Акварельные

Луи водит пальцем по мокрому кругу от стакана на барной стойке бездумно и рассеяно. Линии воды разбегаются по дереву от его движений и остаются каплями там и тут, все меньше напоминая четкие очертания дна бокала и все больше — абстрактные всплески. Луи качает головой в такт мелодии, что расползается по бару, словно туман: опускается сверху, окутывает своими плотными томными объятиями и заставляет мурашки собираться внизу спины в неведомом предвкушении. Сегодня Найл в настроении Arctic Monkeys, Jimmy Eat World и The Kooks, и Луи не может быть против, потому что сегодня он тоже в настроении. Он всегда в настроении, когда дело касается пива, урчащей музыки и красивых мальчиков у барной стойки напротив. Найл ставит перед ним новый бокал с бегущими вверх желтыми пузырьками и плотной белой пеной и подмигивает знающе, его улыбка заговорческая — давай, парень, я в тебя верю, и Луи хмыкает с поджатыми губами, потому что иначе на его лице расплывется глупейшая улыбка. Широкая, с лучиками у глаз и с зубами на обозрение — глупее просто быть не может. Он достает из кармана смятые пять фунтов и кидает их в банку для чаевых: Найл его самый любимый бармен, и он не считает странности Луи странными. Он самый лучший, честное слово. Луи слышит смех со стойки напротив и опускает голову ниже к стакану: прячет рот в белой пене — пузырьки смешно лопаются вокруг его губ, и терпкое пиво оседает насыщенным вкусом на его языке. Луи знает этот смех. Знает этот голос — хриплый и тягучий, он говорит с завораживающим акцентом и самую нелепую историю превращает в сказку из рахат-лукума с сахарной пудрой. Луи не любит сладкое, и восточные деликатесы ему не по душе, но этот парень напротив заставил бы его усомниться даже в своем собственном имени. Сегодня в баре немного народу, как и обычно по четвергам, и Найл протирает стаканы расслабленно, разговаривает с редкими клиентами без спешки и часто наливает пиво за счет заведения. Здесь как обычно царит уютный полумрак, плоский экран меняет цвета сзади на стене и оставляет размытые пятна света рядом с Луи, рядом с его пивом, рядом с мокрыми кругами на барной стойке. Луи делает несколько больших глотков, и его грудь будто распирает изнутри, в голове перемешиваются слова песни, и ему кажется, он вот-вот оторвется от земли. Голос напротив звучит размеренно, и смех Найла врывается в монотонную речь, и Луи ведет лопатками назад. «Если ты любишь свой кофе горячим, я могу быть твоим кофейником», — и Луи закусывает губу, его взгляд непроизвольно замирает на красивом лице напротив, на ямочках на щеках и белоснежной улыбке, на полных розовых губах и довольно прищуренных глазах, на завитках волос, что игриво касаются крепкой шеи. Луи думает, он мог бы быть кем угодно для этого парня, чей голос доносится с той стороны, заполняет весь бар, смешивается с музыкой, разбивается прибоем внутри черепной коробки Луи. Мог бы быть стрелками к его часам, или маяком к его шторму, или спутником к его планете, или компасом к его кораблю. Луи думает, что белая футболка с треугольным вырезом — это самый элегантный предмет одежды, потому что она так удивительно сидит на широких плечах, так приятно облизывает воротом ключицы и обнимает завернутыми рукавами бицепсы в татуировках. Луи думает, что снимать эту футболку было бы еще приятней. Он смотрит, наверное, слишком долго, потому что трек на фоне успел смениться, и перед ним стоит свежий бокал пива, и глаза напротив лучатся акварельным зеленым, будто смеются, и Луи давится воздухом. Он переводит взгляд с мокрых пятен на древесине на свои руки и на удивительно красивое лицо в метрах от себя, и ему слишком трудно определить, что из всего этого реально. Луи слышит «я бы отдал все лишь за возможность» и сглатывает — его дыхание сбивается само собой, потому что полумрак играет с реальностью, смешивается с цветами и рассеивается уютным туманом по всему бару. Луи знает наверняка, что парень напротив — его ровесник, но выглядит сейчас гораздо моложе. На вид ему сейчас лет двадцать-двадцать два — гладкая мягкая кожа, темные кудри и яркие глаза. Алкоголь подсказывает Луи, что он — эфемерный, что его зеленые глаза, и розовые губы, и персиковая кожа — это разбавленная акварель, и Луи никогда в своей жизни не хотел испачкаться в краске сильнее. Луи смотрит слишком долго, потому что парень напротив уже не разговаривает с Найлом, не