***
Для кого-нибудь было бы довольно странно застать компанию парней за двадцать в парке аттракционов, но сам бы Юнги съязвил, что это никем и ничем не запрещается. Поэтому почему бы вдруг им не сходить? Если на карусели для детей до двенадцати их не пустят, то на всякие американские горки и подобные их пустят на раз-два, только б деньги заплатили. Мин Юнги сам считал себя старым для этого, но только в паре с Чон Хосоком превращался в ещё одного неуправляемого с шилом в одном месте. Никто из близких знакомых не удивлялся таким переменам в характере Юнги, которого всякий раз о чём-то спрашивать не хочется и который в такие моменты, как этот, был шумнее чуть ли не всех детей вокруг. Потому что это и есть такой сложный Мин Юнги, к которому нужен свой подход. Особенно этот подход знал Хосок, с которым они были, как говорят, не разлей вода. Юнги не грыз себя мыслями о том, что где-то рядом был Чонгук, а даже перекидывался с ним какими-то шуточками. И всем это, безусловно, не могло не понравиться. Вечер, наполненный криками и смехом, нужно было завершить как-то особенно, а по этой части больше соображал Хосок. За ним всегда были предложения, которые никому больше в те или иные моменты в голову бы не пришли. — В завершение все идём на колесо обозрения. И всех все устраивало, пока дело не дошло до разбивания по кабинкам. И всех все устраивало, пока Чонгука не оставили с Юнги. — Вытерпишь исключительно мою компанию ближайшие десять минут? И этот вопрос задаёт даже не Чонгук. — Я терпел исключительно твою компанию больше трёх лет. Юнги не сразу решается сдвинуться с места, осмысливая услышанные слова. Он бы рад думать, что Чонгук не специально, но в то же время именно он знал, как попасть в самую больную точку. Хотелось бы сказать, что он подождет ребят внизу, что ему как-то вдруг перехотелось идти на это колесо, но тогда они с Чонгуком хорошо поймут друг друга. А казаться трусом в его глазах хотелось меньше всего, особенно сейчас. Первые минуты они оберегали тишину своим молчанием. Смотрели в разные стороны, разглядывая открывавшиеся виды, и пытались не зацикливаться на чём-то вроде «так мы друзья или бывшие» или «кто из нас ведёт себя как мудак больше». Слишком хреново, когда ситуация бьёт больно по всем фронтам и ты находишь множество слов, чтобы любому другому человеку в такой же ситуации стало легче, но на тебе это всё не работает. Когда ты можешь убедить всех, но не себя. Не можешь найти нужных слов для себя самого, найти даже самых жалких оправданий. Видишь каждую мелочь, каждую проблему и путь её решения, но всякий раз уводишь свои размышления в иную сторону, загоняя себя в тупик. Считая, что шансов на ошибку у тебя больше нет, а если вернешься обратно, из этого тупика, то обязательно окажешься на грани очередного выбора. А к новому удару ты совсем не готов. Единственное, что может тебя успокоить, — слова от человека, чьё мнение ты ценишь. Чьи слова для тебя успокоительное больше, чем что-либо другое. И как же должно не везти, чтобы причина твоей проблемы и способ её решения целиком и полностью совпадали? Как Юнги мог забыть обо всех неверных решениях, что привели их к тем отношениям, в которых они находятся сейчас, если успокоить бы его мог только Чонгук? Человек, которому он сейчас не хочет ни о чём говорить. Им бы надо поговорить, но он не находит в себе решимости, чтобы начать этот разговор. Он просто надеется, что Чонгук всё поймет без слов и возьмёт всю ответственность на себя. Как обычно. Но станет ли ему легче, если он будет знать, что переложил все свои проблемы, возможно даже приукрашенные собственными какими-то лишними страхами, на Чонгука? Всё тянется за собой. Пока Юнги не захочет открыться Чонгуку снова, он так и продолжит бегать по кругу, осмысливая что-то уже давно пройденное. Он случайно замечает пристальный взгляд на себе и хмурит брови по привычке. У него складывается чувство, что прямо сейчас он в чём-то сильно провинился. — Что? Но вместо ответа младший лишь отворачивается, тем самым подрывая и без того на грани терпение Юнги. Чонгук же стал вспоминать, как просил хёна о свидании на колесе обозрения. Ему казалось это чем-то волшебным, совершенно особенным. Только здесь они оказались сейчас, не раньше. И все те ожидания, которые он старательно выстраивал на подобный вечер, мигом разрушились в тот момент, когда было решено сюда идти. Как много было вещей, о которых он думал, но которые так и не успели стать явью. Когда-то ему нередко казалось, что он слишком напрягает Юнги всеми этими отношениями. Думалось, что именно он навязывается, хотя предложил всё это начать именно Юнги — только в трудные моменты Чонгук на это себе отвечал кратким «из жалости». Вспоминать о признании было одновременно чем-то слишком приятным и чем-то невыразимо тоскливым. Чонгук ни на йоту не забывал всё то волнение, когда Юнги взял на себя смелость сказать что-то вроде: «Давай равноценный обмен». Первым признаться в своих чувствах, ни на секунду не жалея об этом. Старший часто потом шутил, что из него романтик так себе и что его хватило лишь на то, чтобы в первом часу ночи заявиться к Чонгуку, никак предварительно не оповестив, затем с порога выпалить: «Хочу быть с тобой», а за такую странную для