Исповедь контрабандиста.

      — Товарищ полковник, тут этих привели… из отряда Дымова.       Полковник Смирнов, тучный седовласый мужчина, не отвлекаясь от бумаг, недовольно хмыкнул. Черт побрал бы этого Дымова и его сомнительную шайку. С момента появления в отряде Михаила Соловьёва все пошло совсем не так, как должно было идти. Раз за разом, словно испытывая терпение высших структур, этот товарищ совершал поступки один непростительнее другого: то заслуженного педагога за шкирку в участок приведет, то изобьет его до полусмерти, а сейчас — неслыханное дело! — покушение на главное лицо огромного государства! А с кем, как говорится, поведёшься, от того и наберешься. Вот и исчерпали Олег Иваныч и его добры молодцы кредит доверия, совершив преступление, за которое ничего, кроме дула автомата в грудь, тебе не светит. Смирнов усмехнулся и потер руки.       — Допрыгались, голубчики. Сколько их там?       — Двое, — робко ответил офицер.       Николай Андреевич постучал пальцами по столу.       — Значит, двое… Я полагаю, майор и Соловьёв?       — Никак нет. Обоих мёртвыми нашли. Мы взяли Константина Спицына и Алексея Круглова.       — Значит, так, капитан. Давай Спицына этого ко мне, а Круглова — к Звягинцеву. Допросим орлов.       — Есть, товарищ полковник, — капитан приложил ладонь к виску и вышел.       Полковник Смирнов встал и подошел к зарешеченному окну. Спицын… Спицын… Фамилия арестанта щекотала память и будто застревала в горле, словно Николай Андреевич раньше часто произносил ее своим громким, строгим голосом. Но где? Когда?       В дверь постучали, возвращая полковника в реальный мир.       — Да, — гаркнул Смирнов, возвращаясь за рабочий стол.       Дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое крепких офицеров, держащих под руки обессилевшего молодого мужчину в наручниках.       — Вот, доставили, товарищ полковник, — доложил один из вошедших, небрежно швыряя преступника на стул. — Старший лейтенант Спицын Константин Павлович.       — Как-как? — по-детски переспросил полковник.       — Павлович, — почти шёпотом произнес арестованный мужчина, за что тут же получил крепкую затрещину от молчавшего доселе конвойного.       — Молчать, Спицын. С тобой не было разговора.       Полковник хлопнул ладонью по столу.       — Всё, свободны. Оставьте нас.       Конвой спешно покинул кабинет.       Воцарилась тишина. Косте казалось, что стук его сердца заглушал даже звук настенных часов. Тише, тише. Волноваться категорически нельзя. Волнение может вызвать приступ. Как неловко получится, если ты, Спицын, будешь валяться перед полковником КГБ в конвульсиях. Так что соберись и успокойся.       Пытаясь заглушить ухающее в ушах сердцебиение, Спицын попытался отвлечься и повернул голову налево. Там его взгляд привлекло собственное отражение в стеклянной дверце шкафа. М-да, хорош, нечего сказать. Запылённые брюки, истоптанные ботинки, напрочь испорченная куртка — старший лейтенант выглядел так, словно по нему прошёл целый полк солдат, а следом пустили бронетехнику. А ведь Константин Спицын слыл главным аккуратистом отдела, он не мог позволить себе даже мыслить о том, чтобы прийти на службу в неглаженых брюках или с торчащей где-нибудь на кителе ниточкой. Сейчас же внешний вид его явно удручал. «Моё счастье, — подумал Костя, — что сегодня похолодало и пришлось надеть черную куртку вместо любимой ветровки. Иначе было бы совсем грустно».       