и тут же замечает, как вытягивается лицо у Фила, — Прости. Прости, я… Фил, вопреки его опасениям, не язвит ответ. Вместо этого он вдруг после короткого колебания тянется и легко касается его руки кончиками пальцев. Несмотря на холод, Тимура окатывает жаром, словно на него вывернули кипяток. Его прошибает дрожью — непроизвольной, но Фил тут же испуганно одергивает руку, словно и его ошпарило. — Что происходит, Тим? Ты странно себя ведешь последнее время. Я знаю, мы вылетели, но нас доберут, они всегда так делают, мне сказали, и… — Это не из-за КВНа, — перебивает его Тимур, дергая плечом и старательно таращась в темную стену соседнего здания. Злость постепенно исчезает, вытесняется чувством тотального отчаяния, когда либо сигареты, либо «Я в окно, просьба не ловить». Его запоздало осеняет, насколько просто было бы списать все на проигрыш. Фил бы не поверил, но точно не стал бы спрашивать дальше и смотреть вот как сейчас — обеспокоенно и хмуро. Неожиданно его охватывает желание выложить все, как есть, мол, ты беспокоишься за меня, дружба-жвачка и вообще, а я… влюбился в тебя, как дурак последний, с ума схожу, не знаю, что делать, но ты лучше держись подальше. Их ведь так мало объединяет — странная недо-дружба и команда. Вторая и так держится на волоске, и, если первую сейчас разобьет вдребезги Тимур своим шокирующим признанием, Филипп исчезнет из его жизни так же неожиданно, как и появился. Станет легче, Тимур уверен в этом, вот только… — А из-за чего? Ты же знаешь, что… — Фил делает паузу, которая вынуждает Тимура скосить на него взгляд, когда слова вот-вот готовы сорваться с его губ, — ты всегда можешь рассказать мне. Мы же друзья. Тимур беспомощно смотрит на него и горло перехватывает. Друзья, значит. — Обычные запарки, — словно издалека слышит он себя, — ничего серьезного. Но в случае чего, — он не глядя выбрасывает окурок, одной рукой обхватывает Филиппа за худые плечи и утыкается носом ему в макушку. И, чувствуя, как с души словно пара внушительных булыжников сходит, выдыхает задорно, — я знаю, к какому психотерапевту я пойду. Фил смеется, упираясь руками ему в грудь — не отпихивая, а скорее пытаясь удержаться на ногах — цепляется пальцами за край футболки. — Господи, ты ведь в хлам! — Возможно, — соглашается Тимур послушно и, пользуясь этим простым объяснением, и тем, что он не отстраняется, и тем, что он просто рядом, ведет носом по его волосам, пытаясь вдохнуть в легкие как можно больше Филиппа. Ему так невероятно хорошо.***
Город постепенно окутывает зима. Она опускается на землю в виде твердого наста, на ветви в виде изморози, на темные волосы Фила в виде снежинок, и от этого вида Тимура разбирает смех. Санек недоуменно косится на него, но ничего не говорит. А Фил надвигает шапку ниже и что-то язвительно ворчит. У него красный от мороза нос, что должно выглядеть нелепо. Оно и выглядит, и Тимур влюблен в каждую грань этой нелепости. В каждую мельчайшую черточку нелепости, что зовется Филиппом Ворониным. И они друзья. Пожалуй, с этим можно жить.***
В итоге их добирают в финал. Конечно, они заранее знают, что не выиграют — их материал еще слабее, чем на полуфинале. Они все заняты с учебой, работой и бог знает чем еще, но хотя бы попытаться стоит. У них еще многое впереди. — Давай еще раз, — машет рукой Саня и устало трет глаза. Тимур его понимает — он сам чувствует, что вот-вот и уснет прямо посередине миниатюры. Пожалуй, ставиться в ночь перед финалом — не самая хорошая идея, но КВНщики ведь по-другому не умеют. Он послушно встает на свое место, бросая взгляд на наблюдающего за этим действом с дивана Фила. Тот бледный, с тенями под глазами, краше в гроб кладут, а свет от ноутбука делает его похожим на призрака. Но когда он поднимает глаза и ловит взгляд Тимура, он улыбается косо, и Бабъяк чувствует неожиданный подъем сил. Они прогоняются, еще раз и еще раз, до тех пор, пока Тимур вместо «представьте» не выдает случайно «спасите». Он ойкает, Толик фыркает с пола, не открывая глаз, а Филипп откидывает голову на спинку дивана и смеется устало, но громко и безудержно. Тимур валится рядом с ним на диван плечом к