Только из жалости

— Спасибо, что пришел. — Спасибо, что пригласил. Я пытаюсь улыбнуться, но губы лишь немного растягиваются, и уголки поднимаются вверх на пару градусов. Ты замечаешь это и улыбаешься в ответ. Вероятно, моя обычная улыбка так и выглядит. Улыбка, улыбка, улыбка. У Нее была красивая улыбка. Она была настоящая в своей скромности и нежности. Она не была красавицей с глянцевой обложки, у нее не было идеальной фигуры, волосы покрашены дешевой краской. На твоем столе всегда посуда от «Villeroy&Bosh», а у нее из ближайшего супер-маркета. Она не могла позволить себе бить бокалы по две-три штуки на неделе, а китайская лапша, которую Она заказывала почти каждый раз, когда я оставался у нее, становилась вкуснее из-за тарелки за два доллара и микроволновки с поцарапанными стенками. — Слушай, Эд, — начинаешь ты, делая глоток вина, — я знаю, ты не захочешь говорить об этом, но я все-таки настаиваю. Скажу сразу, то, что ты сейчас услышишь — раз и навсегда тебя… Расстроит. Ваша мимика, господин мэр, меня всегда удивляла. — Я хочу поговорить… Хочу поговорить… — О чем, Освальд? — Я делаю вид, что искренне хочу узнать о чем же ты хочешь поговорить. Ты нервно киваешь, коротко, практически незаметно, если не приглядываться, то можно счесть это за дрожь, но я знаю, что это — очередная «галочка» в огромном списке симптомов твоего невроза. Бедный, никому ненужный заморыш. — Я хочу поговорить об Изабелле. Я инстинктивно одергиваю голову чуть назад, но мысленно благодарю, что правильно произнес Ее имя. — Я сразу, — поднимаешь ты руки в примирительном жесте, но в глаза мне не смотришь, — говорю, что не хотел этого. Мне очень, очень и очень жаль, Эд. Я… Я раскаиваюсь и правда сожалею. Ты не обязан прощать меня… — Ну. — Короткое, холодное, колкое. Ты боишься сказать мне то, что я и так знаю. А я боюсь за тебя после этого. — Ее убили по моему приказу. Я виновен в смерти Изабеллы. Бах. Я стоял на предохранителе столько времени. Я ждал, когда же я смогу нажать курок. И нажимаешь его ты. Но пуля не вылетает, я не хватаю нож, хотя прикончить тебя мне не составляет труда, не сложнее, чем вскрыть лягушку под общим наркозом. Осечка. Я ничего не чувствую. Точнее, я чувствую ненависть. Жгучую. И чувствую, как щиплет глаза. — Эд… Эдвард… — Ты все-таки смотришь на меня, прямо мне в глаза. Не понимаю почему, но ты вскакиваешь и кидаешься ко мне. — Стой. — Тихо говорю я. В горле пересохло и к моему обычному голосу добавилась хрипотца. Ты падаешь на колени рядом. Как низко, мистер Кобблпот, видели бы Вас Ваши избиратели. — Прости меня, прости меня, я был ослеплен ревностью, прости, Эдвард, это… Это произошло так молниеносно, я был в тумане чувств, я не думал… — Я это узнал практически сразу. — Вдруг говорю я. Мне нравится смотреть на тебя такого. Ты не плачешь, не хнычешь. Это бы раздражало. Ты искренне раскаиваешься. — Умоляю, прости меня. Я сделаю все, что угодно, клянусь тебе, Эд, я так дорожу тобой! Умоляю, Эд! Все, что угодно! Все! Клянусь! Я кладу руку тебе на плечо и поднимаюсь с кресла. Ты встаешь напротив. Ты не пингвин, ты крыса. Не холеная, из лабораторий. А водосточная, копающаяся в своем же собственном говне и пожирающая его же. Я прижимаю тебя за плечо к стене. Вторую руку ставлю напротив первой, нет, ты не уйдешь. Ты покажешь мне себя настоящего. Давай же, умоляй простить тебя. Самое жуткое — быть униженным в присутствии дорого тебе человека, спроси Бутча. Раз я тебе дорог, о, да, я тебе дорог, ты заплатишь за каждую сдохшую нервную клетку в моем мозгу. — Повтори. Ты начинаешь лепетать то, что говорил мгновение назад. Да, это чертовски приятно, мне нравится смотреть на твое лицо, когда ты борешься со своей гордостью и клянешься мне в том, чего никогда не сделаешь. Она была обворожительна в своей простоте. Ты отвратителен в своей надменности, пафосе и роскоши. Но чертовски хорош в своей слабости. Бах. В этот раз «русская рулетка» решила дать тебе только один шанс и сейчас пуля летит прямо в тебя. Я не контролирую себя настолько же, насколько это было в мое первое убийство. Перед глазами раз за разом всплывает лицо копа. Рука змеей скользит к твоей шее, ты не боишься, но это не надолго, уверяю тебя. Тебе сложнее дышать, но пока ты это делать можешь. Я разрешаю тебе. Это лучше всевозможных наркотиков. Я надавливаю сильнее, ты глотаешь