Взгляд серо-голубых глаз поднялся выше и скользнул по лицу. На скуле краснела смачная ссадина — это он получил от человека в маске, который сопровождал его до места временного заключения, за свое неподобающее, если не сказать наглое, поведение, которое, впрочем, было вполне свойственно ему. «Если дурь из тебя вся выветрится, с такими замашками точно генералом станешь», — так, кажется, говорил Дымов. Ошиблись Вы, Олег Иванович, ошиблись…       Финальным аккордом, добившим Костю, стала чёлка, лежащая не шальной элегантной волной, а ровным частоколом. «Кошмар, — подумал Спицын. — И ведь не причесаться, нечем — все изъяли, сволочи». Подумал и горько усмехнулся: «Тебя, Спицын, расстреляют не сегодня-завтра, а ты о прическе беспокоишься». И тут же парировал: «Приговор уже не изменить, а хорошо выглядеть необходимо всегда».       Костя прислушался к сердцебиению. Кажется, полегчало. Он выпрямился и чуть подался вперед, как бы демонстрируя готовность к диалогу.       — Товарищ полковник, Вы не понимаете, что Ваши люди натворили, — негромко произнёс старший лейтенант.       Полковник нахмурился:       — Будут меня ещё государственные изменники судить. Вор, как говорится, должен сидеть в тюрьме. А такие, как вы… Вообще в земле гнить должны.       Костя, конечно, с этой позицией был категорически не согласен, но спорить не рискнул.       — Вот объясни мне, Спицын, — Смирнов внимательно посмотрел на арестанта. — Что с вами такое? Зачем было, голову очертя, бросаться за этим Соловьёвым? На охрану нападать? От отряда особого назначения бегать? Ну отсиделись бы себе спокойно, потом, когда все улеглось бы, вернулись бы на службу, продолжили своё дело! Так ведь нет! Против государства пошли! Что это ещё за фокусы?       — "Пионер никогда не бросит товарища в беде", — отчеканил Костя.       — И давно вы с Соловьёвым такими друзьями успели стать, а?       Костя улыбнулся: — А я не про Соловьёва сейчас.       И речь, конечно, шла о Дымове. Едва появившись в отряде, Костя понял, на кого он всегда хотел быть похож. Личность Олега Ивановича привлекала Спицына многолетней историей сыска и твердым характером. Костя всем сердцем мечтал возглавить отряд после отставки Дымова, однако мечтам, по всей видимости, сбыться было не суждено.       Полковник Смирнов долго смотрел на Спицына, а потом вдруг громко расхохотался. Костя настороженно вскинул одну бровь.       — Понял я, Спицын, кого ты мне напоминал. Как же ты, оказывается, похож на своего отца!       — А вы что же, отца моего знали? — с вызовом спросил Костя.       Николай Андреевич усмехнулся.       — Знал… Да не просто знал. Служил он у меня в роте, когда в армии был. Эх, хороший парень… Как дела-то у него?       Костя сжал губы, отчего ещё ярче выделились мышцы вокруг них. Отца он любил, и подобные темы давались ему тяжело. Спицын почувствовал, как руки начинает бить легкая дрожь, и медленно, практически по слогам, произнес:       — Он… Его… Три года, как… в живых нет.       — Жаль, конечно, — вздохнул полковник. — Исполнительный, добрый, честный… Молодой совсем ещё… Впрочем, тем лучше для него. Ты, Спицын, представь, что с ним было бы, узнай он, что его сын — пособник террориста!       — Папа все бы понял, — уверенно заявил Костя. — Я за идею…       Полковник хмыкнул.       — За идею он… Много было вас таких, идейных. Только все не очень хорошо заканчивали. Ладно, Спицын, свободен. Не получилось у меня допроса полноценного, не могу давить на тебя — лицо отца твоего перед глазами. Что делать с тобой — суд решит. Можешь рассчитывать либо на лишение свободы сроком до 20 лет («Нормально, все равно лет через пять помру», — подумал Костя), либо на… высшую меру, тут уж сам понимаешь («Так даже гуманнее», — вновь резюмировал Спицын).       — Разрешите идти, товарищ полковник?       — Куда собрался? Конвой за тобой придет, порядок таков.       Костя разочарованно опустился на стул.       Вновь наступила тишина, которая страшно напрягала Спицына. Ещё в детстве мальчик Костик возненавидел тишину. Именно отсутствие звуков заставляло его выискивать их, принимать каждый шорох за шаги незнакомцев. Лейтенант опустил голову и, насколько это позволяли наручники, прижал ледяные пальцы к вискам. Это позволило вернуться в реальность.       — Ах да, Спицын, — вдруг резко произнес Смирнов. — Чуть не забыл. Давно наблюдал за вашим отрядом и заметил любопытную тенденцию. Догадываешься, к чему клоню?       — Откуда ж мне знать, что Вы там обнаружили? — дернул плечом Костя, хотя прекрасно понимал, в какое русло сейчас потечет речь.       Полковник побагровел:       — В твоей ситуации, Спицын, хамить — дело последнее, — Костя фыркнул. — Так вот, насчет отряда вашего. За последние два года вы четырнадцать раз брали тех, кто контрабанду распродавал, а вот тех, кто эту дрянь в страну провозил, — ни разу. Сколько уж мы Дымова на собраниях полоскали — без толку, процент раскрываемости нулевой. Может, хоть ты, старлей, объяснить мне сможешь?       Костя негромко засмеялся:       — Это вы аккурат по адресу, товарищ полковник. Да, знаю причину и объяснить смогу.       — Что, расскажешь, как на духу?       — А что мне? — пожал плечами Спицын. — Дважды меня не расстреляют, тут к бабке не ходи, — терять нечего.       Николай Андреевич сурово нахмурил брови. «Ничего не понимаю», — пробормотал он.       Костя потер ладони и, набрав в грудь побольше воздуха, начал рассказ:       — Не то что бы я пытался оправдаться, но лучше Вам знать мои мотивы. Поймите, всё то, что я делал, я делал не со зла. Я преследовал благие цели. Ну да ладно, не буду тянуть время.       Когда мне было пять лет, мне поставили страшный диагноз — порок сердца. Родители, узнав, наверное, поседели в момент… Я тогда, конечно, ничего не понимал, тяжести заболевания на себе не чувствовал, разве что уставал чуть чаще других детей моего возраста, но это пустяки. С возрастом стало немного сложнее: появлялась беспричинная слабость, — порой ноги не держали — болела голова, сердце билось в разы чаще, чем у сверстников. Но со всеми своими "болячками" я сумел закончить среднюю школу и, скрыв свой диагноз, поступил в школу милиции. Нормативы я сдавал, конечно, не Бог весть как, но зато стрелял отменно и обладал острым умом, что, в общем-то, и определило мою судьбу — я попал в отряд Дымова.       — Какое отношение история твоей жизни имеет к делу о контрабандистах? — раздраженно спросил Смирнов.       — Терпение, товарищ полковник, — невозмутимо ответил Костя, вновь рассматривая себя в отражении. — И не перебивайте, пожалуйста.       Николай Андреевич был настолько поражен наглостью Спицына, что ответить ничего не смог и лишь кашлянул.       — Лет в двадцать я понял, что долго не протяну. К перманентным головным болям прибавились обмороки, с каждым годом становившиеся все более частыми, а к двадцати трем — приступы. Всё тело сковывали судороги, меня колотило, словно через весь организм пропустили высоковольтные провода. Лучшие врачи страны разводили руками. Мне прописывали одни и те же таблетки, которые помогали с каждым разом все меньше и меньше. Я думал, что не доживу и до тридцати лет, однако вскоре впереди замаячил огонек надежды. Меня могло спасти омоложение.       Придя однажды утром на работу, я обнаружил, что Славик Трофимов вслух зачитывает Лёхе статью из газеты. Что-то про прорыв медицины… В общем, оказалось, что наша советская наука достигла невиданных высот. Людей буквально заново создавали! — глаза у Кости засверкали. — Они будто заново рождались, представляете? В течение определенного времени проходили комплекс процедур и выходили из кабинетов врачей абсолютно здоровыми! Нога ли у тебя болит, почки ли беспокоят — не важно! Всё лечилось на раз-два! Я заинтересовался, стал расспрашивать, а парни только рассмеялись… Мол, простому милиционеру не попасть туда, только самым-самым значимым людям Союза дают очередь. Ребята долго ещё потом смеялись, пижоном называли… Но я не из-за внешности все это затеял, правда! — Костя опустил глаза и ненадолго замолчал, тщательно выстраивая в голове план дальнейшего рассказа.       