В тени

Они стали королём и королевой преступного мира в этом городе. И Боже храни того, кто посмеет обидеть королеву. © «Отряд самоубийц»

      Маленькая комната в глубине одного из секретных убежищ Портовой Мафии освещается только тремя старенькими светильниками, которые многие бы назвали прошлым веком. Не спеша осыпается пеплом сигарета в руках Рюро Хироцу, лидера «Чёрных ящеров», сидящего за небольшим круглым столиком прямо в центре.       Ему здесь нравится абсолютно всё: стены, покрытые не менее старыми, чем светильники, обоями, собирающимися в складки, когда на их пути встречается угол; небольшие, аккуратные полки с несколькими тщательно протираемыми от пыли книгами; в конце концов и сам столик из прочной, лакированный древесины, стоящий на четырёх узорных ножках.       Здесь старик, — и это абсолютно верно, ведь отрицать свой возраст бессмысленно, — находит свой покой, здесь почерневшая за годы службы в Портовой Мафии душа ежедневно находит пристанище.       Кто-то назойливо и ложно-робко стучится в открытую и без того дверь.       Перед глазами Хироцу предстаёт тощая фигура, кривящаяся в шутливом, не содержащем и капли уважения поклоне, из-за чего кости, обтянутые исключительно тонкой кожей, чем-то походят на грани куба, а сам человек — на трёхмерную геометрическую фигуру. Эта ошибка природы — сопляк, переведённый недавно по чьему-то приказу в Исполнительный комитет, и Хироцу бы дорого дал, чтобы избавиться от ходячего недоразумения. Но единственный выход — пристрелить, закопать, и дело с концом, — как вариант пока что не рассматривается, а более логичные и мирные действия в данном случае не подходят из-за прямого приказа начальства. Рюро и ума не приложит, зачем Мори этот слизняк.       Парень тем временем змеёй вползает в обитель тишины и спокойствия, затем, покружив пару минут над табуретом словно ястреб, опускается за стол.       Его встречает не такой спокойный, как пару минут назад, но неизменно вежливый взгляд руководителя «Чёрных ящериц».       — Вы просили обращаться, — поясняет мальчишка, постукивая ногтём по краешку пепельницы, — если будут вопросы.       Его голос брызжет самоуверенностью, граничащей с беспросветной глупостью, издёвка слышится в каждом слове, не исключая нагло пропетого «вы».       — Я внимательно слушаю, — устало вздыхает Хироцу, туша сигарету.       Парень широко улыбается, во все свои 32 чудом не выбитых до сих пор зуба.       — Я тут слышал, — нагло закидывая на соседний табурет ноги, произносит Хирано, — на завтра у нас назначена миссия совместно с Акутагавой.       Рюро бросает короткий взгляд на повисшие в воздухе ботинки, с которых мелкими кусочками осыпается грязь.       — Ты правильно слышал, — кивает Хироцу, стараясь оставаться вежливым: и даже не столько для сопляка, сколько для своего собственного спокойствия. — Что конкретно тебя интересует?       — Кто он? — с необыкновенной долей наивности и, вместе с тем, яда в голосе спрашивает Арата. — Какой у него характер?       Вопрос, ничего не скажешь, интересный, вот только немного странный для такого сопляка. Хироцу привык, что люди никогда не делают, не спрашивают и не думают того, что не вяжется с их характером, — это непреложный закон. Он отвечает на поставленный вопрос только по одной причине: чтобы открыть все карты, ведь кому, как не ему, знать, насколько опасно недооценивать противника.       — Сложный, — не спеша говорит Рюро, — очень сложный. Жёсткий, бескомпромиссный, вспыльчивый, в остальное время равнодушный. Зачем тебе?       — Своих коллег нужно знать не только в лицо, — нагло заявляет Хирано. — А я не люблю ждать.       