Тебя возбуждает боль?

      У крови неожиданно отрезвляющий вкус. Джим успел давно забыть об этом. Теперь это почти выбивает его из колеи. Джим замирает на миг, лежа на земле, ощущая под ладонями, рефлекторно выставленными вперед при падении, влажные неровности асфальта. В ушах гудит только что прогремевший взрыв, в воздухе пахнет огнем и металлом, а тело наполнено мягким, вибрирующим желе. Из разбитых губ Джима хлещет кровь, он машинально слизывает ее… и замирает. У крови неожиданно отрезвляющий вкус.       Кто-то касается плеча и заботливо произносит что-то у самого уха. Джим чувствует вибрации голоса, но не может разобрать слов. Он несколько раз смаргивает, стараясь запомнить, как двоится мир в его глазах, а потом заставляет себя прислушаться.       – Сэр? – окликает молодая женщина, присевшая рядом с Джимом. – Сэр, вы меня слышите?       Он осторожно кивает и спрашивает:       – Что это было? – собственный надтреснутый голос вызывает странную смесь презрения и восторга. От кружения мира начинает подташнивать.       – Машина взорвалась, – испуганно произносит мужской голос за спиной, там, куда больно повернуться. – Господи…       «Нет, Мориарти.» – думает Джим и усмехается про себя.       Надо же! Ошибся! Просчитался! Был слишком близко, не успев покинуть зону поражения! Как занимательно. Взрывная волна смела все, включая собственного создателя. Это почти весело.       «Никто не навредит тебе больше, чем ты сам, Джеймс…» – приходит откуда-то из детства призрак сказанной кем-то фразы. Наверное, сердобольные взрослые имели в виду что-то другое, но цитата все равно приходится кстати. Джиму хочется смеяться, но он крепко прижимает к лицу маску испуга и непонимания.       Пострадавшие, покидающие место трагедии слишком быстро, вызывают чрезмерные подозрения, это Джим отлично знает. Именно поэтому он терпеливо дожидается полицию и дает все нужные показания, честно рассказывая, что видел, умалчивая лишь о том, что взрыв устроил он сам за соответствующий гонорар. От помощи медиков отказывается, ссылаясь на наличие личного врача.       И только садясь в вызванный бронированный автомобиль, Джим позволяет себе улыбнуться. На губах у него все еще свежая кровь. А акуле достаточно капли на бассейн, чтобы знать, куда плыть.       Спустя, кажется, целую вечность, Джим отпирает дверь одной из своих квартир и тихо смеется, ощущая чужое присутствие.       – Я знал, что ты придешь, Холмс, – говорит он, и разбитые губы растягиваются в окровавленном оскале.       Она выходит из комнаты, мягко ступая по полу босыми ногами. На ней халат Джима, и это его почти злит.       С некоторых пор Эвр стала выбираться из своей клетки. Правда, повод для этого ей нужен какой-нибудь очень особенный. Вроде нити паутины, в которой запуталась лапка хозяина.       – Что это было? – спрашивает она и подается всем телом вперед. Пальцами она цепляется за косяк так сильно, что белеют костяшки.       – Ошибка в расчетах, – отзывается Джим, хотя знает, что она говорит не о взрыве. Точнее – не совсем о взрыве. На ее лице выражение больного, сумасшедшего интереса, и Джим отмечает про себя, что никогда прежде не видел ее такой. И вряд ли увидит впредь.       Она поспешно подходит ближе, заглядывает ему в лицо, скользит взглядом по каждой ссадине, каждой капле крови, и задерживается на губах. Он склоняет голову набок, рассматривая ее сосредоточенное и заинтересованное лицо. Она протягивает чуть подрагивающую руку в холодной тишине, и Джим не останавливает ее. Нет, ему правда хочется, чтобы она коснулась его. Она проводит пальцем по его губам, причиняя новую боль, а потом расчерчивает алым следом его щеку.       – Что это было? – повторяет она.       – Боль, – отвечает он.       Она опускает ладонь ниже, проходясь пальцами по кадыку, воротнику рубашки, галстуку… Чуть медлит, но продолжает движение, касаясь пуговиц на животе, края пиджака…       – Тебя возбуждает боль? – спрашивает она, хотя ответ очевиден. Напряженный член Джима недвусмысленно натягивает ткань брюк.       – Сегодня да, – говорит он.       Она опускает ладонь еще ниже, почти невесомо поглаживая ноющую от напряжения плоть. Джиму едва хватает сил, чтобы остановить собственное рефлекторное движение вперед, навстречу тонкой ладони Эвр.       – А секс? – спрашивает она все тем же ровным, баюкающим голосом. – Ты когда-нибудь занимался сексом?       – Кажется, было когда-то что-то подобное, – улыбается он, ему давно не было так весело и так легко в груди.       