него же формулировку ещё ударить себя разок чем-нибудь тяжёлым. Круг заканчивается и остается лишь разойтись по домам. И на удивление всех, особенно Чонгука, Юнги вызывается его проводить. Старшего всегда раздражал район, в котором жил Чонгук, хотя бы потому, что здесь были слишком тёмные переулки и фонари, которые то и дело мигали или вовсе не работали. И вот сейчас он едва ли видит Чонгука, идя далеко за ним. Нет никакого желания идти рядом. Хотя зачем тогда вообще пошёл — стоило бы себя об этом спросить. — Давно мы так не ходили, да, хён? Знаешь, я был удивлён. «Да, я сам себе удивился», — хочет сказать Юнги и следом возразить, что им всего лишь в одну сторону и это все по пути, но почему-то так этого и не делает. — Время идёт, а ты все такой же и все так же принимаешь меня за надоедливого ребёнка, — Чонгук ненавязчиво пытается разбавить неловкое молчание, только никак не может выдать что-то, на что услышит ответ. — Ты обижаешься на меня? И Юнги явно не ожидает в тот момент подобного вопроса. Да и с чего вдруг кое-кто стал таким разговорчивым, хотя до этого и двух слов связать не решался? — На что обижаться? Оба практически одновременно останавливаются, раздумывая над ответом. Действительно, на что обижаться? Они же разорвали связь друг с другом по обоюдному согласию, разве нет? Или же всё это — неизбежные паузы и недоговоренности после отношений? Что-то вроде «синдрома бывших». Хотя Чонгук бы еще хотел сказать: «И не такое подумаешь, когда человек только и делает, что молчит и прожигает в тебе дыру». Юнги бы обязательно съязвил: «У тебя научился». Чон внезапно достаёт телефон и начинает быстро печатать, а Юнги продолжает не понимать сложившейся ситуации и лишь через несколько секунд улавливает звук пришедшего сообщения, отчего незамедлительно достает телефон из кармана. «Спасибо, что проводил» Номер не записан в контактах, но всё слишком очевидно. Да и просто только Чонгук мог, стоя в паре метров, написать сообщение, а не сказать что-либо в лицо. И не потому, что не может по каким-то причинам, а потому, что для него это забавно. — Случайно не удалил мой номер? — будто видит и телефон, и самого Юнги насквозь. Конечно же, удалил. Мысленно спрашивает себя опять «зачем?» и сам же отвечает «естественно, чтобы в состоянии какого-нибудь опьянение не написать, не позвонить, да и просто зачем, если они не общаются». — Запиши вновь. Только не вбивай меня как «бывший». Впервые Юнги смешно в компании своего «бывшего» после расставания. — Мне записать тебя как «настоящего»? — слишком дерзко, в его стиле. Непринуждённая атмосфера как раньше. — Вспомни мое имя и запиши. Чонгуку не пришлось прямым текстом говорить «давай будем вновь друзьями», Юнги не так глуп. И тоже умеет читать между строк.***
На следующий день Чонгук решается окончательно утвердить их решение возобновить дружбу, поэтому приглашает в торговый центр. Раньше они любили ходить по магазинам, подбирая друг другу одежду на свой вкус, а затем заваливаясь в какое-нибудь уютное кафе. Оба надеялись на такой сценарий и на этот раз. — Хён, хочешь парные футболки? Теперь, когда они могли позволить себя чувствовать легко, не так страшно предлагать что-то подобное. Теперь они могут вновь просто быть друзьями. Юнги не сразу понимает, что Чонгук от него хочет, когда тот, широко улыбаясь, протягивает ему кофту с котом Томом. У самого же в руках — с той надоедливой мышью, которую Том больше сотни серий хотел проучить. Юнги сверлит футболку взглядом, но не может отказать, видя по-детски горящие глаза Чонгука. Младший еще упрашивает сфотографироваться вместе — Юнги соглашается на одну. Только потом приходится и на вторую, потому что Чонгук, рассматривая селфи, протягивает обреченное: «А ты можешь изобразить на своём лице желание жить, будто тебе всё нравится и ты не хочешь сейчас поехать и купить себе место на кладбище?» Как-то слишком быстро всё идёт, налаживается. И Юнги не особо верит, что со своими бывшими можно дружить… Он же их просто удалял из своей жизни, очень удачно. А сейчас жизнь пытается демонстрировать ему обратное. Вечерами они перекидываются сообщениями, узнавая о самочувствии друг друга, о прошедшем дне. Пересылают какие-то интересные стать и новые шутки, заваливают весь чат смайлами, обмениваются даже добрыми «сладких снов» и «хорошего дня». Просто разговаривать друг с другом намного проще, чем смотреть в глаза и зарываться в ненужных мыслях. Следующая их встреча опять претендует на звание «случайной». Встретиться вечером на станции, где в это время полно людей, возвращающихся с учебы и работы, слишком уж удачное совпадение. Никто не избегает друг друга, придерживаясь установленного «мы же всё еще друзья». Поэтому и вежливое предложение зайти на чай Юнги принимает с долей радости. Раньше… он бы хотел сказать, что они часто проводили время вместе, но как забавно. Они вовсе жили вместе. А ещё Юнги не мог не вспомнить о том, как ему нравилось наблюдать за суетящимся на кухне Чонгуком в фартуке. Он находил это милым, если можно так выразиться. Вообще Чонгук обычно возвращался намного раньше Юнги, поэтому домой хоть и всегда было приятно возвращаться, но когда знаешь, что дома уже кто-то ждет, — вдвойне. Пока он осматривается, пытаясь