смерть придет, и у нее будут твои глаза.
в легких распускаются пионы, дышать все труднее и труднее. в легких распускаются пионы, и это совсем не метафора. «Как хорошо, что любимые цветы Луи — пионы, а не какие-нибудь розы», — думает Гарри, скорчившись над раковиной, горло царапается болью, и легкие почти выскочили из груди. Шипящая струя воды смывает кровь с измятых лепестков, и Гарри слабо улыбается. Красиво. — Хазза, милый, ты в порядке? — озабоченно топчется за дверью мама, так что вода больше не течет и лепестки в кармане /на штанине расплывается уродливое пятно/. — Да, мамуль, — улыбается Хаз, закрывая карман рукой, и неловко проскальзывает к себе в комнату, сдерживая все нарастающее жжение в горле. Он заботливо укладывает лепестки в большую цветную коробку под столом, закидывает в портфель пару пачек салфеток и несется вниз. — Я готов, мам!***
Уже два урока Гарри не выбегал в туалет, чтобы выплюнуть окровавленные комки, так что, думает он, этот день может быть вполне хорошим. «Этот день мог бы быть хорошим», — думает Гарри, когда хрипит от боли в старом туалете после уроков. Сердце заходится кашлем, а он не видел Луи весь день и даже не знает, плохо это или хорошо. Гарри был влюблен в Луи с середины шестого класса, когда тот влетел в кабинет и стукнул его книжкой по затылку, улыбаясь до кончиков ресниц. Влюбленность приобрела довольно болезненный оттенок, когда Гарри увидел Луи, целующего другого парня в коридоре, и в первый раз выплюнул лепесток пиона на ладонь. Дверь робко скрипит, открываясь, и Хаз вздрагивает, пытаясь спрятать целый океан цветочной крови. — Люблю пионы, — рассеянно входит Луи, оглядываясь по сторонам, — и, кажется, я ошибся туалетом. Балда. — Дверь отчаянно закрывается за его спиной, и на пол падает почти раскрывшийся бутон, а Гарри испуганно синеет и задыхается. Такого еще не было. — Ты должен сделать эту операцию, — твердит Найл, откусывая мороженое, — ты можешь задохнуться, понимаешь ты или нет, дурья башка? — И провести всю жизнь в одиночестве? — пожимает плечами Гарри, — глупая влюбленность пройдет сама собой, а я вырасту и обязательно встречу того, кто полюбит меня в ответ. — Ложь щиплет кончик языка и саднит в легких. Ничего у него не пройдет, целые бутоны пионов на кафеле в ванной тому подтверждение. Гарри впервые проводит тонкую аккуратную линию лезвием, когда боль в легких становится невыносимо-острой и сосредоточенной. Дикая влюбленность в Луи переливается багряным на рукавах свитера, и Гарри почему-то облегченно улыбается, коряво рисуя лезвием пион на предплечье. — Что с тобой происходит, малыш? — тихо спрашивает мама, собирая с пола грязные салфетки, жалость в ее голосе теплая и убивающая, и Гарри совсем не хотел плакать, но сдается. — Я запутался, мам, — всхлипывает он, боль внутри и снаружи. — Что мне делать, что, что, что… — бормочет Гарри, цепляясь за пушистый халат, и мама гладит его по спине, совсем как в детстве, пока судорожные рыдания не сходят на нет. — Расскажи ему, — наконец говорит она, — расскажи ему о пионах в твоей груди.***
Гарри решает рассказать Луи обо всем. О боли, едкой и прожигающей по запястьям, удушающей в легких, тянущей и резиновой под сердцем, о бутонах и лепестках на языке, о шестом классе и коридоре, о б о в с е м. Сегодня он кладет в портфель не только несколько пачек салфеток, а еще и заветную цветную коробку, накрепко заклеив крышку скотчем. — Луи? — хрипит Гарри, ухватив краешек мятой толстовки в коридоре, — надо поговорить. — Он тащит Лу за собой в пустой класс. — Ну, что ты хотел? — наконец говорит Луи, когда они пять минут молчат, уставившись друг на друга. — Меня зовут Гарри, мы ходим вместе на биологию, — начинает Хаз, выламывая пальцы, — дело в том, что… — молния на портфеле заела, скотч не хочет покидать крышку коробки и спину сверлит недоумение. Крышка, наконец, падает на пол, и Гарри резко разворачивается, зажмурив глаза. — Пионы? — удивляется Луи, — и что я должен понять? — Это мои пионы, — шепчет Гарри, и Луи задыхается осознанием. — Боже, мне так жаль, — начинает он, но глаза такие же безмятежно-голубые, и Гарри понимает. Ему ни капли не жаль. Легкие разрываются от цветов и жгучего унижения, щеки заливает стыдом, и сердце грозится выпрыгнуть из груди. — Ты симпатичный, но такой маленький, так что я не думаю, что у нас что-то получится, — ласково добивает Луи, — у тебя все?***
Гарри разрешают пойти в школу через две с половиной недели после операции. На груди новенький шрам, в легких и сердце безукоризненная чистота, но облегчения так и не пришло. /ни одна бабочка больше не рвется к краю пропасти, когда Луи сверкает улыбкой в коридорах/. — Ну как ты? — заботливо спрашивает Найл, — мы же все еще друзья, верно? — он волнуется, и Гарри улыбается в ответ. — Все здорово, Ни, это так приятно — не задыхаться кем-то, — но Гарри бы все отдал, лишь бы еще хоть раз кем-нибудь задохнуться. На следующей перемене Хаз вспоминает, что, кажется, оставил свой альбом в кабинете биологии, а его рисунки — это не то, что кто-то должен увидеть. луи сидит на полу, окруженный кровью и лепестками лилий — Оу, — вежливо моргает Гарри, — извини, что помешал. — Он аккуратно обходит парту, сдерживая желание уклониться от почти осязаемого больного взгляда в макушку. Альбом, действительно, лежит на столе учителя, Гарри прижимает его к груди и облегченно вздыхает, направляясь к выходу. Прежде чем нажать на ручку, Хаз оборачивается, чтобы кинуть прощальный взгляд на свою первую и последнюю любовь, погибающую от цветов в легких. — Лилии? — чисто и остро хмыкает Гарри, отпуская резиновую боль в сердце, — мои любимые.