плечу, щурясь от яркого экрана ноута у него на коленях. — Я больше не могу. — Ага. Толкните через час, — согласно бормочет Саня с другого дивана и, кажется, мгновенно отрубается. — Нужно поспать хоть немного, — тихо сообщает Тимур Филу, пользуясь тем, что слышит его только он. — Я не буду. Не хочу, — так же тихо отвечает тот, скашивая на него взгляд. Его бледные тонкие пальцы замирают на клавиатуре. — Уснешь на генпрогоне. С каждым словом Тимур сползает ниже вдоль его плеча и глубже в дрему. Веки сами собой закрываются. Ему хорошо, уютно, тепло, и не хочется двигаться, а уснуть на плече Фила манит так сильно, что сопротивляться не получается. Воронин вроде и не против. — Не усну, а ты спи, — обещает тот где-то над его макушкой. Тимур бездумно кивает, утыкаясь при этом носом в его плечо, да так там и засыпает под равномерное чужое дыхание. Они все немного нервничают перед игрой — больше всех, конечно, Фил. У него дрожат руки, и он явно боится не справиться с голосом. Когда он набирает кому-то сообщение, телефон ходит ходуном в его пальцах, и Тимур не выдерживает: выхватывает его у Фила из рук и засовывает ему в карман толстовки. — Ты так без телефона останешься, — поясняет он на изумленный взгляд Фила, гладит его по плечу. — Успокойся, все хорошо. — Бесполезно. Это всегда так. Нервы, — Филипп сглатывает, смотрит на Тимура своими глазищами и нервно улыбается, — Скажи что-нибудь мотивирующее. Я знаю, ты умеешь вдохновлять людей. Тимур смотрит на него, подбирая слова. Он мог бы сказать много всего, но выбирает то, во что безоговорочно верит сам. — У нас все получится. Он говорит «у нас», и хотя это звучит, как «у нашей команды», сам он имеет в виду «у нас с тобой». Он не знает, что из этого слышит Фил. Но что бы тот ни услышал, он будто вспыхивает изнутри. — Ну да. Конечно, они не побеждают. Но это не так уж и плохо. Потому что Филипп все равно выглядит невероятно счастливым, и Тимур за кулисами обнимает его гораздо дольше, чем остальных.***
К Новому году они собираются у кого-то на квартире, расположение которой Тимур не запоминает. Он даже не уверен, это в восточной или западной части города, но ему в принципе плевать — этот день, этот гребанный год стоят того, чтобы их отпраздновать. Они поздравляют друг друга с наступающим, загадывают желания и мешают шампанское со всем, что попадается под руку. И плевать что еще только двадцать девятое — они думают об этом в последнюю очередь, распаленные алкоголем, смехом и чувством эйфории. Тимур старается общаться со всеми, но в итоге обнаруживает себя на диване бок о бок с Филиппом, и это уже даже не удивляет. — Привет. Улыбка Филиппа непривычно мягкая и умиротворенная, и его глаза сияют, когда он поднимает голову. — Привет. Наверное, во всем виноват алкоголь в крови, но Тимуру очень хочется запустить руку ему в волосы, пропустить между пальцами темные пряди на затылке. Их колени мягко соприкасаются, даря тепло, и, если чуть сдвинуть руку, можно коснуться ладони Фила и переплести их пальцы. А потом можно подцепить свободной рукой его подбородок и поцеловать его. Целовать осторожно, долго и вдумчиво до покрасневших губ и сбитого дыхания. Изучать языком его рот, губы, изучать его, забыв обо всем на свете. Он косится на четкий абрис знакомого лица и, кажется, выпадает из реальности на пару секунд, потому что Фил недоуменно сводит брови, и это выдергивает его из размышлений. — Что? — Хороший был год, да? — говорит Тимур первое, что приходит в голову, мысленно давая себе подзатыльник. — Ага. Более чем, — кивает Филипп, — Знаешь, иногда вспоминаешь прошедший год и понимаешь, что упустил что-то, или где-то не успел, или неправильно поступил, а в этом году у меня такого нет. Такое чувство, как будто я на своем месте. — И я, — не задумываясь, отвечает Тимур. Что-то мелькает на лице Фила, Тимур не может прочитать точно это выражение, но оно приятное, такое приятное, что у него сердце рвется наружу, и он торопливо выпаливает, прежде чем успеть сделать что-нибудь непоправимое: — А следующий будет еще лучше! В Сочи поедем, представляешь, как круто будет! Санек меня уже задолбал на самом деле, но