приметить изменения за последние месяцы, Чонгук быстро пытается что-то соорудить на ужин. Только этот самый ужин оказывается под угрозой срыва, когда взгляд останавливается на тумбочке, на которой лежат перчатки, явно женские. И внутри Юнги проскальзывает слишком неприятное чувство от этого. Ему тут же хочется спросить «Давно у тебя девушка?», но так как позволить себе этого не может, останавливается на варианте быстро уйти из этой квартиры. Просто ли это обида, что ему так быстро нашли замену? Или что-то сильнее этого. Чонгук словно улавливает появившиеся вдруг негативные мысли человека, сидящего за его спиной, поэтому оборачивается и пытается прочитать по взгляду, что могло взбесить Юнги. Только Юнги уже давно смотрел не на тумбочку, а на Чонгука, их взгляды встречаются — становится всё ещё хуже. Между ними мигом образуется та самая стена непонимания, которую они вроде как решились разрушить. Без неприятного разговора теперь не обойтись, потому что встать и молча уйти никто не может. Юнги потому, что еще сохраняет какую-то гордость и не собирается падать ещё ниже. Чонгук потому, что это немного его квартира, уйти из неё будет если не глупо, то странно. И если лучшая защита — нападение, то осмелившийся первым заговорить и окажется в выигрыше. Только этот самый осмелившийся должен осознавать, что придётся сказать что-то слишком неприятное, наверняка сильно задев чувства другого. — Юнги, ты помнишь, почему мы расстались? Словно переходит в самый конец разговора, к самой сути и причине, почему Юнги не может ему ничего предъявлять. — Разве это не было нашим решением? Он был уверен в этом с первого дня, но теперь почему-то, именно сейчас, он усомнился. В первый раз. Начинает прокручивать в голове некогда казавшиеся бесконечными дни, проведенные вместе. Когда Чонгук встречал его поздно ночью в аэропорту, пока сам еле стоял на ногах из-за скосившей его болезни, и на возмущения Юнги лишь крепко его обнимал. Когда на Юнги обрушивался какой-то слишком незаслуженный комок несправедливости, а Чонгук приходил его поддержать. Как мог, наплевав на все свои дела. Пусть даже если он просто будет сидеть рядом и вслушиваться в тишину. Он бы правда мог бы долго говорить о том, как Чонгук был ему дорог. Сколько всего он ему отдал и сколько всего должен был получить в ответ, но чего Юнги дать не смог. Возможно, одной из проблем были мысли Юнги о том, что он не отдает Чонгуку столько, сколько он заслуживает. Он дарил ему недостаточно тепла, заботы, нежности, любви. Но он не знал, как отдать больше. Чонгук никогда не требовал, не жаловался, не устраивал скандалы. Он всегда улыбался ему и принимал всё, даже если это было очередное, случайно сказанное, незаслуженное. Когда Юнги злился, он мог наговорить всякого, но Чонгук никогда не обижался. Ему нечего ответить, когда он слышит: — Мы расстались, потому что ты так хотел. И он никак не может это принять. Как он мог сам отпустить человека, которого так искренне, сильно любил? «Чонгук, вероятно, сейчас очень неудачно шутит», — должно было крутиться у него в голове. И стало бы намного легче, если бы Чонгук как всегда ему улыбнулся, что означало бы «не переживай» или «не обращай внимания», но он просто вышел из комнаты, оставив Юнги с зарождающимся чувством вины. Думать, что только он разрушил эти отношения, было слишком обидно. В первый раз за всё время с момента их расставания хотелось то ли уничтожить несколько планет, то ли удалить себя в жизни, то ли всё вместе. Он громко ударяет по столу, отчего Чонгук вздрагивает, на мгновение зажмурившись. Дверью решается не хлопать, словно после этого пытается бесшумно исчезнуть.***
Вся жизнь — меняющиеся пейзажи, будто ничего в ней больше нет. Разговор за разговором, каждый из которых не приносил никакого спокойствия. «Мы расстались потому, что ты так хотел» Юнги бы не хватило тогда решимости сказать, что Чонгук разговаривает сам с собой, обращается только к себе. И хотел этого только он. Не Юнги. «Прекрати винить меня в том, в чём я не виноват» Юнги просто не знал, как правильно реагировать на всё это, было лишь разъедающее его изнутри раздражение, которое постепенно затмевалось новым чувством, которое он явно до этого не испытывал. Чувство, в несколько раз хуже, чем раздражение. Он совершенно не ожидает увидеть Чонгука на пороге своей квартиры с пакетом каких-то продуктов. — Хёны позвонили, попросили к тебе зайти, — он без сказанного вслух разрешения входит и уверенно направляется на кухню, оставляя Юнги, который ещё пару мгновений стоит у двери и не знает, что должен спросить или просто сказать. Хотя бы… «Привет»? Юнги закрывает дверь и плетется на кухню, где его бывший, как он любит формулировать это в своей голове, разбирает пакеты. И почему-то просто от этого вида становится немного уютно. Чонгук не чувствует какого-то холода от хозяина квартиры, не чувствует себя чужим. Он знает, что где лежит, куда что следует положить. Не задает никаких лишних вопросов и не отвлекается на какие-то извинения и оправдания. Юнги кажется, что Чонгук никуда не уходил. Юнги кажется, что Чонгук всё ещё с ним. Он мысленно нажимает кнопку «да» на всплывающем уведомлении, запрашивающем разрешение позволить раскопать где-то в памяти моменты