Она подается еще ближе, сокращая расстояние между их телами до миллиметров. Взгляд ее снова блуждает по его лицу. Она сжимает в руке его галстук и тянет на себя. Джим поддается. Ему ужасно интересно, как далеко она может зайти. Она даже не целует его, а только жадно слизывает с его губ кровь. Ее язык скользит по его приоткрытым губам, но не делает попыток продвинуться дальше. Джим кладет свою ладонь поверх ее, все еще сжимающей его галстук, отстраняется на миг, чтобы посмотреть на подрагивающие ресницы, а потом целует ее. По-настоящему. Джим не помнит, целовал ли так кого-нибудь прежде – разделяя на двоих рваный ритм сумасшедшего пульса, металлический привкус собственной крови и пылающий в сосудах жидким огнем адреналин.       Эвр выпускает его галстук, не прерывая поцелуя, торопливо расстегивает пуговицы его пиджака и тянет его вниз, чувствительно задевая ноющее после падения плечо. Джим шипит и улыбается от боли, снова отодвигаясь от Эвр. Она закусывает нижнюю губу, глядя снизу вверх своими безумными глазами-льдинками. Джим тянется, чтобы снять с себя галстук, но она вдруг неожиданно жестко приказывает:       – Оставь!       И от ее голоса жаркая волна проходится по всему телу, выкручивая его сладкой судорогой. Джим послушно убирает руки от галстука, принимается расстегивать рубашку, снимает ее, повозившись с воротником, и отбрасывает. Эвр легонько царапает уже расцветающую гематому у Джима под правым ребром.       – Это так странно, – произносит она, рассматривая его счесанные ладони. – Я никогда не видела травм так близко. В моей камере нечем порезать себя.       Джим дает ей вдоволь насмотреться. Ее сводит с ума его обнаружившаяся уязвимость, его – ее доведенный до невероятной степени интерес. Наконец, она отпускает его ладони и уверенно кладет руки на его ремень, дергая на себя, вновь ловя приоткрытые губы, проскальзывая языком в его жаркий рот, прижимаясь к телу Джима так близко, будто желает стать с ним одним целым.       Джим уже однажды чувствовал такое взаимное притяжение – черное, больное и абсолютно непреодолимое. Несколько лет назад, когда стоял напротив этой удивительной женщины, отделенный от нее толстым стеклом. Тогда тоже был этот удивительный синхронизм движений и совпадающий сердечный ритм.       Она расстегивает его брюки, отходит на шаг, берет его за руку и отклоняется назад, не размыкая зрительного контакта. Джим чувствует, как напрягается каждый мускул. Она все отклоняется, сохраняя прямую линию тела, кожа на его ладони жутко саднит, поврежденное плечо воет от боли, но воздух так сильно пахнет страстью, что разобрать что-то, кроме нее, сложно. Эвр отпускает его руку так внезапно, что он не успевает ничего сделать, и ее тело падает на ковер, как кукла. Он опускается на колени между ее разведенных ног, скользит ладонями по коже вверх, к коленям, потом выше, раздвигая полы собственного халата, обнажая ее нездорово-бледную кожу. Она поспешно развязывает пояс халата, распахивая его, но рукава не сбрасывает. Она смотрит на Джима, и у него перехватывает дыхание. Он не знает, копается ли она в его голове, манипулирует ли им. Он не уверен даже, что он не под гипнозом, потому что сознание адски смазано.       Джим нависает над ней, внезапно ощущая, какое хрупкое у нее тело, когда не спрятано в безразмерной пижаме. Она ведет руками по его спине вниз, проскальзывает под все еще болтающиеся на бедрах брюки и трусы и отодвигает их ниже.       Он толкается в нее сразу, без секундной задержки, срывая с ее губ полустон-полувыдох. Она раскрывается ему навстречу и все смотрит-смотрит-смотрит. Она движется с ним в такт и оставляет глубокие царапины на гладкой коже его спины. Вдоль позвоночника у него пробегает капля пота, рядом с ее бедром ритмично бряцает пряжка его ремня. Кровь стучит в висках сумасшедшим барабаном. Джиму кажется, что мир кружится вокруг него, как дурацкая карусель – позвякивая и переливаясь огоньками лампочек.       Эвр что-то говорит ему, но он не слышит. Эвр смеется. Эвр, наконец, закрывает свои дьявольские глаза и протяжно, глухо стонет, сжимаясь вокруг Джима и выгибаясь напряженной дугой. Он прижимается взмокшим лбом к ее виску и отстраняется, заливая всплесками семени бедро Эвр, собственный халат и невообразимо дорогой ковер.       Почти сразу его накрывает дрожащая слабость, и он проваливается в глухой темный сон, нарушаемый лишь тихим напевом Эвр. Она поет что-то ему неизвестное, а вслушиваться в слова у него нет сил.       Когда он просыпается, в квартире стоит плотный, почти осязаемый сумрак. Джим садится, глухо охая от боли, прошивающей затекшее тело, снимает чертов галстук и осматривается, не совсем уверенный в реальности произошедшего. С трудом поднявшись, он тянется к сваленным на полу рубашке и пиджаку и натыкается на клочок бумаги с ровными, острыми буквами:       «Заедь как-нибудь за халатом, когда Майки не будет…» – читает Джим и тихо смеется.