Полковник терпеливо ждал.       — Я понял, что есть только два варианта: либо дослужиться до генеральского чина, либо… впрочем, о втором варианте позднее. Но со своим диагнозом я не мечтал дожить даже до звания майора. Тогда оставался другой выход: попасть в очередь не вполне законным путем. И это было куда реальнее. Нашелся человек, согласный за мзду вписать мою фамилию в очередь. За отдельную плату я мог оказаться в списках даже выше выдающихся писателей и некоторых ученых. Сумма была ну просто заоблачной, но… я согласился.       — Сколько стоило место в очереди и кто его продавал? — взяв в руки карандаш, полковник приготовился фиксировать все данные.       — А это неважно, — улыбнулся Костя. — Факт остается фактом: некто мне предложил, а я согласился.       Но оставался насущный вопрос: откуда взять деньги? Занять у родственников и друзей? Так я потом не расплачусь. Копить? С зарплатой милиционера мне не скопить такой суммы и за всю жизнь. Найти другую работу я не мог, да и зачем? Службу свою я любил и люблю, коллектив прекрасный, квартира, в конце концов… И тут вмешался Его Величество Случай.       В тот вечер я шел с работы через парк. Позвонила мама — хотела узнать, как продвигается дело с омоложением. Да, она все знала, хоть и не одобряла моих действий. Я забрел туда, где, как мне казалось, вообще не было людей, и тихонько, вполголоса сообщил ей сумму. Сейчас я, конечно, осознаю, что совершил большую ошибку — такие вещи обсуждают ночью на кухне с глазу на глаз, но никак не по телефону в общественном месте. Но тогда я был несколько… потерян и дезориентирован, поэтому даже и не подумал об этом. Собирался уже уходить, как вдруг услышал, что меня окликнул кто-то.       — Товарищ, который предложит заработать? — ухмыльнулся Смирнов.       Костя осторожно кивнул.       — Вы проницательны. Да, Фёдоров меня втянул в криминал. Я его с детства помню. У нас мамы в одной школе работали. Только моя русский язык преподавала, а у Женьки заведующей хозяйством была. Мы давно не виделись, лет десять, может, пятнадцать… Всегда приятно, конечно, встретить старых знакомых, но его радость была какой-то… чрезмерной, что ли. Он мне: «Ой, Костя, мне так неловко, я стал невольным свидетелем твоего разговора…». А он, как оказалось, в парке этом работает, кусты стрижет. А я его и не заметил. В общем, он сказал, что может помочь мне решить финансовый вопрос.       Полковник в нетерпении потер руки.       — И что же дальше?       Костя молчал. Пропустив челку между пальцами, попытался зачесать направо — он всегда так делал, когда волновался.       — В горле пересохло. Можно водички?       Николай Андреевич налил воды в гранёный стакан и протянул Спицыну.       — Спасибо.       Костя попытался, как мог, оттянуть момент, когда нужно будет признаться, по факту, в измене Родине. Но полковник уже начинал барабанить пальцами по столу — верный признак потери терпения. Костя медленно выдохнул и продолжил.       — Женя пришел ко мне домой поздно ночью. Сказал, что общаться будем на бумаге, вдруг слушают. После всего бумагу сжег, а пепел — в пакетик, и с собой. В общем… Он рассказал, что со знакомым… — сердце бешено колотилось и, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. — Они провозили в страну контрабанду. И… ему нужен был знакомый милиционер, чтобы… чтобы предупреждать о готовящихся облавах. Он предложил огромную сумму. Я… согласился.       Полковник подскочил и, буквально в два шага преодолев расстояние между ним и арестантом, схватил того за грудки.       — Да как ты мог, Спицын?! Как мог?! Какое пятно на всей советской милиции! Позор! Как ты после этого мундир посмел нацепить?!       У Кости задрожали губы.       — А что мне делать оставалось, товарищ полковник? — шепотом произнес он. — Так было нужно, понимаете? Я погиб бы…       — Да лучше сдох бы ты где-нибудь в канаве! — рявкнул Смирнов, швыряя Костю на стул.       Спицын усмехнулся.       — Потом я тоже так думал. Но тогда… Тогда мне казалось, что я все делаю правильно. Думал, вылечусь — и перестану иметь с ними дело. Сам, мол, их и заложу. А вот как вышло…       — Ты мог их сразу заложить.       — Мог. Но что было бы тогда? Выдали бы мне премию, да и всё. Только вот премии мне этой даже на десятую часть от нужной суммы не хватило бы. А они такую "премию" каждый месяц давали. И за каждое сообщение об облавах немножко доплачивали.       — И сколько ты с ними "сотрудничал"? — с презрением во взгляде спросил полковник.       — Два года.       — Два года… — шепотом повторил Смирнов, подходя к окну. — Ну и мразь же ты, Спицын.       Грубое слово повисло в воздухе.       — Да, — вдруг сказал Костя. — Да, я поступил недостойно. Но я исправился бы… Обязательно бы исправился.       Спицын вдруг вспомнил, на что потратил свою первую полученную от контрабандистов зарплату, и улыбнулся. На заработанные деньги он купил маме духи. Самые дорогие, французские, дефицитные. Она тогда и удивилась, и обрадовалась одновременно, долго пытала, откуда достал такое сокровище, а он отмахивался, мол, скопил денег, только чтоб ее порадовать.       — Как прекратилась твоя связь с контрабандистами? — громко спросил полковник.       От неожиданности Костя вздрогнул.       — Наши вышли на них, уж и не знаю, как, не интересовался. Я смог предупредить Женю, что ночью намечается облава, но потом вмешался Соловьёв. Он как-то выследил его, нашел склад, позвонил мне… Я вызов, конечно, принял, но не сообщить Жене не мог. В общем, я не знаю, что там произошло, но, когда я приехал, Фёдоров был уже мертв.       Но тут Спицын слукавил. Он прекрасно знал, что случилось на складе контрабанды. Он сам предоставил Евгению свободу выбора, мол, можешь пустить Соловьёва в расход, если того потребует дело. Потом все обставили бы как несчастный случай, и всё вновь пошло бы как по маслу: Костя дослужился бы до начальника отдела, избавился бы от болезни и больше никогда не слышал бы эту мерзкую фразу Дымова: «Ты, Соловьёв, мой лучший сотрудник». Но все, увы, случилось иначе.       — И что, после этого никто из отряда так и не понял, кто два года прикрывал тылы контрабандистов? — спросил полковник.       — Почему никто? Соловьёв понял. Но остальные — нет. Только сегодня узнали. Меня Соловьёв и раньше донимал, мол, "пиши рапорт, Спицын, коль подлость совершил", но я… не мог. Однажды уже почти решился, зашел в кабинет Дымова, попытался признаться, но… В общем, перевел тему. Не мог я. Не мог.       Вновь наступила тишина. Костя тяжело дышал. Вот и всё, Спицын. А ты боялся. Всё оказалось совсем просто, ведь правда? Зато теперь, когда придёт время подходить к стене, лицом к человеку с автоматом, будет гораздо легче. Ты молодец.       — Всё?       — Всё.       — Исповедовался, контрабандист, — усмехнулся Смирнов.       — Да, — выдавил улыбку Костя.       — Тебе, кстати, денег-то хватило?       — Нет. Ещё надо было бы поднакопить. Не успел. Пускай всё матери останется.       Полковник набрал номер телефона и вызвал конвой, который повел Спицына в камеру.       По возвращении в место заключения Костя присел на маленькую табуреточку и глубоко задумался. Он вспомнил, как полученные деньги грели руки, но адским пламенем жгли душу. Каждый раз, получая их, он осознавал, насколько бесчестен его поступок и что стоило бы, наверное, отказаться от всего этого и жить полноценно, честно и правильно… Но всякий раз, когда сердце его пропускало несколько ударов, Костя понимал, что в своём поступке не ошибся.       Закатилось солнце.       Старший лейтенант Константин Павлович Спицын закрыл глаза.       И, увы, навсегда.