прошлого, которые Юнги пытался не поднимать больше. Он пытался не думать об упущенных днях, воспринимая их как что-то, что ушло и что возвращать не стоит. «Юнги полюбил Чонгука, потому что с ним было уютно» В этот раз он не хочет прогонять эти мысли. Ему даже хочется сейчас вспомнить обо всех тех слишком простых с виду, но таких дорогих для него лично моментах. Когда они не устраивали какие-то свидания, после которых Юнги бы провожал Чонгука домой, а может быть и вовсе получал приглашение остаться на ночь. Всё это быстро прошло, а потом они стали то ли друзьями, которые просто могут позволить себе немного большее, то ли женатиками, если кому-то так проще. Сами они не задумывались обо всём этом. Не знали точно, как друг друга называть. Обращались друг к другу по именам, не навешивая какие-то дополнительные ярлыки. И им совсем не было как-то хуже от этого. Они просто были. Драки подушками по утрам, когда обоим не хотелось вставать, совместный поход за продуктами, игры в приставку вечерами, совместная готовка. Когда уже заучиваешь все привычки друг друга, начинаешь делить некоторую одежду, не спорить, кто с какой стороны спит, уже по инерции отправлять друг другу что-то вроде отчетов о своём передвижении. А ещё они решали все свои споры на «камень-ножницы-бумага». Юнги так и не признался, что его это забавляло. Ведь раньше он ворчал, что это «слишком детское решение», а шёл он на него якобы лишь ради Чонгука. — Тебе не стоит делать всё, что говорят старшие, — Чонгук даже не меняется в лице, продолжает делать всё по внезапно выстроенному в голове плану. — Даже если они хорошо попросят, если тебе не нравится, ты можешь отказать. — Хён. — Что? — он прикидывает возможные варианты дальнейшего ответа и не может остановиться на чем-то одном. «Хён, не драматизируй»? «Хён, не начинай»? «Хён, успокойся»? «Хён, не сходи с ума»? — Ничего. В любой другой раз Юнги бы опять поблагодарил Чонгука, что он именно такой — не строит проблемы на пустом месте. Люди любят человека не почему-то, а вопреки. Никто не обязан знать ответ на вопрос «почему ты его или её полюбил»? Нет какого-то перечня, ты просто любишь человека, принимая всё еще достоинства и недостатки. Если бы кто-то сказал, что любит человека за то, что он хорошо шутит, то почему этот человек не любит всех, над чьими шутками он смеется? Юнги как-то четко разграничивал всё эти мелочи, но никогда не мог озвучить. И не мог правильно подобрать слов, чтобы сказать, что он ценил Чонгука. Не хотел, чтобы это звучало как «я люблю тебя за что-то». Хотел, чтобы Чонгук слышал «я люблю всего тебя». Постоянно зарываясь в собственных рассуждениях, постоянно боясь собственных слов, он так и не сказал Чону многое. — Я делаю это не просто потому, что меня попросили. Я волнуюсь за тебя, хён, — он, наконец, смотрит Юнги в глаза. — Мы же всё-таки друзья. — Мы бывшие. — Мы бывшие любовники, но не бывшие друзья. Юнги сам себе роет могилу. Точно, с самого начала их отношений ему думалось, что старший далеко не он. Он позволял себе расслабиться, не думая о последствиях своих слов или действий. И почему-то вышло так, что всю ответственность за их двоих брал на себя больше Чонгук, а не он. А должно было быть наоборот — Юнги не мог думать иначе. И даже не спрашивал Чонгука, которого всё устраивало. Следовало просто хоть один раз его об этом спросить. — У тебя есть мой номер, можешь не бояться его набрать, — произносит Чонгук, направляясь к выходу. Он оборачивается перед тем, как окончательно уйти, и видит Юнги насквозь, как обычно. Читает в его взгляде каждый незаданный вслух вопрос. — В любое время. Чонгук искренне улыбается.***
Юнги видит на экране телефона напоминание. Сегодня они с Чонгуком должны были отмечать четыре года с начала их отношений. Он уже привык к тому, что жизнь так просто не позволит убрать конкретного человека. Даже не так. Позволит убрать кого угодно, но не Чонгука. Он задумывается обо всех тех целях, что они ставили на двоих. Чего не успели сделать вместе. Может это всё как в фильме, где им сначала нужно что-то сделать, чтобы потом друг друга отпустить? Но он не может соврать теперь, сказав, что так просто сможет сказать ему «до встречи», которой точно не будет. Разве человек, которого ты любишь, не должен быть особенным? До такой степени, что будет рушить все твои принципы. И только ему это будет дозволено. Разница только в том, что обо всех своих чувствах Юнги говорит в прошедшем времени. А Чонгук продолжает оставаться особенным и сейчас. И почему-то эта дата совпадает с его желанием напиться. Даже если и в одиночестве. Чонгук для полной картины удачных совпадений никуда не собирается сегодня выходить. И проводить вечер за просмотром какого-то сериала по телевизору, где кто-то потерял очередного ребенка, а кто-то другой пытается прервать бракосочетание своего любимого, который в действительности является братом… В общем, маразм для домохозяек в лучших традициях, но один раз можно. Вот Чонгук поэтому и смотрит, параллельно пытаясь разложить по полочкам всю эту получаемую с экрана информацию. Звонок в дверь совпадает с экранным — к главной героине приходит мужчина, которого она любила десять лет назад. Это важно было понять, потому что когда вновь звонят и