смеется и не обматывает бар неземной паутиной своего обаяния, что похожа, скорее, на рыхлую сладкую вату. Он не катает бокал по барной стойке, и его кудри не лежат усмиренными кольцами на плечах — они подпрыгивают и раскачиваются, и акварельная зелень мерцает все ближе с каждым его новым шагом, и единственное желание Луи — глотнуть ртом воздух, потому что легким вдруг стало слишком тесно в его грудной клетке. — Привет, — Луи проигрывает слово в своей голове несколько раз, прежде чем до него доходит смысл. Он проигрывает на репите секунды, где этот принц нового тысячелетия приближается к нему, словно выплывая из тумана небытия: со своими широкими плечами, уверенными шагами, байкерской курткой под мышкой и звенящими ключами у пояса узких джинс. (Луи готов дать руку на отсечение, что этот темно-синий Мустанг у входа в бар урчит так же проникновенно, как голос его хозяина, у него нет в этом ни малейших сомнений. Он надеется почувствовать металлический холод кузова против своей спины на контрасте с горячим телом, прижатым к его груди, надеется почувствовать лопатками кожаную обивку заднего сиденья, надеется раствориться в прикосновениях нежных губ и сиянии акварельных глаз когда-нибудь в этой жизни.) — Я хочу быть твоим, — слова вылетают сами, как только Луи открывает рот, и время вокруг останавливается. Воздух вокруг плотный, и музыка перестает играть, и Найл больше не протирает стойку, и мужчина за столиком не жует начос, и вентилятор в углу не играет цветными лентами, и футболист на экране замер в нелепой позе, и лишь сердце Луи бьется в бешеном ритме, потому что — ох. Все отмирает и происходит с удвоенной скоростью в ту самую секунду, когда лицо напротив с удивленного меняется на озадаченное и наконец на восторженно-прекрасное, с глазами глубины Тихого океана и улыбкой ясной, как весенний рассвет. Луи слышит хриплый смех, урчащий, как он и мечтал, и ему хочется сказать «я дома», но вместо этого он неловко закусывает губы. — Не скажу, что я против, — парень улыбается немного набок, и Луи почти физически ощущает исходящий он него свет, слышит аромат его свежего парфюма и еле сдерживается, чтобы не уткнуться носом ему в шею. — Я Гарри. Луи вкладывает руку в протянутую ладонь незамедлительно, отмечает горячую сухую кожу и уверенный захват пальцев и едва сдерживает нервный вздох, когда большой палец будто невзначай обводит костяшку его указательного: — Луи. Луи думает, что Гарри восхитительный, когда он неторопливо рассказывает об этом нелепом утреннем шоу, которое Луи никогда не смотрит, теребит губу большим и указательным пальцами и держит на Луи взгляд так уверенно и долго, но при этом деликатно, что Луи лишь прыскает в ответ и зажимает нос от ударившего газа. Гарри расслаблен, и все его тело будто развернуто, наклонено навстречу Луи, будто он заинтересован в их пустом разговоре так же сильно, как Луи заинтересован в нем самом, и Луи, сам не замечая, кренится навстречу, пока между ними не остается незначительных сантиметров акварельного воздуха. Тени играют на лице Гарри, и блики телевизора отражаются в его глазах, растворяясь в зеленом и облизывая его персиковую кожу, пока у Луи все дрожит внутри от необъяснимого нетерпения. Гарри перемещается с утренних ток-шоу на корм для котов и на вопросы про курицу и яйцо, и Луи думает, что мог бы слушать этот голос до конца своих дней, мог бы смеяться над несмешными шутками и тонуть, растворяться, смешиваться с каждым акварельным оттенком Гарри, который тот только сможет предложить. Пальцы Луи уже давно удобно обнимают крепкое запястье Гарри, и его пульс ровный, уверенный, умиротворяющий и будоражащий, и Луи слышит размеренный плеск волн вперемешку с взбаламученным песком где-то в отдалении. Он думает, что мог бы быть песком для его приливных волн, если бы Гарри захотел, если бы сказал хоть слово. Вместо этого Гарри пьет свое пиво и перебирает пальцы Луи своими аккуратно, но так спокойно и умело, что сердце Луи пропускает удар. Найл улыбается им с другой стороны бара и выглядит таким счастливым, как будто сейчас рождественское утро, а не вечер четверга в баре у побережья. Он подмигивает, пропускает руку через крашеные светлые волосы и наливает в два бокала пиво (за счет заведения) — и, честно, он самый лучший, Луи обожает его безмерно. Он раскачивает головой в такт мелодии, и его кожа под прикосновениями Гарри почти искрится, и