Правила

      У Сану есть три незыблемых правила в общении с человеком.              Он никому не сообщает о них, но всегда держит список в голове. Сану мысленно ставит галочки и кивает сам себе, почти равнодушно смотря в чужое лицо, но с бессменной прилепленной улыбкой. Так уж повелось.              Сану не любит настырных. Прилипчивых и упрямых в своей глупости. Он вычёркивает таких людей из своего круга общения и очень сожалеет, что большая часть человечества — социума, так ведь правильно говорить? — принадлежит именно к этой категории. Люди почему-то уверены, что всем приятно с ними общаться, что они неподражаемы в своем остроумии и восхитительны в своих внешних данных. Сану действительно вычёркивает их из головы. Или отрезает чужие головы. Расколачивает череп и рассматривает вскрытый мозг. Он очень расстраивается, потому что мозг одного человека практически не отличается от другого. Наверное, потому что они все настырные. Иногда Сану думает, какой мозг у него, и почти уверен, что когда-то не сдержится и решит посмотреть. Возможно — даже, скорее всего — он умрёт, но наверняка счастливым — Сану уверен, что его мозг отличается от той склизкой дряни, которую он видел и держал в руках.              Сану не нравятся слабаки. Во всех смыслах. Слабые физически и эмоционально люди кажутся ему отвратительными. Подверженные стереотипному мышлению, не умеющие за себя постоять или ждущие помощи. Хилые, тонкокостные, почти всегда бледные с глубоко запавшими глазами. Они издают какой-то лепет, постоянно оправдываются и чего-то просят. И ждут, когда их просьбы выполнят. Сану не любит о них мараться, но считает, что такие люди не имеют права на жизнь. Он разделывается с ними быстро: ломает их картонные кости, рвёт бумажную кожу и иногда выковыривает глупые глаза, копошась в глазницах ещё живого тела, чтобы убедиться, что мозгом такие люди не обладают.              Сану терпеть не может любопытных. Тех, кто суёт нос не в своё дело. Тех, кто лезет своими потными руками туда, где их могут оторвать. Он с удовольствием проучивает, отрывает и руки, и нос. Полосует всё тело, вываливает нутро на пол и топчется по нему, раздавливая толстыми подошвами ботинок. Он слышит крики, но не верит им. Если бы этим жалким любопытным отбросам действительно было страшно и больно, они бы не лезли туда, куда их не звали. Они бы сидели в своих прокуренных серых квартирах, смотрели криминальные новости и тряслись от ужаса. Или равнодушно переключали канал, выпивая третью бутылку пива за вечер. Но не совались, не совались, не совались бы никуда.              У Сану руки по локоть в крови, под ногтями частички кожи, а на губах оскал. Он присаживается рядом с трясущимся Юнбумом, смотрит в его перепуганные глаза размером с блюдца из любимого материнского сервиза и видит в них своё отражение.              Сану говорит:              — Тебе страшно?              Юнбум весь трясётся, словно готов забиться в эпилептическом припадке, и быстро машет головой. А в этих проклятых чёрных глазах плещется паника, ужас и… обожание? Сану, не в силах сдержать смешка, берёт Юнбума за подбородок, пачкая пепельно-белую кожу красным. Юнбуму идёт красный. Почему он не замечал раньше? Может, стоит разукрасить этот серый холст?              За спиной лежит ещё не остывшее тело, Сану почти слышит, как кровь выливается толчками и течёт по полу, забиваясь в щели. При свете тусклой лампы она кажется бордовой, почти чёрной, но на лице Юнбума — алая и яркая. Сану нравится этот контраст.              Сану говорит:              — Совсем не страшно?              Юнбум снова качает головой и смотрит на него, даже не мигает. Его глаза слезятся, а нижняя губа дрожит. Вряд ли он сейчас сможет что-то сказать, даже если у него есть слова. Даже если голос его послушается. Сану впивается в него взглядом, рассматривает каждый сантиметр тела, каждую выпирающую кость, каждую царапину, оставленную им. Юнбум — худой. Не изящный, словно балерина, тонкий и воздушный. Он некрасиво худой. С длинными ногами, выступающими рёбрами и впалым животом, прилипшим к позвоночнику. Его бёдра слишком узкие, а скулы чересчур выделяются на фоне треугольника лица. И глаза, блядские глаза — две мазутные лужи восхищения. Порой Сану становится даже не по себе, потому что так на него смотрят впервые.              Сану говорит:              — Тогда покажи. Покажи, как тебе не страшно.              Он опускает руку на пол, обмакивает её в ещё тёплую кровь и обмазывает ей руки Юнбума — хрупкие, которые так хочется сжать немного сильнее и переломать, как и хилые ноги. Юнбум смотрит теперь непонимающе, но молчит. Переводит взгляд на перепачканные ладони и снова поднимает голову. Сану вздыхает, почти устало, подсаживается ближе и разводит его бёдра в стороны, кидая безвольные ноги по бокам от себя. Ведёт от щиколоток до колен, давит, раздвигает ещё сильнее и останавливается на границе кожи и ткани трусов. Красный цвет разводами и пятнами ложится на ноги Юнбума. Сану нравится эта картина. Он тянет резинку трусов вниз и останавливается, приподнимает брови и одобрительно кивает.              Сану говорит:              — Дальше сам. Хочу посмотреть, насколько тебе не страшно. И думай обо мне, ясно? — он наклоняется к самому лицу Юнбума и шепчет в его побелевшие губы. — Только обо мне, понял?              Кадык Юнбума двигается резко, быстро, практически испуганно. Но Юнбум стягивает с себя трусы и кладёт руку на мягкий член. Жмёт его, пачкает кровью с ладоней, перекатывает пальцами небольшие яйца и смотрит, смотрит, смотрит только на Сану. Тот откидывается назад и внимательно наблюдает. Юнбум дёргает себя, мнёт и пытается возбудить. Тело не поддаётся, оно дрожит и на грани того, чтобы не выдержать стресса.              Сану говорит:              — Не так. Внутри.              Юнбум медленно поднимает пальцы ко рту, облизывает сразу два и глубоко всасывает, ведёт по ним языком, цепляясь за отросшие ногти. Сану не спускает взгляда, довольно щурится и наблюдает, как те же два пальцы скрываются внутри тела. Как кольцо мышц сжимает их, пульсирует и розовеет от вторжения. Сану думает, что он и там, между худых ягодиц, хочет окрасить Юнбума в красный. Ему пойдёт, он знает. А Юнбум старается, тяжело дышит, открывая шире рот, и его глаза ловят отсвет лампы и на мгновение блестят ониксом. В них ни грамма возбуждения, ни толики удовольствия. Только фанатичный экстаз. Потому что Сану рядом? Или потому что Сану смотрит?              Сану говорит:              — Хватит. Надоело.              Он поднимается на ноги, одёргивает клеёнчатый фартук и смотрит теперь сверху вниз, разглядывая чёрные волосы, прилипшие к взмокшим вискам, и маленький нос. Некрасивое тело, некрасивое лицо, некрасивый голос.              Юнбум — настырный. Юнбум — слабый. Юнбум — любопытный.              Он нарушает все правила сразу. И его смерть должна принести особенное удовольствие. Но Сану не спешит. Внутри него копошится жирный земляной червь, заставляя его сомневаться.              Потому что у любого правила должно быть исключение.              Верно, Юнбум?