Чонгук понимает, что это не в телевизоре, он шутит про себя, что это кто-то, кого он любил десять лет назад. А на пороге человек, которого он любил даже год назад. И нельзя сказать, что этот человек пьян настолько, что не осознает происходящее, но голова завтра уже точно хоть немного болеть будет. — Впустишь? Чонгук ухмыляется, пропуская незваного гостя. Тот стягивает свои ботинки, не удосужившись их аккуратно поставить, и не спеша проходит. Чон не любил, когда Юнги пил слишком много, просто потому что он переставал отвечать за свои слова и вёл себя, как мудак, без преувеличений. Всё в лучших традициях. Но отправить обратно его он тоже не мог, потому что в таком состоянии в голову могут прийти не самые лучшие идеи. Оставалось тогда переодеваться и отводить домой. — Так как давно у тебя девушка? Чонгук шумно выдыхает и настраивается на не самые удачные минуты своей жизни. — Хён, ты пьян. Словно от того, что он скажет это вслух, что-то поменяется. Вдруг Юнги протрезвеет или хотя бы просто заткнётся? — Ты на вопрос ответь. Стоит признаться самому себе, что он был не столь пьян, чтобы позволять себе переходить черты. Он всё прекрасно понимал, слишком четко и ясно. Просто придумал себе оправдание на любой из исходов. Просто думал, что другого шанса поговорить о самом неприятном может больше не найтись. Да и Чонгук его всегда прощал… «Какая же ты дрянь, Мин Юнги», — твердил он самому себе, понимая, как бесчестно играет на доброте Чонгука. — Хён, тебе пора. Что — не уточнял. То ли домой, то ли спать, то ли заткнуться. А может… — Дай угадаю. Тебе пора перестать вести себя, как мудак? Чон по возможности избегает всякие возможности быть впутанным в какие-то неприятности. Будь то какие-то мероприятия или разговоры — не столь важно. И сейчас он пытался найти компромисс в сложившейся ситуации, чтобы всё это не переросло во что-то, после чего было бы очень стыдно. Дело даже в банальной ненависти друг к другу, которая могла бы зародиться в любой момент. Пусть и односторонняя, и не от Чонгука, считавшего ненависть слишком отвратительным чувством, чтобы вообще его испытывать. Должны быть слишком серьёзные мотивы, чтобы отдавать себя таким чувствам, как ненависть. Как, собственно, и любовь. — Я принесу постельное бельё и постелю тебе здесь, в гостиной. — Перестань уходить от разговора, я не просто так пришёл. Чонгук подходит к дивану, поднимая пульт, и выключает телевизор, оставляя их в абсолютной тишине. Он отходит обратно к выходу и облокачивается на стену, прикрывая глаза. — Она мне не девушка. И даже слушать не хочет дальше, надеясь, что на его дом сейчас упадет метеорит. — Вы просто трахаетесь? Грубый Юнги тоже Юнги, это как раз та сторона, которую приходилось принимать и любить, но желание врезать это ничуть не умаляло. Больше всего на свете, казалось, его выводил Юнги в паршивом настроении, когда-либо хотелось сломать тому челюсть, либо засунуть кусок хозяйственного мыла. Чонгук же не был каким-то роботом, запрограммированным лишь на положительные эмоции для этого мира. Более того, Юнги действительно боялся, когда Чонгук выходил из себя. Это было действительно пугающе потому, что вывести Чонгука ещё нужно было постараться, он не из тех, кто реагировал как-либо слишком эмоционально на любые мелочи. А Юнги был очень даже весомой причиной, чтобы своим поведением вывести младшего из состояния душевного равновесия. «Следи за языком» оказалось подавленным желанием съязвить. — Ты ещё спроси, кто из вас лучше: ты или она? И уже становится не важно, спят ли они на самом деле, как вообще их можно сравнивать и многое другое. Начинается самая настоящая словесная перестрелка. — Спрошу. Так кто? «Какой ты идиот, самый настоящий» Юнги вспоминает свои идеальные некогда мечтания, что они разойдутся, не перегрызая друг другу глотки. Чтобы ни о чём не жалеть, а вспоминать обо всём как об очередном жизненном этапе, который приятно было пройти. Что-то такое, что можно было бы рассказывать лет через десять, вспоминая об этом с благодарностью. С каким-то трепетом и легкой грустью, когда бы проскальзывала мысль вернуться хоть на один день в это время. Понимать, что этот человек давно не с тобой, ты даже не знаешь где он, с кем, всё ли у него хорошо — лишь надеешься на последнее. Потому что человек, которого ты некогда сильно любил, заслуживает только лучшего. Пусть и без тебя. Строили ли они какие-либо планы? Мечтая, что проживут долгие годы вместе. Или же сразу расценивали друг друга как что-то мимолетное, что не может стать вечностью даже при большом желании. Был ли у них хоть единый шанс на это? «Господи, просто заткнись» Сколько Юнги потом будет просить прощение? Если только вдруг разораться и разойтись — это единственный выход, чтобы их пути окончательно разошлись. Но тогда его это не устраивает. — Меня просто злит. Что ты так быстро нашёл мне замену, полюбил кого-то вновь так быстро. Ещё и говоришь, что расстались мы только из-за меня. Чёрт возьми, будто ни ты меня, ни я тебя… Будто мы никогда и не любили друг друга. Почему все так хреново выходит, хотя это не то, чего желаю я, и уж точно не то, чего бы хотел ты. Юнги быстро сдается и просто начинает выговаривать всё, что у него накопилось. Уже не страшно, хуже не