все его существо будто заполнено нетерпеливыми пузырьками, что перемешиваются и тянутся навстречу к Гарри-Гарри-Гарри. Луи хочет обнять его, хочет почувствовать стук его сердца против своей груди и его дыхание в своих волосах, хочет сжимать на спине его футболку и водить носом по ключицам в треугольном вырезе, не в силах выразить, как сильно… Вместо этого он тянется в карман своих джинсов под удивленным искрящимся взглядом, и в этот момент Луи уверен: акварельный зеленый — самый красивый цвет в его жизни. Он уверен, знает наверняка, что повторил бы все еще три тысячи раз, если бы это значило видеть восторг на лице Гарри, его почти смущенную улыбку и ямочки на персиковых щеках. Если бы это значило сбившийся пульс в его венах и мерцающую радость на его красивом лице, если бы причиной этому всегда был он, Луи. Серебристое кольцо в его пальцах ощущается привычно — широкое и гладкое, с гравировкой внутри, — но сердце в груди бьется слишком быстро, слишком взволнованно, будто все это — в первый раз, будто он все еще не знает ответ. Будто мальчику с искрящимися зеленью глазами все еще едва-едва двадцать. Платиновый обруч находит свое место на безымянном пальце Гарри идеально, безупречно, привычно, но Луи все равно кажется, что он вот-вот потеряет сознание от переизбытка чувств. Он готов поклясться, что Гарри задерживает дыхание в тот же самый момент, когда его собственное сердце пропускает удар или два и бьется быстрее спустя мгновения. «Я хочу быть твоим, — крутится у Луи в голове, — я хочу всегда быть только твоим». Воздух вокруг кажется звенящим эфиром, и собственное тело становится невесомым и вот-вот оторвется от пола, и Луи хочется смеяться, потому что он так бесконечно, невыносимо счастлив. Гарри улыбается широко и открыто, с лучиками вокруг глаз, и все его краски — нежная акварель, и Луи знает, что сейчас, в этот самый момент перед его взором точно так же проносится каждый из предыдущих раз, где Луи надевает ему на палец кольцо и не может найти слов, чтобы выразить чувства. — Если бы я встретил тебя сегодня, я бы сделал тебе предложение еще до полуночи, — признается Луи, и его дыхание сбито, потому что он так жутко волнуется каждый раз. Его улыбка смущенная, но пальцы любовно оглаживают скулу и путаются в темных локонах волос, и Гарри льнет к его прикосновению доверчиво, незамедлительно, как все эти годы — без оглядки. Его глаза мерцают прозрачным зеленым, и, честное слово, он самый красивый мальчик, которого знало время, и в такие моменты Луи уверен: он никогда бы не выбрал никого другого. — Я бы никогда не сказал тебе нет, — Гарри целует костяшки его пальцев по очереди, мягкие губы замирают на секунду дольше на безымянном на левой руке, и Луи вдыхает полные легкие воздуха, что Гарри щедро раскрашивает яркими акварельными штрихами. Вокруг них все будто мерцает и искрится, и Найл где-то по близости смотрит на них глазами, полными обожания, и сердце у Луи в груди сжимается так пронзительно сладко, когда уже Гарри скользит кольцом по его собственному пальцу. Он слышит волны прибоя, и рокот мотора их блестящего темно-синего Мустанга, и смех Гарри по утрам, видит его заспанное лицо, и длинный торс, и блестящие зеленые глаза на красивом лице и думает, что во всем этом смысла больше, чем в целой Вселенной. Он думает, что Гарри покупает одежду только для того, чтобы Луи ее снимал, и что он выглядит, как топ-модель, только чтобы Луи никогда не мог свести с него глаз, и что он излучает свет для того, чтобы Луи хотел быть только его. И судя по тому, как трепетно губы Гарри прижимаются к его виску, как крепко его руки смыкаются у Луи за спиной и как отчаянно бьется его сердце, Луи не далек от истины. Arctic Monkeys играют, кажется, в тысячах километров в тысячный раз, там же, где Найл ставит арахис перед новым клиентом, там же, где блики от телевизора расползаются по стойке, и по лицам, и по полу, и там же, где потные бокалы пива оставляют за собой мокрые круги, там же, где под вентилятором шелестят пестрые ленты — далеко, в тысячах километров. Глаза Гарри — кристальный зеленый, такой же акварельный, как его прикосновения, и улыбки, и мягкие движения губ, как и весь он. Луи утыкается носом ему в шею, как и мечтал, счастливо вдыхает его свежий аромат и уютно прижимается к его теплой груди — воздух вокруг плотный, а между ними — лишь сантиметры акварельного дыхания. The End.