five kisses

— Как твой тренер, Юри, я хочу всё о тебе знать. О эта фраза, с которой Виктор так полюбил начинать их разговоры, каждый раз вгоняя Юри в краску. Виктор Никифоров был идеальной иллюстрацией стереотипов о широкой русской душе. Особенно, когда каждый вечер настойчиво стучал в дверь комнаты Кацуки, выкрикивая «Юри, давай спать вместе». И каждый вечер Юри был на грани того, чтобы открыть эту дверь, но он боялся. Боялся подпускать кого-то слишком близко, боялся, что его границы будут нарушены. А границы для него существовали всегда. Всю свою жизнь он загонял себя в какие-то рамки, часто слишком жёсткие для него самого, но всегда являющиеся некой гарантией спокойствия. Но последнее время желание разрушить их преследовало Юри постоянно. Хотелось просто лежать рядом с Виктором, говорить ни о чём или молчать обо всем, пока лунный свет проникает из неплотно закрытых штор, падая на волосы Никифорова, предавая тем какой-то магический оттенок. — Расскажи мне о твоём первом поцелуе, — неожиданно выдает Виктор, ничуть не смутившись своего вопроса, чего нельзя сказать о Кацуки. Юри, не говоря ни слова, отводит взгляд, в надежде, что Никифоров не заметит, какой цвет приобрела его кожа. Что, несомненно, просто невозможно, ведь даже он сам чувствует, как буквально полыхают его щеки. Кажется, об него можно обжечься. Юри продолжает хранить молчание, словно выжидая, пока Виктор забудет о своем вопросе или догадается перевести тему и перестанет заставлять его чувствовать такую неловкость. Каждый грёбаный раз, как традиция. — Ты никогда не… — Юри кивает, прерывая Виктора, просто чтобы тот наконец-то замолчал. Он изучает взглядом свою обувь, слегка наклонив голову, не желая поднимать глаз, словно это поможет как-то спрятаться. — Тогда это надо исправлять, — Никифоров берет его за подбородок, заставляя наконец-то перестать избегать зрительного контакта. Юри смотрит в его глаза, такие холодно-голубые, как кристаллы льда. Но чувствует лишь тепло. И даже если бы он чувствовал холод, он был бы готов замёрзнуть в его взгляде. Трудно было не заметить, с каким придыханием Юри смотрит на Виктора. Всегда смотрел. Это было не просто восхищение его талантом, как фигуриста, это было восхищение им самим. И даже если Юри боялся признать, это, очевидно, было любовью. И Виктор понял это еще с того банкета, когда пьяный Юри, еле держась на ногах, падал в его объятия, теряя равновесие и контроль над поведением, обвивал руки вокруг его шеи и что-то несвязно бормотал жутко заплетающимся языком. Их губы соприкасаются, и наконец столь прочная стена границ Юри дает лёгкую трещину, от которой начинает разбегаться множество мелких, покрывая бетон некой сеткой, пока Виктор кладет ладонь на его затылок, словно ожидая, что тот может отстраниться. Но это оказывается совершенно ненужным, и он просто погружает пальцы в волосы Кацуки, от чего у того пробегают мурашки по шее. Опадают лепестки сакуры, подхваченные теплым восточным ветром, треплющим волосы Виктора, заставляя их беспорядочно падать на лицо. Юри смотрит на него с легкой улыбкой в уголках губ, сплетая их пальцы вместе, уже потеряв нотки старой неловкости. Свободной рукой он дотрагивается до лица Виктора, проводя подушечками пальцев по его изгибам, возвращая выбившиеся пряди на место. До этого Юри не давал никому так сильно нарушить его личное пространство, настолько с ним сблизиться. Но Виктор всё изменил. Он стал тем, с кем хотелось его нарушать, стирать все границы и какие-то придуманные для себя нормы. К чёрту какие-либо ограничения и страхи. Нежность обволакивает его, как густой сироп. Хочется погрязнуть в ней и застыть навсегда, как под слоем вечной мерзлоты. Зафиксировать момент в памяти, чтобы потом можно было ставить эти ощущения на повтор. Их первый поцелуй был с запахом сакуры и со вкусом зеленого чая с лимоном, который Юри пил утром. А главное, в нём не было того сожаления, которого так опасался Кацуки.

***

— Виктор, пойми уже, я не могу показать эрос, — Юри тяжело дышит после очередной тренировки, наклонившись и уперев руки в колени. Казалось, эти тренировки совсем перестали нести какой-либо смысл. Он лишь оттачивает техническое исполнение, но не делает главного. Юри уже не верит в себя. Он на грани того, чтобы сдаться. Он никогда не был тем, каким Виктор хотел видеть его. Никакой страсти, а лишь глупая неловкость и постоянные ошибки. Он не может оправдать его ожидания, так же, как когда-то не смог свои. И ему становится страшно лишь от одного осознания, что вероятность того, что выбор Виктора склонится в сторону Плисецкого, неимоверно растет. — Можешь, — как всегда полным уверенности ровным голосом отвечает Никифоров, — в тебе скрыто столько сексуальности, которую ты даже не представляешь. Твоя задача лишь выпустить её. Виктор дотрагивается пальцем до нижней губы Юри, проведя по чуть сухой потрескавшийся коже, которую он так часто кусал, оставляя следы своих эмоциональных волнений и переживаний. Он заглядывает в его глаза и видит в них тот самый огонь. Пока ещё слабый, которому только предстоит разгореться и вспыхнуть в полную меру. Юри уже хочет вновь начать что-то говорить о том, что он не сможет, но Виктор затыкает его поцелуем. Страстным, жарким, обжигающим. Его восприятие сужается до чужого языка, нагло изучающего его рот, в таком темпе, что Юри даже не успевает ответить на действия Виктора. Голову кружит, от чего кажется, колени слегка подгибаются; уши закладывает, сквозь закрытые трепещущие веки виднеются темные круги. Их второй поцелуй был со вкусом огня и уверенности, которой Юри так не хватало. Ощутив любовь, Юри стал сильнее.