станет. Ему становится плевать на все свои тактики с этими колкими фразами, ему хочется высказаться одному единственному человеку, чтобы он всё правильно понял. Чтобы сказал, что им делать дальше. Он не может больше с этим бороться один, не в своей голове. Почему он, как ему же кажется, может всё, но когда речь заходит об одном единственном человеке, то он вдруг ощущает ещё больше ответственности, страха за свои решения, которые загоняют его в тупик? Даже если бы он расплакался, ему бы не было стыдно. Потому что всё это он говорит человеку, которому доверяет больше, чем себе. Всё ещё. — Как бы я ни старался, тебя не убрать из моей жизни. Я был готов тебя отпустить, если бы это было твоим решением. Но когда ты вновь стал частью каждого моего прожитого дня, я задумался обо всех ошибках, которые допустил и за которые не извинился. Я стал вспоминать всё, что хотел тебе сказать, но так и не смог. Всякий раз, когда мне было одиноко, я не мог вспомнить момента, когда бы тебя не было рядом. Но был ли всегда я рядом с тобой, когда ты этого хотел? Был ли день, когда я не заметил, как тебе плохо, проигнорировал твоё существование, думал о себе, о ком-то ещё, но не о тебе. Чонгук садится на пол, потому что боится упасть — от каждого слова ноги предательски дрожали всё сильнее. Он не может найти слов для ответа и просто смотрит Юнги в глаза, в которых читается что-то совершенно отличное от злости, от его простого безразличного взгляда. А вся эта речь, кажется, прогоняет весь алкоголь, очищая разум Юнги. — Юнги, — еле слышно выдает Чонгук, словно держится из последних сил в сознании. И протягивает руку, сжатую в кулак. Юнги не сразу, но догадывается о предложении скинуться на «камень-ножницы-бумага». И, протягивая кулак в сторону Чонгука в ответ, ожидает условия игры. — Если побеждаю я — ты уходишь, если ты — мы продолжаем этот разговор, заканчиваем или чего ты там хочешь. Первые всегда идут ножницы. Два — оба выкидывают камень. Три — снова ножницы. На четвертый раз Юнги показывает бумагу. И она проигрывает ножницам, которые вновь выставляет Чонгук. Старшему ничего не остается, только встать и уйти — спорить из-за этой глупой игры, которой они решали все споры, было бы чересчур. Иначе смысл? Но всё же Юнги останавливается около Чонгука и смотрит на него — тот даже голову на него не поднимает. Он протягивает ему руку и ждёт, когда Чон отреагирует. Чонгук не принимает предложенную помощь и поднимается сам. Они стоят слишком близко, поэтому Чонгук не выдерживает длительного зрительного контакта и отводит взгляд, не улавливая вовремя то, как его плечо внезапно сжимают, а второй рукой зарываются с темные волосы, притягивая к себе. Он уже и забыл, как теряется вся уверенность в себе, в завтрашнем дне, во всей жизни в целом, когда по его губам скользит чужой язык. Он закрывает глаза, отдавая в эту минуту всего себя, пытаясь прочувствовать всё, что Юнги вкладывает в поцелуй. Это не похоже на все последние поцелуи, когда он начинал задыхаться от похоти, но ему не давали прийти в себя до самого конца. Всё больше терялась связь со всем окружающим миром, когда он ощущал прикосновение губ на своей шее, ключицах. Всей этой химии хватило бы, чтобы обеспечить целую страну электричеством. Сейчас было совершенно иначе. Не эйфория, а какая-то еле ощутимая тоска, из-за которой хочется продлить всё это, желательно на ближайшую вечность. Будет ли это последним, что будет их связывать в этой жизни? Существует ли перерождения на самом деле, могут ли они встретиться в следующей жизни? Могут ли связать себя невидимыми прочными узами ещё раз, или Юнги с ним прощается? Хочет ли Юнги сказать что-то еще? Хочет ли Чонгук сказать что-то ещё? Нашли ли они решение? Юнги отстраняется, напоследок легко целуя в уголок губ. Он снова видит перед собой кого-то по-особенному чистого, непорочного, которого он мог испортить. Не загадывая на будущее, было ли это их прощанием, он спокойно уходит, оставляя Чонгука одного. В прошлый раз всё было так же. Юнги просто ушёл. И тогда, и сейчас это напоминало какую-то постепенно стихающую грустную мелодию, всё это вызывало ностальгию. Свежий воздух Юнги идёт явно на пользу, прогоняя из его головы слишком тяжелые для осмысления вещи. Он набирает короткое «прости» и отправляет контакту «не бывший». Ответ получает почти мгновенно. «Я не обижаюсь» — от этого он не скрывает улыбку. Их финал всё так же открыт, слишком не определён. И каждый раз метаться Юнги тоже не может, но хочет, чтобы кто-то дал ему шанс. Он хочет поддаться течению и не задумываться, было ли это всё решено заранее кем-то или они сами виноваты во всём этом. Он не может точно сказать, всегда ли поступает с Чонгуком так хреново, но знает наверняка, что ни разу за четыре года не хотел его отпускать. «Давай расстанемся» Это всё происходит в той же гостиной, когда голова Чонгука лежит у Юнги на коленях, а тот аккуратно перебирает ему волосы. Он прикрывает глаза и широко улыбается, рисуя в своём воображении различные пейзажи. Представляет успокаивающие морские пейзажи, себя и Юнги на берегу. Завораживающие высоты, себя и Юнги на обрывах. От всего этого в совокупности дух захватывает. И постоянно Чонгук смотрит на Юнги, который стоит даже не с