он прав. Нужно подготовиться и выложиться, и тогда… Весь его энтузиазм проходит мимо Фила, тот даже как будто грустнеет в момент. То приятное выражение исчезает из его глаз. — Знаешь, я хотел сказать… Тимур, не задумываясь, хватает его за запястье, ощущая под большим пальцем выпирающую косточку, сжимает крепко. — Если ты сейчас скажешь, что боишься, что мы не пройдем никуда, я тебе дам по шее. Мы же уже обсудили все. У нас есть хороший материал, мы готовы. — Знаю. Просто… — Что? Филипп вскидывает на него жалобный, ищущий взгляд, брови сведены, ресницы трепещут, словно он расплачется сейчас. Он явно рвется что-то сказать, но потом, видимо, передумав, закусывает губу и качает головой. — Нет, ничего. — Фил… — Со мной Катя хотела поговорить, пойду найду ее. С наступающим, да, — поджимает губы в косой, неискренней улыбке Фил и, осторожно выпутав руку из тимуровой хватки, встает. Без него наполненная народом комната пустеет в момент. Тимур остается один на диване. Ему отчетливо кажется, что он сделал что-то не так. (2010) Начало нового года выбивает воздух из легких почище удара в солнечное сплетение. Тимур силится сделать вдох, но вместо этого просто открывает и закрывает рот, как рыба, и слушает сбивающийся, напряженный голос в телефонной трубке. Филипп говорит: «Москва». Филипп говорит: «Уже завтра». Говорит: «Удачи в Сочи». Собственный голос кажется Тимуру чужим, и он не совсем понимает, что отвечает в ответ, потому что там неискренние бесцветные «Спасибо», «Тебе тоже удачи» и «Звони», и нет тех «Не уезжай» и «Я буду скучать», которые на самом деле рвутся с губ. В итоге он заталкивает обиду в самый дальний ящик души. Туда же отправляются после некоторых раздумий осколки воющего на все лады сердца и название проекта, в котором собирается участвовать Филипп. Он убеждает себя, что может жить без этого. (Он не может).***
Не очень удачное начало года переходит в очень неудачное начало сезона. Пусть поездка в Сочи оказывается даже более классной, чем Тимур представлял (хотя и вполовину не такой, какой могла бы быть, будь рядом Фил), это не меняет того, что они почти сразу вылетают из лиги. Дни ползут — тусклые, тихие, обычные, и не нужно быть гением, чтобы понять почему. Даже для него самого оказывается неожиданностью то, насколько его мир был выстроен вокруг Филиппа. Без него пусто, без него больно, и Тимур через какое-то время может признаться хотя бы самому себе — он до невозможности, катастрофически скучает. Саня обеспокоенно поглядывает на него, но ничего не говорит. Тимур гадает, как много он знает, но в глубине души бесконечно благодарен тому, как друг старательно обходит любое упоминание Фила, как старается поддерживать разговор, даже когда Тимур безнадежно выпадает из него.***
К весне Белгород оживает, расцветает, и острая тоска уходит далеко на задний план, оставляя после себя лишь тянущее чувство нехватки чего-то, но и оно постепенно притупляется, скрывается под ворохом повседневных проблем и рутины. От Фила ничего не слышно, и, наверное, это к лучшему.***
А потом поздно вечером, когда Тимур почти собирается спать, телефон разражается вибрацией. Он удивленно смотрит на высвечиваемое на экране имя, но всплеск радости, который появляется, когда он слышит знакомое «Привет», тут же исчезает. Он еще никогда не слышал у Фила такой голос. Усталый и хриплый — да, но не такой — надтреснутый, тихий, абсолютно убитый, от которого на загривке испуганно собираются мурашки и даже забывается собственная обида. Филипп пытается скрыть это за неестественным смехом и быстрой речью, но Тимур обрывает его на середине. — Фил, что случилось? — Почему что-то должно было случиться? «Потому что иначе ты бы не позвонил». — Потому что я слышу, что что-то не так. И Филиппа вдруг прорывает. Он говорит, говорит, говорит — напряженным, срывающимся голосом, с трудом переводя дыхание, сбиваясь и путая падежи, что с ним иногда бывает, когда он нервничает. Говорит о Москве, о съемках, о напряжении. Тимур даже не пытается отвечать. Он прижимает трубку к уху и просто слушает, давая другу выговориться. У него все тело болит от желания в этот момент