Спокойная ночь

Они сидели на кухне у Бутусова и старательно напивались. Точнее напивался Шевчук, а Славе было до того хреново, что даже водка не лезла. Так что он просто сидел и слушал уже основательно захмелевшего Юлианыча, который завел свою старую шарманку. - Понимаешь, Слава, эти пидоры нас душат, давят, цензурят. Хоть советов больше и нет, но все равно нас к ногтю прижать пытаются. Просто по старой привычке. Каждый раз, когда Шевчук доходил до кондиции, начинались «старые песни о главном». - Хотя тебе-то что. У тебя лирика сплошь любовная да личная. Не протестная, - махнул рукой Юра и опрокинул в себя еще одну стопку. Молчавший доселе Бутусов скосил на товарища глаза, и удивленно покрутил в руках сигарету. - Ну не скажи. «Скованные» тот еще протест, - наконец сказал Слава и закурил. - А! Одна. А у меня такой весь репертуар. Ой, тяжко нашему брату. Все равно тяжко. Юра подцепил огурец из тарелки и покачал головой. Тут раздалась громкая трель дверного звонка. - Это, наверное, Кинчев. Пойду, открою, - Слава обрадовался возможности ретироваться от пьяного, и от этого еще более патриотичного Шевчука. За дверью и впрямь обнаружился Кинчев, в длинной, почти до пола, невозможной телогрейке и с авоськой в руках. Слава радостно улыбнулся другу и протянул руку. Кинчев, как всегда, руку пожал и, резко дернув Славу на себя, крепко обнял, попутно ставя авоську на пол и ероша освободившейся рукой волосы на Славкином затылке. - Здорово, Славка! – в глазах Кинчева плясали черти, - а где Юлианыч? - Да на кухне, - Бутусов выпутался из объятий Кости и мотнул головой, - он уже почти всю водку выпил, так что готовься. Кинчев только хмыкнул, раздеваясь и вешая свою телогрейку на крючок. - Ну, если что, мы его утихомирим. Нас же двое, правда? – и Костя, обхватив Славу за шею, потащил его на кухню. Еще час спустя, Шевчук окончательно «склеился» и ушел в гостиную спать, а Костя и Слава остались сидеть на кухне. У Славы желания пить по-прежнему не появилось, поэтому он крутил в руках стопку и задумчиво смотрел, как ест пельмени оголодавший с дороги Костя. - Ну что, рассказывай, друг, - просто сказал Костя, отодвинув от себя пустую тарелку. Слава с сомнением взглянул на друга, но Кинчев смотрел на него так, как только он один мог смотреть – прямо и твердо. И тут Славу будто прорвало. Он говорил и говорил: про то, что не пишет уже почти полгода, про то, что его песни все равно никому не нужны, про… А Костя внимательно слушал и смотрел серьезно серыми глазами, из которых враз испарилась вся веселость. И не перебивал. Только сигареты прикуривал и бычки тушил в пепельнице. А Слава, вывалив все, что скопилось у него внутри, вдруг почувствовал, что пуст, как та стопка, которая стоит на столе. Замер на мгновение, понимая, что еще немного, и он позорно разревется от отчаяния. Каким бы ты ни был сильным, рано или поздно сломаешься. Костя, наверное, почувствовав настроение друга, подвинул табуретку ближе и обхватил Славу за плечи, крепко прижимая к себе. Они молчали, а Слава чувствовал, как успокаивается душа, растворяясь в тепле крепких ладоней друга. Но страх и боль оставались. Он повернулся к Косте, ища поддержку, и на короткое мгновение уловил во взгляде серых глаз что-то странное, но Костя быстро отвернулся и плеснул водки в обе рюмки. - Ну что, будем? – голос Кинчева был хриплым - то ли от долгого молчания, то ли от сигарет. Слава кивнул, они чокнулись и выпили залпом каждый свою рюмку. Слава продолжал молчать, чувствуя, как разливается внутри тепло, а Костя, так и не убрав руку со Славиного плеча, закурил опять. - Понимаешь, Слав, тебе мир внутри нужен. Без согласия с самим собой ничего в жизни не получится, - затянувшись, прервал тишину Костя, - а чтобы у тебя был мир внутри, ты должен