***

Они идут по торговым улицам Барселоны, украшенными к Рождеству всевозможными огнями, но не слепящими глаза, а дающими мягкий теплый свет, который вносит особую атмосферу, дополненную запахом горячего сахарного печенья, глинтвейна со специями и зажжённых свечей. Глаза Юри сияют, как миллион этих огней, что не может остаться незамеченным. Виктор любит наблюдать за таким Юри, и каждый подобный момент особенный для него. Вдруг он останавливается возле витрины какого-то ювелирного магазинчика, едва не вскрикнув. — Виктор, давай зайдем сюда, — Юри сгорает от нетерпения и тащит Виктора за собой, схватив того за руку, крепко переплетая их пальцы. — Это талисман на удачу, чтобы я мог успешно выступить на финале гран-при, — Юри будто пытается дать некое оправдание к покупке колец, но Виктору оно совершенно не нужно. Они стоят возле готического собора, возвышающегося в тёмное небо, затянутое облаками, и до их слуха доносится пение хора. Снег плавно падает, задерживаясь в воздухе, словно растягивая свое падение. Юри снимает перчатку с руки Виктора, нежно касаясь чуть замерзшей кожи. Кажется, ему надо всё обдумать, но он уже давно сделал это. Кацуки надевает кольцо на его палец слегка дрожащими руками, плохо скрывая свои эмоции, и ловит на себе сияющий взгляд Виктора. — Спасибо тебе. За всё. Я не смог придумать ничего получше, — Юри вновь краснеет, и в его голове непроизвольно вспыхивает момент, с которого начиналась их история. Через мгновение на безымянном пальце Юри появляется такое же кольцо, слабо поблёскивая в свете тусклого фонаря. — Это лучшее, что ты мог придумать, — и не дав ему ничего сказать в ответ, Виктор касается его губ, положив руки на талию, притягивая Юри к себе. Сердце Юри выбивает бешеный ритм, ведь этот поцелуй не был похож ни на какой другой. Он был особенным. Их третий поцелуй был со вкусом глинтвейна, корицы и любви. Ничего кроме любви, придающей надежду. Виктор верит в него, даже когда сам Юри теряет веру в себя.

***

— После финала давай покончим с этим. — Что? — Виктор не верит сказанному. Гораздо проще отрицать, списать на то, что они не поняли друг друга. — Ты сделал для меня более чем достаточно, — продолжает Юри, будто не видя метаморфоз, отразившихся в мимике Никифорова, — благодаря тебе в этом сезоне я выложился на полную. Спасибо тебе за всё, Виктор. — он высказывает все буквально на одном дыхании. На глазах Виктора собираются слёзы, пеленой заслоняющие взгляд. Он отказывается признавать слова Юри. Слёзы хаотично стекают по лицу, падая тяжелыми каплями вниз. Виктор бы хотел контролировать свои эмоции, но какой в этом смысл. Хоть раз он может позволить не сдерживать себя. — Я не ожидал, что Кацуки Юри окажется таким эгоистом, — слова Виктора болезненно врезаются в слух Юри, заставляя его на мгновения разделить ощущения Никифорова. Он неуверенно убирает прядь волос с лица Виктора, глядя на скопления слёз в его глазах, которые кажутся ему звёздами. И сейчас он чувствует холод, исходящий от этих бледно-голубых кристаллов. А ещё чувствует свою вину. — Я на тебя злюсь, понял, — резко отвечает Виктор, одернув его руку. Не обращая внимание на его реакцию, Юри начинает покрывать его лицо беспорядочными невесомыми поцелуями, проводя кончиками пальцев по скулам, стирая с них слёзы. И он чувствует, как меняется Виктор в момент, когда он задевает его губы, как на смену этому болезненному холоду вновь приходит привычное тепло. Их четвёртый поцелуй был со вкусом сожаления и неуверенного извинения с последующим прощением.

***

И ещё один их поцелуй, ярко отпечатавшийся в памяти обоих. В финале гран-при Юри получил серебряную медаль, но это никак не отразилось на его эмоциях. Он был счастлив, и Виктор заряжался его ощущениями. Такой результат стал высоким показателем для него. «Кацуки Юри впервые на пьедестале. Он показал нам такие результаты, которые никто и ждать не мог после прошлогоднего финала гран-при». Никто, кроме Виктора. — Не золотая, конечно, — говорит Юри, показывая медаль Виктору, который уже ждет его у льда, готовый заключить фигуриста в объятия и осыпать поздравлениями. — Раз не золото — целовать не буду, — со смешком, слегка прищурив глаза, говорит Виктор. Он подходит вплотную к Юри, заставляя того сперва делать короткие шаги назад, а затем, прогнувшись в спине, прижаться к ограждению катка. Виктор навис над ним, обжигая кожу горячим дыханием. — А меня будешь? — сказать это среди тысячи людей, каждый из которых, казалось пристально наблюдали за ними, было смелым шагом для Кацуки. Это было именно то, чего он хотел сейчас. Не успев закончить фразу, Юри ощутил губы Виктора. Это была его личная награда, которую он ценил куда выше. Всё равно на вспышки журналистов, слепящие глаза, на оглушающие вскрики людей: у одних восторженные, у других — полные отвращения. Они даже не ощущают этот взгляд толпы на себе, ведь сейчас эти двое полностью погружены в свои ощущения. Их пятый поцелуй был со вкусом льда и победы. А ещё с нотками счастья и благодарности.