ним. И всё равно улыбается, потому что иначе не может. Он всегда улыбается для Юнги. И почему-то не может нарисовать их вместе. Рядом. Он вспоминает, как Юнги заливисто смеется рядом с Хосоком — только с ним так. Он не ревнует, ему просто интересно, почему Юнги выбрал его. Когда-то Чонгуку приходилось просто смотреть на этих двоих, которые несравнимо дополняли друг друга больше. Всё же было немного завидно. Словно есть друзья и Хосок — его как отдельного человека нет в его жизни. Они друзья, но Чонгук это всецело ценил, ни минутой не сожалея об этом. Зацикливаясь на том, что у него было, а не на том, чего у него быть не может, он любил их всех. Но всё же Юнги чуточку больше. Так же, как Юнги чуточку больше любил Хосока. Когда слышит «Хочу быть с тобой», то задумывается записаться к врачу на приём, потому что становится уже невыносимо. Галлюцинации не такая приятная вещь, как можно подумать. Только всё это оказывается реальностью — а он не понимает. Почему он? Он вроде радуется, но не может прогнать догадки о том, что всё это лишь из жалости. Он не хотел считать Юнги плохим. И он бы не мог считать его кем-то ужасным, даже если бы Юнги нескрываемо им пользовался. Он бы принял это как должное, потому что люди часто пользуются друг другом. «Я люблю тебя» Слышит он всякий раз, когда его заключают в крепкие объятия. Чувствует ли Юнги себя одиноким и пытается ли найти спасение в Чонгуке? Прожить три года в той атмосфере, что они создали, атмосфере чего-то уютного, по-настоящему счастливого. Это для них чудо. Потому что в действительности обоих терзают постоянные сомнения, но они ведь так похожи друг на друга. Так привыкли хранить всё себе. Когда дело доходит до доверия, они рассказывают всё, абсолютно. Лишь чуточку утаивая. Потому что кажется, что так будет лучше. С каждым разом угасая всё больше, они делают разные ставки: когда всё это закончится? И кто-то должен сделать шаг первым. Чонгук открывает глаза и резко хватает хёна за руку. Смотрит глаза в глаза, вызывающе, с какими-то нечитаемыми нотами. Улыбка всё ещё не сходит с его лица. — Это конец? Юнги читает между строк, понимает, где они думают поставить точку. Любители красивого конца, чтобы не затягивать до чего-то обременяющего. Чтобы уйти, оставив угасающий костёр, а не уже давно остывшие угли. — Неужели разлюбил? — старший ухмыляется. Чонгук поднимается и садится к Юнги спиной, раздумывает над ответом, взвешивая всё ещё раз. Точно, они же изначально знали, что этот день обязательно настанет. Они просто решат расстаться. — Наверное, — неуверенно врёт, но Юнги принимает этот ответ. В этом «наверное» остаётся столько слов. Сожалений. Слишком много ненужных беспокойств с самого начала.***
Юнги приглашает Чонгука в парк аттракционов, предлог «извиниться за тот вечер» не предусматривает отказа. Но вместо всей той суеты, что была в прошлый раз, они лишь сидят где-то на лавочке, пытаясь найти общие темы для разговора. Друг на друга даже не смотрят, но напряжение между ними постепенно исчезает, что под конец они позволяют себе смеяться во весь голос над странными шутками, которые понимают лишь они. Просто поговорить как друзья на самые разные, пусть и бессмысленные темы — именно то, чего желал хотя бы один из них. Когда людей становится в разы меньше — время близится к полуночи — Чонгук оценивает всё как «что-то мы засиделись» и встает, собираясь уходить. Юнги поднимается следом и хватает Чона за запястье, несильно сжимая, на что тот отвечает полным замешательством. — Просто иди за мной. Чонгук не спорит, идёт. Его приводят к колесу обозрения, и он смущается, потому что всё начинает походить… Да, Юнги бы сразу сказал: «Можешь считать это свиданием». Потому что статус их дружбы всё ещё спорный, Чонгук просто доверяет Юнги, а Юнги поступает так, как считает нужным, как всегда не особо задумываясь о последствиях. В этот раз они решаются заговорить сразу, не выжидая каких-то особых моментов. Юнги сначала объясняется за тот последний случай, пытаясь оправдать самого себя, хотя Чонгук и не требует. Он не винит его и не просит себя мучить лишними извинениями. Юнги всё ещё боится, что не может выразить все свои чувства, донести их как-то правильно, в какой-то степени изящно, потому что именно так всё это рисуется у него в голове. Ему бы просто хотелось, чтобы Чонгук умел читать его мысли. Когда проходит первый круг, Чонгук узнает, что Юнги оплатил сразу три — у них ещё достаточно времени поговорить. Большую часть времени Чонгук разглядывает огоньки ночного города, они успокаивают его. — Если бы ты знал, что ответ будет «да», что бы ты спросил? Юнги старается быть откровенным до самого конца. — Ты любишь меня? — Люблю. И у Юнги, чёрт возьми, чуть сердце не отказывает в этот момент, словно его вытаскивают из ледяной воды и дают глоток воздуха, согревая в объятиях. Ему кажется, что у него всё на лице написано. Юнги зарывается пальцами в свои волосы, сильно зажмуривая глаза, пытается собраться с мыслями. Чонгук ждёт, не торопится, а ещё ему это нравится. Потому что только он из раза в раз видит растерянного Юнги. А потом берёт его за руку, пока тот всё ещё пытается успокоиться, и почти невесомо целует его запястье — Юнги сейчас точно распрощается с остатками