В этих фразах, выражении лица есть всё, что нужно. В графу качеств Араты Хироцу мысленно добавляет подлость, желание столкнуть других с пьедестала. Теперь оно явственно слышится в каждом слове, начиная с «коллег». И вновь всё кристально ясно.       Естественно, у дилетанта ничего не выйдет, а наставлять мальчишку Хироцу не собирается — пусть обожжётся для начала об Акутагаву, а потом уж он посмотрит, научился ли сопляк манерам.       Рюро вытаскивает из пачки ещё одну тонкую сигарету, закуривая, постольку от предыдущей он не получил и грамма удовольствия. И когда уже кажется, что всё встало на свои места, из коридора, в который выходит его «убежище», слышатся мягкие неспешные шаги. Хироцу, привыкший к общей оживлённости всех баз Портовой Мафии, на них не обращает ни малейшего внимания. Хирано, однако, поворачивает голову, и взгляд его цепляется за силуэт, частично скрытый тенями.       Он поспешно снимает ноги с табурета, подбирается и вскакивает, чтобы в считанные секунды оказаться за дверью.       — Хигучи? Хигучи Ичиё? — слышится за порогом и заставляет-таки поднять Хироцу свой взгляд.       Там действительно она, эта девчонка, с сияющим лицом и стремительно меркнущей от неожиданного столкновения улыбкой. Нет, зрелище не то чтобы интересное, но оно обещает быть по крайней мере занимательным. Хироцу любопытно, каким образом сопляк собирается использовать информацию.       — Кто спрашивает? — произносит Хигучи в ответ с приемлемой долей высокомерия, натыкаясь на скользкий взгляд новичка.       — Новый член Исполнительного Комитета, — говорит он, протягивая руку, — Хирано Арата.       Хигучи внимательно смотрит на мужскую ладонь, и кажется, будто от того, пожмёт она её или нет, зависит как минимум будущее. Спустя несколько напряжённых секунд девушка всё же возвращает любезность. Сжимая тонкую кисть в руке, Арата прожигает взглядом пространство впереди — и там, о, там ни капли доброжелательности.       Он дёргает Хигучи за запястье с такой силой, что Ичиё невольно делает пару шагов навстречу, и её губы оказываются накрыты губами Хирано. В первую секунду заминки глаза её брызжут удивлением, замешательством… а дальше загораются неподдельной яростью.       Нет, Хигучи не игрушка и не позволит вертеть собой, как другим будет угодно. Она уже давно не девчонка, что не в силах дать сдачи, и не будет просить пощады. Она не чьё-то развлечение; она уже занята.       Один из светильников в глубине комнаты мигает, тени сдвигаются на несколько сантиметров — в этот момент Хигучи выхватывает пистолет. Хирано инстинктивно делает шаг назад, и это именно то, что нужно: теперь у неё достаточно места, чтобы основанием ладони ударить по его носу, а затем ногой — в солнечно сплетение. В результате парень отлетает назад сквозь дверной проём, прямо в комнату, натыкаясь спиной на стол.       Хироцу, спокойно придерживая пепельницу, встаёт, но никак не комментирует произошедшее. Комментировать бессмысленно: пока неясно, кто одержит победу, а Рюро в любом случае не прочь. Если победит Хигучи, будет лучше, однако другой исход тоже приемлем, поэтому Хироцу незаметно отходит назад, так что тени полностью скрывают его фигуру.       Хигучи держит голову высоко, направляя пистолет прямо на наглеца. Девушка готова его застрелить или, по крайней мере, продырявить ему каждую конечность.       — Ещё раз дотронешься до меня, — цедит она, — и я сделаю так, чтобы тебе было просто нечем.       Ичиё готова исполнить угрозу — пусть только двинется!       — Хо-о-о, ты меня не разочаровала, — с противным смешком произносит Арата, стирая кровь, идущую из носа.       Брови Хигучи взлетают вверх — признаться, ей любопытно, что гадёныш имеет в виду.       — Хотел проверить, — поясняет Хирано, — такая ли ты бойкая, как твой хозяин. Его я в деле ещё не видел, но судя по тебе, — кивает он в её сторону, — могу представить.       Девушка понимает, о ком он говорит, о ком вообще может идти речь. Её гордость, конечно, несмело пытается протестовать, но если признаваться одной себе и больше никому, так оно и есть, она ни капли не против. Слова Хирано — ещё не причина стрелять почём зря, зато вот действия — несомненно. Хигучи не просто принадлежит тому, кого любит, она ему верна, и не позволит в этом усомниться, пока жива и дышит.       — Ты ошибся, — произносит кто-то вместо неё. — У Хигучи нет хозяев, — и произносит тот, от кого эта фраза желанна, но менее всего ожидаема.       Появляться неожиданно, незамеченным и в нужный момент — ещё один талант Акутагавы Рюноске. В комнату он вплывает, окутанный тысячами теневых шлейфов. Свет падает на его лицо, оставляя одну половину пугающе-тёмной, а другую окрашивая прозрачной чистотой. Главный источник света в комнате — больше не три стареньких светильника, но его пылающие бешеным огнём глаза.       Выражение лица Акутагавы не прочесть никому: ни Хироцу, умеющему такие вещи в принципе, ни Арате, на которого направлен взгляд, ни даже Хигучи, знающей все эмоции Рюноске наизусть. Более-менее ясно видится лишь намерение — во что бы то ни стало отплатить Хирано сполна.       Арата, опираясь одной рукой о край стола, выравнивается. Его вызывающий взгляд устремляется прямо вперёд.       — В таком случае, — ядовито произносит он, — в чём проблема?       Ярость чётче проступает на лице Акутагавы, проскальзывая мимолётной тенью, только ярче разжигает огонь в глубине медных глаз. Не проходит и секунды, прежде чем стена расходится огромными трещинами, которые идут от самой середины — до пола и до потолка.       Чёрные щупальца один за другим легко выскальзывают из-за спины Рюноске, только и дожидаясь возможности вонзиться в чью-нибудь плоть. Большинство прижимает Арату к стене, опутывает прочной удавкой его позвоночник ровно посередине, остальные — окольцовывают руки, ноги, шею, выдавливают пульс из каждой конечности, к которой имеют доступ. Один из трёх подсвечников, задетый Расёмоном, со звоном разбивается о пол и позволяет гуляющим по комнате теням отплясывать свой причудливый танец.       Коморка погружается во мрак окончательно, когда маленькими осколками рассыпается и второй. Глаза Акутагавы по-прежнему полны негаснущего огня, словно старающегося собственноручно прикончить Хирано, расплавить каждую клеточку его тела, не пропустив ни одной. Паренёк, развлекаясь, и понятия не имеет, о чем ведёт речь. Слизняк откровенно жалок — скулит перед лицом верной смерти, которую сам же и вызвал…       …Так почему именно это отродье должно указывать Рюноске на лицемерие?       У Хигучи нет другой жизни — только Мафия; у Хигучи нет других связей — только та, что она обрела вместе с ним; у Хигучи нет хозяев — только он, и каждый миллиметр её кожи принадлежит лишь одному человеку, которым сама Ичиё отнюдь не является. Рюноске не просто ей владеет, — полноправно, безнаказанно и желанно, — не просто эмоционально привязан, — крепко, надёжно и навсегда, — но сходит по ней с ума — с каждой её радостной улыбкой всё больше.       Рюноске счастлив, что Хигучи хватило глупости в него влюбиться, совершить столь ужасную ошибку, ведь если бы это было не так, то он и представить не может, что бы с ним сделалось. Что стало бы, будь он раздираем изнутри двумя идентичными по силе желаниями: стереть навеки то, чем не смог обладать, и неспособностью навредить любимой? Убить, удалить, устранить, разорвать на части, погубить — только лишь не позволить стать чьей-то ещё; сохранить, спасти, уберечь — только лишь любоваться и гореть в собственных чувствах вечно.       