эй, а помнишь - весь мир был у наших ног?

We lit the fire, and it's burning bright

«Эй, Фрэнк, а помнишь – весь мир был у наших ног?» Фрэнк Энтони Томас Айеро младший просыпается со странным ощущением на душе и какой-то тяжестью в груди. Он списывает это на вчерашнюю попойку, поворачивается на другую сторону кровати и несколько минут любуется на то, как спит его жена, его ангел, его жизнь. Он поднимается с кровати и следует привычному, выработанному годами курсу: ванная-кухня-кофе-много-кофе-ноутбук. Он проходит мимо детской и понимает, что совсем скоро нужно будет искать дом побольше – или хотя бы еще одну спальню. «Помнишь, как мы зажигали? Казалось, нас было не остановить никому в этом чертовом мире» Сейчас его жизнь стала обычной. Да, такой семейной, с хлопотами, с детьми, школой, и прочей ерундой. Он не мечтал об этом, не ждал, не хотел. Но сейчас ему – спокойно. У него размеренная жизнь, любящая жена и дети – что нужно еще для счастья? «Как-то мы сидели в парке – сколько там было птиц! Мы сбежали ото всех, выбрались посреди тура и просто пошли, куда глаза глядят. Мы сидели под большим дубом, ты гладил мои волосы, уже совсем выцветшие, и напевал какую-то давнюю песенку. Мы были молоды. Мы были счастливы. Мы ловили моменты, запоминали в прикосновениях. А помнишь, как ты просил меня спеть тебе? А я тогда, как последний идиот, начал что-то из репертуара. Никогда не забуду твоего лица и громкого смеха» К нему подходит Джамия, закутываясь в цветастых шелковый халат и наклоняется, чтобы поцеловать мужа в лоб. На ее губах – добродушная, чуть помятая улыбка. Фрэнк улыбается в ответ, отрываясь от ноутбука. Иногда ему кажется, что Джамия – воплощение его матери. Такая же понимающая, такая же всепрощающая. Эта мысль резко проносится в голове, заставляя Фрэнка чуть скорчиться. Он вспоминает, с чего все началось – а началось все с такой же тяжести в груди, предвещающей восхищение и что-то не очень хорошее. Все началось с одного бледного лица и кривой усмешки. А еще – с горящих азартом глаз, заражающий всех вокруг. «Наше первое выступление было подобно урагану. Знаешь, я никогда не говорил, но все то время, что мы были на сцене, я не мог перестать думать о твоих губах. О, боги, Фрэнк, как же ты эротично подпеваешь. Думаю, если бы ты сам себя видел, то тоже не мог бы устоять. Той ночью ты сказал, что мы можем стать чертовски классной командой – как Бэтмен и Робин. Похоже, ты был прав - дружище, мы идеально друг друга дополняли» Фрэнк смотрит на часы – совсем скоро встанут дети, у них сегодня последний день в школе, а ему через пару часов нужно зайти в студию, навестить ребят. Джамия что-то мурлычит себе под нос, возясь с омлетом и беконом. Она всегда поет, когда готовит. Прямо как он. «Ох, как же парни тогда злились на нас! Но, согласись, это было чертовски правильное решение. Я помню, до сих пор помню твое горячее дыхание на шее и красные, такие безумно красные щеки. Ты всегда мило стеснялся. Ты обнимал меня, а я мечтал о том, чтобы время остановилось. В тот день надо было ехать в другой город, а я пытался представить, как проведу с тобой 12 часов в тесной кабине нашего грузовичка и смогу сдержаться. Но потом пришел к выводу, что не смогу – ребятам придется узнать. Хотя, Фрэнк, почти уверен, они догадывались» Тяжесть в груди становится практически невыносимой, так что Фрэнк встает из-за стола, оставляя так непривычно недопитый кофе, жену и дом. Он выходит на улицу, тут же попадая под вихрь разношерстных людских жизней. Впереди у него – очередной рабочий день, такой же, как и все другие. Он пойдет в студию, посидит с ребятами, заберет детей из школы, отведет домой, а вечером встретит жену дешевой китайской лапшой, потому что готовит он, честно говоря, хреново. У него нормальная жизнь – и он не жалуется. но что-то ему не дает покоя. Он стоит, прислонившись к стеклу в метро, и пытается понять, что произошло за эти несколько лет с ними. Как все стало так. «А помнишь, как мы любовались рассветом? Кажется, ты тогда изрядно набрался… Ладно, я тоже. Помнишь, что ты говорил? Да, именно в то утро ты сказал, что не хочешь, чтобы это заканчивалось. Я тогда смог только обнять тебя – ты был такой теплый, что мне хотелось закутаться в тебя и сидеть так вечно. А еще ты сказал, что любишь меня» - Привет, парни, - улыбается Фрэнк, заходя в студию. Его приветствуют и тут же интересуются, как жизнь. Без лжи отвечает, что все хорошо. Но не говорит одного – что его беспокоит одна вещь. Ностальгия. то, что он упустил. «Мы тогда знатно разругались. Честно – я хотел тебя пристрелить. Но, знаешь, в тот момент я понял, что что не смогу жить без тебя, больной ублюдок. Кажется, я тогда много всякой гадости сказал тебе. Но так и не смог произнести самого главного» Фрэнку приходится оторваться от гитары, когда телефон начинает слабо вибрировать. Высвечивается фотография детей и чей-то неопознанный номер. Фрэнк думает, что его опять донимают знакомые Джамии – или ее мама. Но все же он берет трубку. - Фрэнк Айеро, - и после тишины, – эй, а помнишь – весь мир был у наших ног?