чувствовать себя нужным, любимым, я ведь прав? Слава кивнул, горько усмехнувшись. А ведь, правда. Кинчев сходу понял, что по-настоящему волнует Бутусова. Страх одиночества – все мы его испытываем. Только кто-то его поборол, а кто-то нет. - Да, Костя, ты прав, - Слава протянул руку, забирая из губ Кости сигарету и глубоко затягиваясь. Костина рука легко поглаживала плечо, и теплые пальцы едва касалась ворота майки, в которую был одет Бутусов. Слава почувствовал, как мурашки побежали по телу, когда Кинчев в очередной раз задел кожу на шее, поглаживая. Было что-то неспокойное в этом вроде бы обычном, заботливом жесте. Что-то, от чего щекам Славы стало мгновенно жарко. Он постарался скрыть смущение и ненужные мысли, но от Кинчева ничего не утаишь. Особенно здесь, сейчас, в этой полутемной кухне, когда их не разделяет и миллиметра. Костя затянулся в очередной раз и, прищурившись, внимательно посмотрел в лицо Славе, теперь уже сознательно проводя пальцами по коже за ухом. Бутусов отпрянул, как от удара током. - Что ж ты дергаешься-то а, нервный? – тихо и очень нежно сказал Костя. И пока Слава соображал, почему вдруг так нежно зазвучал голос Кинчева, тот ловко развернул Бутусова к себе и поцеловал. Слава замер. Все мысли напрочь вылетели из его головы, превратив в статую. А Костя целовал, напористо, но не грубо. Подчиняя, но не приказывая. Мгновенно поняв, что Слава никак не реагирует, Костя положил одну руку на поясницу Славы, другой зарывшись в длинные волосы друга и притягивая еще ближе к себе. От этого рывка Слава приоткрыл губы, хватая ртом воздух, а Костя воспользовался этим, проникая языком глубже, захватывая. От Кинчева исходила такая тяжелая, одурманивающая волна, что сопротивляться просто не было сил, и Слава, сам того не замечая, стал отвечать на поцелуй. Заметил он только тогда, когда Костя зашипел сквозь зубы, потому что Слава заехал ему коленом в пах, стараясь прижаться теснее. Слава рывком отстранился от Кинчева, чтобы взглянуть в эти дикие, совершенно сумасшедшие серые глаза с расширившимися зрачками, чтобы убедиться, что это все всерьез. Костя дышал тяжело, рвано. Он не дал Славе опомниться и сбежать, и притянул его снова, чтоб поцеловать еще яростнее, еще сильнее. Костя словно говорил ему: вот он я, ты мне нужен, слышишь? И Слава отвечал, вкладывая в поцелуй всю благодарность, на которую был способен. Но как только он понял, что на место благодарности приходит возбуждение, Слава заметался, запаниковал, потому что это было куда серьезнее дружеской поддержки, пусть и не совсем дружеским способом. - Костя, ты понимаешь, что мы делаем? – прошептал он в перерыве между поцелуями. Кинчев улыбнулся ему в губы и коснулся пальцами щеки Славы. - Конечно. То, что хотим, ведь так? – другой рукой он забрался под Славину футболку и вырисовывал круги на лопатках. - Но, стой, Костя. Это же…аморально…- Слава почти задыхался, потому что Костя спускался ниже, целуя шею. - Это правильно, поверь мне, Слава, - ответил Кинчев, глядя прямо в глаза Славе, и тот вдруг ощутил, что то, что они делают – действительно правильно. Пусть завтра они пожалеют об этом, но сейчас это – правильно. Слава сам наклонился, чтобы поцеловать Костю. Тот скользил руками по бедрам Славы, и вдруг дернул, сажая Славу на себя, прижимаясь всем телом. Слава развел колени шире, краснея от собственного бесстыдства. Он гладил Костю везде, куда доставал – плечи, спина, грудь. Вытащил водолазку из джинсов, провел ладонями по разгоряченной коже, крепким мышцам. Костя, на секунду оторвавшись от Славы, буквально сорвал с себя водолазку. Слава последовал его примеру, зашвырнул майку под стол. Еще ближе. Кожа к коже. И у Славы стоит так, что уже больно. Костя дернул ремень на Славиных джинсах, пока тот цеплялся