оказаться в Москве. — Возможно, я зря приехал сюда, — прерывисто выдыхает Филипп и, наконец, нерешительно замолкает. Тимур даже не задумывается перед ответом: — Конечно, не зря, — и хуже всего, что он действительно верит в то, что говорит. Просто из всех людей Фил единственный, в кого он верит без оглядки. — Ты наверняка уже покорил их всех там. — Ага, конечно. Это сложнее, чем я ожидал. — Никто не говорил, что будет легко. Как говорится, без труда не вытащишь и бесплатный сыр из мышеловки, правильно? Фил на другом конце линии фыркает и сдавленно смеется против воли, и — господи — Тимур все еще обожает этот звук. — Я учту это, когда завтра снова поеду в эту мышеловку в час пик, — обещает Филипп, и его тон гораздо веселее, чем был до этого, словно ему стало легче. Тимуру очень хочется верить, что стало. — Спасибо, — помедлив, вдруг говорит Филипп, — Мне, видимо, просто нужен был… кто-нибудь, а ты… ты вроде… — Звони в любое время. У тебя все получится. — Давно хотел сказать… прости, что так резко уехал. Ох, блин. Тимур закрывает глаза и чувствует жар, скручивающийся глубоко внутри. Он откидывает голову на подушку и внезапно очень отчетливо снова вспоминает Фила, острые углы его фигуры, колкую улыбку и мягкий, проницательный взгляд, в котором всегда есть что-то, отчего по телу проходит электричество. И одновременно вспоминает собственные метания, тоску мучительную, колкие взгляды Сани. Филипп поступил правильно, что уехал, но это ведь не меняет того, что Тимуру без него так беспросветно плохо. — Да все нормально. Он не уверен, врет он или говорит правду.***
Больше Фил не звонит. Он словно растворяется в этой своей Москве, и, хотя в голове его «Прости» на повторе, Тимур не находит в себе сил позвонить сам. Как не находит в себе сил переключить канал, когда по телевизору анонсируют передачу и в одном из кадров Тимур улавливает знакомое лицо. Он знает, что должен быть рад, но вместо этого в желудке сжимается плотный ком. Передачу он смотрит до конца, вместе с рекламой и титрами, боясь упустить даже секунду, а когда она, наконец, заканчивается, понимает, что ресницы отчего-то мокрые. Словно назло себе он знакомится с Полиной. Она высокая и невероятно уверенна в себе. Она смеется, запрокинув голову, и первая целует его, засовывая язык ему в рот. В ней нет ни грамма той очаровывающей, забавной скромности, как и внимательных, с прищуром, серо-голубых глаз, но так даже лучше. Она классная, а о бумажных журавликах лучше не думать. Он очень старается не думать.***
Лето снова меняет все. Август оказывается душным, сухим. Город словно сунули в огромную жаровню: днем асфальт и бетон накаляются почти до температуры плавления. В забетонированной Москве, говорят, еще хуже. От зданий пышет противным жаром, и они сбегают в парк. Тимур вполуха слушает, что рассказывает ему Полина, и думает, что скоро в универ, и что надо бы что-то с командой делать, и с Саней поговорить, и… В какой-то момент он поворачивает голову, и мысли сухим горохом высыпаются из головы. Все и сразу. Моментально. Он прирастает к тротуару, заставляя кого-то с руганью врезаться ему в спину, и этого оказывается достаточно, чтобы привлечь внимание человека на лавочке. Тимуру хочется выматериться. — Привет, — говорит Фил. Напряжение в комнате, кажется, можно резать кусками и продавать, как халву, на развес. Тимур знает, что должен что-то сказать, но почему-то все слова, которые он может вспомнить, умирают на языке, так и не обретая смысл. Он искренне благодарен ребятам, которые наперебой спрашивают у Фила о передаче и о Москве, но от этого становится еще более очевидно, что Тимур не может выдавить из себя ни слова. Он в который раз вытирает липкие ладони о джинсы, в который раз открывает рот, чтобы задать вопрос — хоть какой-нибудь, любой — и тут же закрывает, стоить только бросить осторожный взгляд на Фила. Тот почти не изменился: острое, едва тронутое загаром бледное лицо, мягкий изгиб губ, худые руки. Отросшие волосы явно лезут ему в глаза, и он то поправляет их, то нервно дергает пальцами край футболки. И все же несмотря на это, что-то в том, как он держит плечи, как