Жених и Невеста.

Она шепчет, кашляя и глотая чёрные слёзы. Шепчет: "Давай сбежим". Он лишь смеётся, ласково зовёт её дурочкой и напоминает. Напоминает – от своей семьи бежать некуда. Семья – это самое главное. Так написано кровью несогласных на стенах, так выскоблено фамильным ножом в их сгнивших сердцах, так повторено малышкой Эвелиной не раз. Итан скалится, Итан отрезает визжащему чужаку язык, а потом рвёт мягкое сочное мясо клыками и преданно повторяет за ней. Он так сильно любит свою дочь. Что-то там, мутное и забытое, заживо закопанное внутри, болит, надрывает и сопротивляется, но Уинтерсу плевать. Он баюкает свой беспокойный разум сказками на ночь для Эвелины, сказками без счастливых концов. Миа тоже слушает сказки и почему-то всё время плачет. Итан злится и не понимает этих рыданий, но в глубине своей отравленной души считает, что ей даже это идёт. Джек по секрету сообщает ему, что это всё женские штучки, что скоро она успокоится и станет такой же, как Маргарита – примерной женой. Итан слизывает её прогорклые на вкус слёзы и терпеливо ждёт. Когда наступает вечер и из подвала начинает доносится тоскливый вой, семья садится ужинать. Лукас травит шутки, те же самые, что были и в первый, и в сорок третий раз, шутки из журналов за двухтысячный год. Они знают этот журнал наизусть. Джек всаживает в его плечо тесак на особенно грубом анекдоте, смоляная кровь брызжет на стол, оседая уродливыми кляксами и влажно блестя. Маргарита с укором качает головой, а Итан только усмехается, зажимает упирающейся Мии нос и впихивает в беспомощно открытый рот вилку с аппетитным куском. Кажется, это была печень. Не телячья, разумеется. Эвелина болтает ногами и наблюдает за ними. И улыбается. Широко-широко. Семейные ужины ей нравятся больше всего. Одной ночью, Итан не знает и не хочет знать, какая это по счёту ночь здесь, Эви заходит в их спальню, ужом заползает на кровать и говорит, сверкая пустыми глазами: – Папочка, мамочка, я хочу, чтобы вы поженились. Уинтерс всматривается в лицо спящей рядом с ним женщины, и в дурной, грязной, гнойной его голове что-то чистое и слишком светлое бормочет-кричит: "уже...женаты...давно...". Но он не слушает. Эти абсурдные мысли, эти комичные фантазии – это не для него, не про него, не с ним. Нет, нет, нет, красавицу Мию он встретил здесь, ровно в десять пятнадцать. Роковое и сакральное число. Лукас, этот умный малый, сказал: то число бесконечности. А Маргарита, зажигая фонарь, добавила, ласково так: число нашей семьи. Итан вспоминает об этом и думает, что им было предназначено встретиться самой судьбой. Миа несовершенна. Она всё твердит о каком-то побеге, не улыбается Эвелине и никогда не доедает свой ужин. Но в груди щемит и жаркой нежностью разливается, греет оледенелое тело и в глотке сладостью оседает, стоит ей взглянуть на него. Они все звери, причудливые чудища. Их смех как обещание твоей агонии, их лица-морды окунуты в ржавую кровь, их руки, нет, лапы когтистые жадно перебирают алые ленты кишок. А она... глупая-глупая девочка. Красная Шапочка. Только шапочка где-то на дне болота. Итан ждёт, когда капкан захлопнется. И кажется, время настало. Грамофон, скрипучий и древний, заунывно играет свадебный марш, искажая, извращая самую суть. Стеариновые свечи топят пол в своих слезах, жёлтым хищным блеском отражаются в нефтяной плёнке их глаз. Семья в сборе, семья наблюдает и ждёт. Перед Итаном стоит Миа. Дрожит, зажимает ладонью рот. На ней пожелтевшее от времени старомодное платье невесты, с дырявым подолом и почти оторвавшимся от пояса бантом. Семейная реликвия Бейкеров. На её отощавшей фигуре оно нелепо висит, и Миа совсем как те девочки, что тайком примеряют мамины платья. Она выглядит жалко и смешно, её даже не красит речная лилия, белеющая робко в тёмных волосах. Но Итан сражён, очарован, окончательно, абсолютно бесповоротно. Хищник пленён, загнан в свою же ловушку. Он приближается к ней под жалобный плач ветра на чердаке и нестройный хор голосов семейства. Они желают им счастья. Миа что-что шепчет, кажется, молится, то ли Богу, то ли ему. Итан только улыбается. И не слушает никаких молитв. Целует сжатые испуганно губы. Надевает на безымянный палец кольцо. В эту секунду – он видит сон наяву. Он видит фильм в своей голове. Он бредит, он не здесь, он не этот Итан. Бокалы звенят, гости не смолкают, а глаза щипит от вспышек. Но Итан счастлив. По-глупому, по-детски. Это вообще-то не в его духе – быть таким сентиментальным нюней. Но сегодня особенный день, день наоборот, день, когда они могут побыть той самой парочкой из любой сопливой мелодрамы. Миа подзывает его к себе жестом, улыбается хитро и чересчур коварно, а потом украдкой задирает слегка край пышного белого платья. Итан с удивлением обнаруживает, что на ногах у неё вместо изящных туфель изношенные спортивные кроссовки, и уже привычно закатывает глаза. – Я их надела, потому что хотела сбежать прямо во время церемонии, – она говорит это так серьёзно, что можно принять за правду, но Итан слишком хорошо её знает. Миа та ещё врунья. – Неужели передумала? – он поправляет выбившийся из её причёски локон и чуть усмехается, любуясь своей новоиспечённой женой. Когда они впервые встретились, он посчитал её невзрачной дурнушкой. Дурак. – Почти. Решила это сделать вместе с тобой, – Миа заразительно смеётся, прижимается крепко, так, что Итан ощущает её тепло и аромат фруктовых духов. И он улыбается. Так искренне, как не улыбался ещё никогда. Свет гаснет, и сон заканчивается. Идут титры. Этот Итан отмахивается от него как от надоедливой мухи, крепко и алчно сжимает трясущуюся ладонь Мии, что в ужасе пытается вырваться и плачет так горько, так горько. А тот Итан... Плачет вместе с ней.