за его плечи, целуя. Когда Слава ощутил прикосновение, такое нежное и ласковое, и такое долгожданное, он вскрикнул, но Костя заглушил его стон, закрывая ему рот ладонью. - Тише, дурень, - прошептал Костя, целуя скулы Славы, - не дай Бог, Юрка проснется. Нам пиздец настанет. А Слава мог только кивнуть, потому что движения уверенной, сильной, но в то же время нежной ладони сводили его с ума. Он несмело толкался вперед, требуя большего, а Костя только улыбался и покрывал поцелуями Славино лицо. Кинчев постепенно наращивал темп, и Слава уткнулся ему в плечо, чтобы не заорать, потому что напряжение было так велико, что, кажется, разрывало изнутри. Костю самого мелко трясло - над верхней губой испарина и по виску стекла капелька пота. Слава закрыл глаза и зашептал в самое ухо Косте. - Костя…я сейчас… - Давай, – выдохнул Кинчев, и Слава выгнулся в его руках, но Костя только крепче прижал его к себе, не прекращая быстрых, резких движений. Когда Слава пришел в себя, Костя все еще гладил его, но уже успокаивающе. У Славы перед глазами мелькали цветные круги, но он не настолько выпал из реальности, чтобы не заметить, что Кинчев по-прежнему возбужден. Слава наклонился к Косте, целуя его мягко, неторопливо, одновременно пытаясь найти на столе кухонное полотенце. Не прерывая поцелуя, на ощупь вытер себя, и сунул тряпку Косте. Пока тот вытирался, Слава ловко расстегнул джинсы Кинчева и слегка сдвинулся. Костя выдохнул сквозь зубы, когда Бутусов коснулся его. «Бархатный, горячий, твердый» - подумал Слава, осторожно проводя вверх-вниз, чтобы понять, как больше понравится Косте. Кинчев закрыл глаза и надломлено прошептал: - Слав, давай уже быстрее, иначе я тебя просто завалю прям тут и оттрахаю. И похер на Юлианыча. И Бутусов двинул рукой быстро и резко, но, похоже, Косте именно это и было нужно, потому что он привлек Славу ближе и жестко, по-звериному впился в губы, и буквально в ту же секунду кончил. Слава потихоньку остановился, чувствуя пульсацию у себя под пальцами, и уткнулся лбом в мокрый лоб Кости. Немного отдышавшись, Кинчев подобрал с пола тряпку и привел в порядок себя и Славу, самостоятельно оттирая ему руки и критически оглядываясь в поисках следов «преступления». Слава только фыркнул и слез с коленей Кости. Он наклонился за своей майкой, а Костя вытянул свои длиннющие ноги, растирая и разминая мышцы. - Затекли, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Славы, - ты ж не сорокакилограммовая нимфетка. Вместо ответа Бутусов швырнул в него водолазкой. Кинчев улыбнулся и в его глазах опять черти пустились в пляс. Слава только покачал головой и собрался выйти из кухни. На пороге его схватили за локоть такие сильные и, теперь он знал, нежные руки. Костя смотрел прямо и серьезно. Он ничего не говорил, но этого и не требовалось. И так все было ясно. Кинчев просто ждал, а Слава прислушивался к себе. Он решительно не находил в себе никаких морально-этических, нравственных и прочих противоречий и угрызений совести. Все как будто так и должно быть. - Пошли спать, Кость, - Кинчев опустил взгляд и отпустил руку Славы, - пока у меня мир в душе, надо этим пользоваться. Кинчев вскинул голову и буквально впечатал в себя Бутусова. - Позер хренов, - беззлобно усмехнулся он, целуя Славу, а тот, шалея от собственных мыслей, слов и действий, обнял Костю, целуя в ответ. - Спать, - отстранившись, сказал Костя и решительно развернул Бутусова в сторону спальни. Заснули они на одной кровати, ведь спальных мест всего два и одно уже занято. Слава устроился на боку, чувствуя, как оттаивает сердце, которое билось под широкой ладонью Кости. А Костя поцеловал Славу в шею и пожелал ему спокойной ночи. Теперь ночи станут и вправду спокойнее. Но только не в том смысле, о котором все думают.