поджимает губы перед тем, как заговорить, как хмурится едва заметно, поселяет тревогу в глубине души. Все эти детали незнакомы Тимуру, и он пока не знает, что с ними делать. Он не уверен, что хочет что-то с ними делать, потому что на одной чаше весов январь, жгущие уголки глаз и ноющая тоска, а на другой тихие «Прости» и «Мы друзья», сказанные, кажется, в прошлой жизни. — А у вас что нового? С сезоном не задалось, да? — спрашивает, наконец, Фил, и Тимур физически чувствует его осторожный взгляд, словно касание кончиками пальцев. Это вопрос Тимуру, и тот знает это, есть что-то такое в голосе Фила, какая-то особая интонация, но язык, кажется, прилип к нёбу. Тимур беспомощно поджимает губы, и вместо него торопливо подключается Санек. — Нет, не совсем. Но в Сочи… ты просто не поверишь, как было круто в Сочи! Я не уверен, что мы спать ложились в ту неделю — утром у тебя смотр, а вечером полный отрыв, — он рассказывает оживленно и громко, немного разряжая обстановку, которая лежит тяжелым пластом на груди Тимура. Филипп посмеивается сначала в кулак, потом хохочет в открытую, когда Саня переходит к самой эпичной части — которая разумеется включает в себя тонну алкоголя, не без этого. Тимуру хочется умереть. Потому что прошли долбанные полгода, а сейчас в один момент все становится, как раньше, и больше всего хочется обхватить Фила руками, уткнуться носом в волосы и «Я никуда тебя больше не отпущу. Как ты вообще посмел уехать?». — Пойду курить. Он чувствует себя последним трусом, когда встает и сбегает на кухню, стараясь не обращать внимание на быстрый, колкий взгляд. На кухне Тимур распахивает окна, и его тут же обволакивает удушающим жаром августовского вечера. Солнце уже садится где-то за многоэтажками, но бетон и асфальт щедро делятся накопленным теплом, и легкий ветерок, хоть и дает возможность дышать, дела не улучшает. Температура воздуха зашкаливает. Тело мгновенно покрывается испариной. Горечь сигаретного дыма, тем не менее, сейчас жизненно нужна ему и немного приводит в чувство — возможно, сейчас он сможет вернуться и поговорить с Филом так, как будто все действительно нормально. Скрип двери в кухню раздается настолько неожиданно, что Тимур вздрагивает. И замирает, потому что укоряющий, хрипловатый голос пригвождает его к подоконнику. — Ты курить так и не бросил. — Не до этого было, знаешь ли, — он искоса наблюдает, как Филипп облокачивается рядом с ним на подоконник. Ветерок ерошит его отросшие волосы. Глаза у него все такие же красивые, офигеть, ну кто бы мог подумать. — Как ты? — спрашивает тихо Воронин, улыбается кротко, осторожно и… если бы Тимур не знал его, сказал бы, что ласково. В груди что-то болезненно сжимается. — Живем потихоньку, — скалится Бабъяк, — Слышал Саню же — в Сочи вон ездили, отдохнули там, сезон проебали… — В следующем отыграемся. Тимур едва не роняет сигарету, и, подумав, тушит окурок о край карниза — от греха подальше. И только потом цедит: — Что, прости? — Если ты не против, — все хмурое спокойствие, которое Фил привез с собой из Москвы, неожиданно слетает с него. Он распахивает глаза так, что они кажутся блюдцами на его худом лице. — Можно попробовать в украинскую лигу попасть. Я смотрел, там хороший старт, и редакторов хвалят, да и… Узнавать, что «да и», Тимур не собирается. Хватит! Может, это жара на него так действует, или август, или красивые, безумно красивые глаза напротив, но ему сейчас хочется согласиться, не раздумывая, снова упасть в то море, что зовется Филиппом Ворониным, а этого нельзя, ни в коем случае нельзя делать. Потому что рано или поздно все снова закончится, а еще одного раза Тимур просто не переживет. И он разворачивается резко, заставляя Фила умолкнуть на середине. — Ты не можешь так делать! Уезжать не предупредив, так же возвращаться и говорить о следующем сезоне. Ты не можешь так поступать, Фил! — Почему? — Потому что это… — Тимур закусывает губу, борясь с собой, и беспомощно выдает, запуская пальцы в волосы, — нечестно. Я не могу так. Не могу снова. Я едва… блять, Фил… без тебя так… — Что? — еле слышно шелестит Филипп, глядя на него испуганно и вопросительно, кусает