***
Когда Ксюша проснулась, Ларин был уже в кровати. Он прилёг совсем на краешек, словно для того, чтобы незаметно покинуть её на рассвете. Он лежал здесь, рядом с ней, но был всё такой же одинокий, холодный, печальный. И по-своему прекрасный. Он никогда не прижимался к ней, и каждый раз ложился совсем поздно, когда она уже спала. "Отношения с девушкой дискридитируют мой образ", — говорил он. Она не возражала, только целовала его в нос и отворачивалась к стене. Девушка тихонько встала, накрыла его бледное замёрзшее тело одеялом и отправилась в душ. Надо ли говорить о том, сколько странных историй связано с этим местом? Как Ларин, стоя там, подскользнулся и упал, а Ксюша почему-то сразу схватилась за телефон — снимать; как они вместе купались в одежде, а Диме нравилось как на ней смотрится майка в облипку... Как они целовались там голышом. Если задуматься, то она не понимала, за что ей досталось такое счастье. Вся это популярность и медийность не слишком привлекали её, бесконечный поток вопросов и комментариев раздражал, а чокнутых Ларинских фанаток временами хотелось придушить. Чокнутых Ларинских фанаток... Как будто сама таковой не являлась. Натянув на мокрое тело бельё, футболку и джинсы, Ксения отправилась на маленькую уютную кухню. Окно всю ночь открыто, и маленькая комнатка была наполнена ароматом сафьяна и запахом ветра. Что такое "запах ветра" девушка сказать не могла, однако ей нравилось, как это говорит Дима. Он сразу становился таким добрым и ласковым. Так, фрукты кончились. Если пойти сейчас, можно купить совсем свежих. Она натянула на ноги кроссовки, схватила с комода деньги и, тихонько прикрыв за собой дверь, отправилась на рынок. Когда она вернулась оттуда с полным пакетиком разноцветных фруктов, её встретил чарующий аромат горячего шоколада. Войдя в крохотную кухоньку, Ксюша обнаружила Ларина, того самого ненавидящего всех Дмитрия Ларина, стоявшего в одних трусах и майке и готовившего яичницу. Он, поначалу, даже не заметил её, но затем развернулся и с немного потерянной улыбкой произнёс: — А я... Готовлю тут... Вот. Она поцеловала его в щёку и пустила руку в тёмные пряди. Это — утро.***
— Удивишь меня? — Буду стараться. Ксюша надвинула на глаза солнечные очки и посмотрела сквозь них на Ларина. Сегодня он был в белой борцовке и как никогда в хорошем настроении. Он прижал Ксению к себе и повёл за собой, кажется, выискивая что-то глазами. — Пришли, — неожиданно резко остановился Дмитрий. Девушка споткнулась, да и упала бы, если бы не Дима, схвативший её за талию. Байк. (Он вообще на нём ездить умеет?). Довольный собой, мужчина покачал головой и ловко сел на него. Потом Ларин протянул ей шлем и точно такой же нацепил себе на голову. Так он выглядел очень серьёзно-грозно-мужественно, и Ксюша хихикнула, прикрывая ладошкой рот. — Байкер, натурально, — улыбнулась она. — Ну, а то. Ехали они достаточно долго. Ларин быстро лавировал сквозь поток автомобилей, и Ксения каждый раз крепко прижималась к нему. Страшно, немного. Тёмные волосы девушки выбивались из-под шлема и развевались на ветру, словно флаг. Это ассоциация пришла ей в голову совершенно случайно, и она тихонько шепнула об этом на ушко Диме. Он только посмеялся и отмахнулся, мол, не мешай. Наконец байк резко остановился. Ларин стянул с себя шлем и повернулся к Ксюше: — Пора, любовь моя, — язвительно протянул он. — Пойдём. Она обнаружила себя в Ханойском парке, который словно весь был соткан из света. Под ногами — сочная зелёная трава, над головой — синее-синее небо. Здесь красиво. — Я долго думал, куда нам пойти, — отчего-то тихо начал Дима и прижал её к себе, — и решил, что тебе здесь понравится. Она обернулась к нему, немного потерянная: — Ты был прав. Это — день.***
Солнце клонилось к закату. Один за другим загорались огоньки в маленьких уютных кафе, и улицы наполнялись шумной вьетнамской молодежью. Дима с Ксюшей конечно же знали, что через пару часов весь свет погаснет, а вьетнамцы словно бы провалятся под землю. Когда говорят "Moscow never sleep", они, конечно же, не подозревают, что говорят чистейшую правду. Потому что Москва действительно никогда не спит: все эти ночные клубы, шлюхи, сауны, да и просто множество людей, которые отчего-то активизируются именно в это время суток подтверждают этот тезис. Здесь же, в Ханое, после десяти всё будто бы вымирало: магазины, кафе, торговые центры... Редко можно было встретить прохожего или даже бродячую собаку. Было пустынно и одиноко. Но не им двоим. Их мир вечерами словно бы оживал, становился свежее и прекраснее. Ларин из злобного критика превращался в самозабвенного мальчишку, бесконечно торопившего время и всё время хватающего Ксюшу за руку. Она же была какая-то более милая и кроткая, хотела обниматься и прижиматься к нему щекой. В тот вечер они много смеялись. Даже от совсем несмешных Диминых шуток или над странной одеждой вьетнамцев. Стоя под фонарями, они даже поцеловались как-то по-детски робко, хотя, обычно, поцелуи они позволяли себе только дома. Проезжавший мимо старикашка на велосипеде оторвался от руля и, смеясь, зааплодировал им. Девушка смутилась, а Дмитрий, громко смеясь, снова схватил её за руку. Потом они сидели в кафе, до самого закрытия, ели сырные палочки и говорили. Ларин что-то рассказывал, про нейробиологию, или что-то вроде этого, но Ксюша не слушала, а лишь наблюдала за тем как он, активно жестикулируя, говорит. Потом, когда город уснул, они ходили по узким пустынным улочкам и что-то говорили про то, что здесь можно снимать фильмы ужасов. А Дима достал телефон и начал фоткать её, растрёпанную, уставшую, помятую, но добрую и любимую. Ксюша смеялась и закрывала лицо руками. — Прекрати, — она улыбнулась на камеру, уже не сопротивляясь этой несанкционированной съёмке. — Ладно уж, хватит, — Ларин убрал телефон и снова беспокойно схватил её за руку, — идём домой, унылая ты моя. Это — вечер.***
Дело ведь вовсе не том, как высоко солнце стоит над горизонтом. Они были счастливы — утром, днём, вечером и тёмной ночью — словом, всё время. Слышите? Они были счастливы! Как счастливы бывают только дети или сумасшедшие, но, кажется, и они тоже. Если ты сможешь рассказать мне чуточку больше о Ханое и древних храмах, я не стану слушать тебя. Я буду смотреть в твои глаза.