С одной стороны, Хигучи принадлежит только ему, с другой — она же владеет Рюноске всецело.       Тени пляшут, заливаются смехом, заполняя собой всю комнату, душат Арату, повинуясь лишь смутному намёку на то, что им позволено, и нехотя отползают назад только с прямым и безапелляционным приказом Рюноске. Щупальца скрываются в спине Акутагавы. Тишина опускается на комнату, избегая только Хирано, беспомощно скулящего в просьбе о помощи, отплёвывающегося кровью, распластавшегося по каменному полу. У него, кажется, сломаны рёбра, — недаром другим послышался хруст, — а ещё, возможно, проткнуто лёгкое.       Акутагава делает шаг назад без капли сожаления в глазах и, прочно сжимая в ладони запястье Хигучи, отступает во мглу коридора. В нём всё ещё кипит неудержимая, чёрная ярость: Рюноске без сожалений прикончил бы того сопляка, если бы не мимолётное прикосновение её руки к его собственной. Ещё одно доказательство подчинения, и совершенно не важно, как по-другому можно это назвать, ведь по сути — всё звучит именно так.       Тёмные коридоры кажутся холодными, безлюдными и бесконечными ровно настолько, чтобы идти по ним, пока не свалишься от усталости. Гнетущая тишина процветает в этой уютной бесконечности, как цветы расцветают под теплеющим майским солнцем.       Хигучи вырывает своё запястье из ослабшей хватки на третьей минуте. Оставшийся далеко позади светильник теряется в переплетении углов здания и теней, а тот, что впереди, слишком далеко, и свет его отскакивает от стен едва заметными бликами. Ичиё хватает зоркости для того только, чтобы кое-как отличить силуэт Рюноске от разлившейся повсюду тьмы.       Хигучи успевает почувствовать, как её с огромной силой прижимают к ближайшей стене, сжимают в тисках сначала плечи, локти, запястья, а затем и каждый палец, словно пытаясь удостовериться в их существовании; целуют в губы — криво, без разбору, словно используя кусочки тающего льда; так отчаянно, словно ничто уже не имеет значения.       Прикосновения полны безысходности, щедро разбавленной пылью урагана ярости. Рюноске целует её не в первый раз и далеко не в последний, но избавиться от ощущения крайности не удаётся.       Хигучи не сопротивляется, позволяя делать всё, что угодно, всё, что нужно, прямо здесь и сейчас. Не для этого ли она существует? Но вскоре тиски ослабевают — их будто потряхивает, лёд тает окончательно.       Девушка никак не разглядит лица Рюноске, скрытого мраком коридора. Хигучи скользит подушечкам пальцев по его коже, очерчивает плавную линию подбородка, проводит по щекам; добравшись до скул, ведёт чуть выше, огибая веки, едва задевает мочку уха и всматривается в медные глаза сквозь плотные тени, прочно оберегающие покой хозяина.       Рюноске дышит тяжело, чувствуя, как его угловатое тело сжимают в аккуратных объятьях. Чужие руки мягко скользят по всей спине, словно пытаясь залечить раны, открывающиеся для его демонов; шею приятно щекочут шелковистые пряди цинково-жёлтых — он помнит их цвет наизусть, вплоть до оттенка, — волос, и понимает: едва ли ему нужно больше.       Понимает, что Хигучи действительно знает лучше, что нужна она ему гораздо больше, чем Рюноске когда-либо будет нужен ей. Сердце неприятно колет, заставляя прижиматься всё ближе. Слова, не способные разорвать бесконечный круг теней, ценности больше не имеют.       Так они стоят больше часа, убаюкиваемые всеми оттенками тьмы, царствующей в коридорах, пока Акутагава не шепчет:       — Я соврал.       Рюноске не хочет это озвучивать, сопротивляется, но вместе с тем знает, что должен.       — Я никогда не хотела, чтобы это было правдой, — обжигает шею своим пламенным дыханием его персональное солнце.