lemon cake

Виктор любит яблоки и снимать, проводит дни и ночи на работе, но даже там умудряется отдыхать, потому что каждый, увидевший его улыбку, становится если не другом, то хотя бы приятелем как-то по умолчанию. Никифоров улыбается постоянно, в любом состоянии: расположенный к общению или нет, выспавшийся, смертельно уставший, пьяный в дрова и просто без повода. Просто потому, что улыбаться надо, чтобы завести хорошие отношения, чтобы любимая работа не переставала казаться отличной во всех смыслах. И не важно, сколько за нее платят. Никифоров снимает моделей: известных и не очень, а людей ценит в первую очередь по внешности и «чему-то такому», что Юра пока не особо понимает, да и, если честно, понимать не хочет. «Мне же с ним не детей крестить», — огрызается он, когда Яков настойчиво предлагает пересмотреть отношение к фотографу, а потом давится новой порцией деланного отвращения, надеясь скрыть за ним интерес. Потому что лицо у Виктора светлое-светлое, а в глазах играет живой огонек, от которого у Плисецкого отчего-то подрагивают колени и пальцы. На каждой их общей съемке Никифоров просит смотреть в камеру, а Юра, обманывая и обманываясь, пялится на фотографа, запоминает все: изгиб бровей, форму носа, тонкие пальцы и бесконечное множество полосок на тонком свитере. В редких снах он видит, как полосатые шмотки падают с сильного тела, а самому становится так жарко, что он просыпается, задушенный, глотая ртом раскаленный воздух, и бредет открывать окно. От долгого стояния на сквозняке у Плисецкого болит горло и ломит спину, но Виктору этого знать не стоит — отправит на больничный и будет напоминать о себе только фотографиями в Инстаграме, на которых улыбка у него сияет, словно одно небольшое солнце, а в уголках глаз — тонкие лучистые морщинки. Студия Никифорова большая и светлая. Как заходишь — в нос тут же ударяет сладкий аромат выпечки с нотками цитруса. Юра улавливает в этом лимонный кекс и по прибытию домой не может (хотя, если честно, даже не пытается) выстирать этот запах. Он стягивает футболку с дурацким киношным принтом, в которой ходил этим утром к Виктору вместо учебы, и, смяв материю в комок, утыкается в нее носом, втягивая аромат, вдыхая его полной грудью так, чтобы он обволакивал легкие. Засыпая, Плисецкий мысленно делает пометку, что надо бы спросить, какими духами пользуется Никифоров. В их следующую встречу он узнает, что у Виктора аллергия на парфюм. В следующую их встречу Виктор дарит Юре на редкость уродливую рубашку канареечного цвета, напевая что-то на французском, и угощает кофе с мягкими, теплыми булками, пахнущими ванилью и еще какой-то пряной сладостью. С того же дня он выдумывает Плисецкому кличку — и чертово «котенок» всякий раз слетает с его губ удивительно нежно, так что даже противиться толком не получается. Юра морщится, симулируя отвращение, и позволяет Виктору так звать себя, но от «Смотри в камеру, котенок» хочется только расплыться в улыбке. Через пару недель Плисецкий устает и зовет Никифорова собакеном. — Покедова, собакен, — хмыкает он, собираясь уходить, и начинает дышать особенно глубоко — он не почувствует этого запаха еще долго. — Яков берет меня с собой в Париж. Виктор приподнимает брови и лишь слегка улыбается. И как же бесят Юру эти улыбки из вежливости. Но он молчит. В воздухе витает прощание. Плисецкий не знает, вернется ли вообще в Питер, но обещает самому себе, что сделает все, чтобы увидеть глаза цвета спокойного океана и ощутить запах выпечки и цитруса. — Собакен, — зовет он, когда тишина уже начинает звенеть. — Да? — Никифоров смотрит с настороженной печалью. — К моему приезду купи лимонный кекс. — А? — не понимает сначала он. — Хорошо. Ты только… Не опаздывай.