воздух. Не бойся, я тебя не намерен убивать. Но как же сладко то, что ты этого не знаешь и на миг, я уверен, в твоей голове проскользнула мысль о том, что я на самом деле убийца, пускай и не в твоем масштабе. Ты хватаешь меня за руки, пытаешься отлепить мои руки от своего кадыка. Через несколько секунд всего лишь судмедэксперт швыряет Короля Готэма на пол. — Эдвард… — Даже сейчас ты эгоистично надеешься, что я сорву с тебя одежду и трахну в доме твоего отца, простив за убийство. Но нет, нет, мой дорогой Освальд. Ты лежишь, боясь сделать неправильное движение, боясь «спугнуть» момент в который, по твоему мнению, я должен буду сделать то, о чем ты так мечтаешь. Я в этом не уверен. Я вообще не уверен, что ты разделяешь слова «привязанность» и «любовь». Но пока ты «влюблен», я возьму свое. — Ты жалок. Ты ничтожен. — Я медленно обхожу тебя, как акула постепенно сужаю круги, пока ты пытаешься откашляться и отдышаться. Я резко опускаюсь рядом и, ухватив тебя за шею и положив большой палец тебе на подбородок, поворачиваю твою голову к себе. — Повтори. — Что ты… — Хлесткий удар тыльной стороной ладони и твоя щека начинает гореть. — Я попрошу тебя еще раз. Повтори. Ты повторяешь. Ты воспринимаешь это, как игру, как некоторую прелюдию, как аперитив перед основным блюдом. Я снова начинаю душить тебя. Я становлюсь над тобой, сжимаю пальцы. Минута и ты мертв. Но нет, не сейчас. Отстраняешься, я снова вижу этот страх звереныша, загнанного в клетку. Ты прильнул к стене и расстегиваешь две верхние пуговицы рубашки, которая стоит раза в два больше полного комплекта повседневной одежды Изабеллы. Я становлюсь на колени, пропуская твои ноги между своих. Но я стою не так, как ты недавно. Ты пресмыкался, а я побеждаю. — Эдвард, послушай, если ты… — Очередной удар. — Мне не интересно. — Понимаешь и замолкаешь. Я наклоняюсь. Ты прикрываешь глаза и длинные ресницы, даже для некоторых женщин, дрожат от коктейля страха, напряжения и вины. Пусти меня, фрик! — Нет, Кристин, я никогда не причиню тебе вреда!</i> Перед глазами стоит ее лицо, ее растрепанные волосы, ее агония в моих руках. Рыжая копна мешается с черными, я наклоняюсь вперед, разжимаю руки и целую ее пухлые губы, провожу пальцами по нежной щеке и прижимаю к себе, как тогда. Она медлит, но обнимает меня за шею в ответ. Я дарю ей всю нежность, всю любовь и ласку, на которую я, черт возьми, способен. В этом поцелуе я пытаюсь вымолить прощение за то, что причинил ей боль. Она достойна этого. — Открой глаза, Нигма. — Советует мне старый «зеркальный» знакомый, который снова появился в моей голове. Я распахиваю глаза и резко вскакиваю. Передо мной на полу сидит Пингвин и кладет пальцы на губы, как будто старается удержать что-то. — Эдвард… — Тихо произносит он. Три. — Эд, я… Два. — Я очень это ценю, правда, я… Мне было так плохо без тебя. Один. — Эдвард? — Мои руки сжимаются на твоем горле, я не могу простить тебе этот поцелуй. — Он же точно такой же, как и ты. — «Зеркальщик» не успокаивается. Он знает правду. Пингвин поступил так же, как и я тогда у дома мисс Крингл. Я убил его из-за любви, из-за ревности, из-за жгучей ненависти к тому полицейскому. Догерти. В голове скоростным поездом пронеслась его фамилия и я еще сильнее сжал горло бывшего друга. Ты кряхтишь и извиваешься. Вот теперь ты боишься по-настоящему. Ты боишься за свою шкуру, боишься смерти, боишься меня. — Эдди, — обращается ко мне второе «я», — поцелуй его еще раз, тебе же понравилось. Такие психи должны быть вместе, ах, новая любовь… — Замолчи. — Тихо шепчу я, но вскоре срываюсь на крик. — Замолчи! — Он молчит, Нигма. И скоро замолчит навсегда, так что будь добр, ослабь хватку. Кому ты еще нужен, кроме Освальда? Кто из вас более жалкий? Он, набравшийся смелости открыться единственному человеку, который ему действительно дорог? Или ты, плод греховной любви Дона Жуана и Альберто де Сальво, который не может принять истину? Ты сжал мое плечо и пытался отодвинуть от себя, второй рукой ты усиленно пытался отодрать мою руку от шеи, хотя бы одну. — Я сдаюсь. — Я резко поднялся, в голову ударила боль, но тут же прошла. Ты смотрел на меня со страхом и непониманием. Все-таки уже был готов, что я задушу тебя. — Я сохраню твою жизнь в память о Кристин. Я подошел к двери и обернулся на сидящего мэра. — Я мог бы полюбить тебя. Но только из жалости.