разума. Чонгук прекрасно понимает, что делает и какая реакция последует. Когда Юнги шумно выдыхает и поднимает голову, то тут же меняется, возвращая нахальное выражение лица. Он резко тянет Чонгука на себя, пытаясь дать понять, чего сейчас хочет больше всего — и плевать, что между ними там происходит и нормально ли всё это вообще. Младший едва уловимо смеется, потому что в этой кабинке Юнги следует сдерживать свою дерзость, как бы ему чего-либо не хотелось. Он садится к нему на колени, и Юнги чувствует, как теплые губы касаются его рта — на этот раз поцелуй уверенный и наглый. Юнги пробирается холодными пальцами под футболку Чонгука, отчего тот вздрагивает. Успевает десять раз подумать, что это всё из-за гребаной судьбы, которая отказалась вычеркивать Чонгука из его жизни. Именно из-за неё всё это происходит, именно из-за неё он всё ещё теряет голову от одного единственного человека. Он благодарен судьбе. Он не спрашивает разрешения — не остановился бы, даже если б Чонгук был против — и оставляет метки на изгибе шеи. Кажется, их огонь разгорелся с новой силой. Они целуются, пока могут себе это позволить. Только секс на колесе обозрения в их планы не входит — тут уж Чонгук точно не одобрит, даже если будет больше всех желать. Когда последний круг подходит к своему завершению, Чонгук выглядит слишком развратно, пусть он и не раздет и он не извивается, взывая сделать с ним всё, что Юнги мог захотеть. Одного взгляда, которым он смотрит на него, раскрасневшихся губ, которые он ещё смеется облизывать — этого уже чересчур. Они молча выходят из кабинки, молча уходят из парка, молча плетутся куда-то. Чонгуку не хочется домой, поэтому он просит хёна остановиться на первой детской площадке, где Чонгук усаживается на лавочку, довольно протягивая ноги, а Юнги демонстративно через него перешагивает и садится рядом. Юнги хочет ещё многое сказать, но внезапно чувствует голову на своем плече и откладывает все разговоры на потом. — Чонгуки, я тебя очень сильно люблю. Говорит это вместо «Спокойной ночи». И Чонгук всё слышит. Всё это безумие, которое зовётся жизнью, сводит Юнги с ума. Он тонет от нескончаемых чувств, не всегда хороших, но все они существуют благодаря одному человеку. Тихая и размеренная жизнь превратилась в бешеный круговорот всевозможных событий. Как черно-белые полосы зебры сменяют друг друга, так и их молчаливая любовь сменялась болезненными ссорами. Они не расставались. Они лишь очень сильно поссорились. И отчего-то просто разошлись. Крепким сон где-то на лавочке не назовёшь, но этого не разделяет Чонгук, который мирно посапывает. Будить его не хочет — ждёт хотя бы рассвета. Он достает телефон, который перевёл ещё вчера в режим «не беспокоить», и просматривает уведомления за всё это время. Как всегда — больше всего смс от Хосока в различных социальных сетях. Чонгук уже не спит, тоже видит кучу окон на дисплее телефона, только Юнги ещё не знает. Он пытается не читать чужие сообщения, но плохо выходит — одно он совершенно точно улавливает. «Если будешь обижать Чонгука, я буду обижать тебя, дурака кусок» И пытается не засмеяться вслух, ляпнув какое-нибудь «как мило». — И давно проснулся? — Как ты телефон достал. Пока Юнги отвечает на все «ты где?», «я сейчас все больницы начну обзванивать», «не говори, что ушёл пить без меня», Чонгук находит в себе силы встать и размяться после чрезмерно комфортного сна на лавочке. Осталось найти ответ на главный вопрос. «Что будет дальше?» — Знаешь, иногда люди могут повернуть не в правильном направлении. Они могут даже сделать выбор из двух очевидных не в свою пользу, потеряв то, что было им дорого. Упустить всё в последний момент, сожалея об этом до самого конца. — Думаешь, мы тоже повернули не в том направлении? Пусть кто-то решит, что это станет последним вопросом. Пусть это станет либо их хэппи эндом, либо чем-нибудь ещё. Ещё раз попробовать друг друга отпустить, опять на красивой ноте, будто они не успели потрепать друг другу нервы. Может они смогут сойтись в какой-нибудь другой раз. Не в этом тысячелетии даже. У них будут другие жизни, другие имена, когда они вновь встретятся и решат заговорить. Просто сейчас, если это кем-то решено, всё это — лишь неудачная попытка. Люди расстаются каждый день по разным причинам. В чём их причина? В том, что они продолжают чего-то бояться. Не хотят друг друг друга мучить? Но всё равно каждый раз, когда беспричинно становится одиноко, хочется набирать лишь один номер. Каждый раз, когда хочется кому-нибудь выговориться, в ответ хочется слышать лишь единственный голос. Постоянно всё говорит о том, что все происходящее — их неправильный путь. Постоянно на вопрос «Почему всё так вышло?» хочется кричать «Потому что мы два идиота». — Хочешь это исправить? Юнги не до конца уверен, что ему нужен ответ на этот вопрос. — Нет, — Чонгук всё ещё ему улыбается. Он не хочет исправлять ничего — никто не может сказать наверняка, что было бы на другом пути. Он задумывается, что на вопрос «Давай расстанемся» так и не было ответа — Юнги ничего не сказал. Потому что они идиоты: Юнги мог уйти, оставив своё «нет» при себе, а Чонгук — решить всё за двоих. Они лишь думают о том, что если всё ещё любят друг друга, значит, всё не так плохо.