губы, а потом тянется всем телом, и его осторожное касание — точечное и обжигающее — вдруг ложится на предплечье у кромки рукава футболки, скользит по коже вниз. От Фила, который не любит тактильность, этот жест кажется невероятно интимным и прошибает до дрожи, — Тим, что? Нет, все-таки он нереальный, внеземной какой-то — со всеми его улыбками и взглядами, юмором и нервами, талантом невероятным и необоснованной неуверенностью в себе. Бумажный журавлик, ради которого Тимур живую синицу из рук выпустит. Он и выпускает — когда, наклоняясь, обхватывает лицо Филиппа ладонями и прижимается губами к его искусанным губам. Ох. Тимур хотел поцеловать этого человека год. Долбанный год, проведенный, как на американских горках. И ожидание оправдывает себя в полной мере, потому что сердце Тимура глухо бьется о грудную клетку, когда их губы соприкасаются, а потом замирает совсем, оставляя лишь звезды на внутренней стороне век. Это прекрасно. Он ожидает, что Филипп отстранится, что оттолкнет, но тот вдруг тонко и жалобно всхлипывает в поцелуй и обмякает, судорожно цепляясь за руки Тимура. И отвечает — робко и еле заметно, но отвечает, и Тимур от неожиданности распахивает глаза. Он отстраняется всего на несколько миллиметров, облизываясь и продолжая удерживать лицо Воронина в ладонях, и всматривается вопросительно и растерянно. — Фил… почему? Почему ты… — На Новый год… помнишь? — выдыхает через рот Воронин, — Я сидел и не знал, как сказать тебе, хотел сказать тебе… И не смог, испугался и сбежал. Тимур слушает его шепот, и ему кажется, что он спит. — Что? — тупо переспрашивает он. Филипп прикрывает на мгновение глаза, трепеща ресницами, и обреченно произносит. — Люблю тебя. С прошлого лета. И это все переворачивает с ног на голову и, наконец-то, ставит на свои места: все их разговоры, все эти осторожные прикосновения, все время, когда Тимуру казалось, что он видит что-то на лице Фила, чему не может подобрать объяснения. Так вот, что это было. Он тянется еще раз, уже уверенно, оставляя короткий поцелуй в уголке рта Филиппа, и еще один, и еще, чувствуя, как тот жмурится и пытается поймать его губы своими. — Фил, блять, Фил, мы идиоты, мы полные идиоты, — яростно бормочет Тимур между поцелуями, — Помнишь, восьмушка? Мы были следующие после вас тогда. Ты на сцене стоял, а я смотрел на тебя из-за кулис, и… мне кажется, я уже тогда влюбился в тебя, даже не зная твоего имени. Не мог по-другому. А потом редактура та… ты был такой нереальный, я думал сдохну там. Ни о ком не мог больше думать. А потом ты сказал, что мы друзья, и я… — Но мы друзья, — тут же возражает Фил невнятно. — Я безумно влюблен в тебя, Филипп Воронин, — широко улыбается Тимур, не сводя с него глаз, — не думаю, что это вписывается в понятие друзей. Он ощущает невероятную легкость просто от того, что эти слова, наконец, прозвучали, а еще от того, что в ответ на них Фил вспыхивает изнутри, словно лампочка. — А я в тебя, — на пороге слышимости говорит он и уже сам тянется к Тимуру, обнимает крепко и утягивает в поцелуй. — Вы где пропали... ой, блять! — в кухне неожиданно заваливается Санек, и картина, открывшаяся ему, явно становится для него неожиданностью. Как и для них. Фил тут же дергается назад, едва не врезавшись в холодильник, и начинает торопливо поправлять майку, облизывая припухшие губы. — Мы… мы это… — Наконец-то! — вдруг прерывает Саня его неловкие бормотания, — А то задолбали оба. Тимур буквально чувствует, как рядом с ним Филипп вспыхивает румянцем до корней волос, но почему-то сам он не удивлен ни капельки и невольно расплывается в ухмылке, глядя на друга. — Ты знал? — Догадывался, — жмет плечами Саня как ни в чем не бывало, — Знаете, вы такие дебилы, сил нет. А теперь, если вы закончили, возвращайтесь к нам. Только там без всего этого… ну вы поняли, — он изображает пальцами нечто, фыркает и выходит из кухни. У Фила, уши которого все еще горят от смущения, вдруг вырывается смешок. Тимур переводит на него взгляд, улыбается широко и снова прокручивает в голове то, что только что произошло между ними. И понимает: они не закончили. Они только-только начали.