Он шел медленно, хорошенько рассматривая каждую деталь охладевшего пустыря. Здесь, по слухам, можно было забыть о тревогах или же «переключить» свои мысли совершенно на другую волну. К тому же, городская суета оставалась недосягаемо далеко, ближе неё расположился только позабытый всеми монастырь. Несомненно, ненадолго. По другой же версии, здесь не рекомендовали даже проходить мимо, не то чтобы навещать бедствующую местность.
Впрочем, пришедшего не особо волновали восклицания окружающих о спокойствии и безумии сего места, ведь шел он по своим собственным следам, дабы выполнить обещание, данное некогда самому себе. Парень относительно недавно собрал все карты и хотел, сверившись с местом, подтвердить свои домыслы.
Здесь некогда был дом, но его очаг уже слишком давно угас и умер. Теперь же, кирпичные руины, время от времени утопающие в дождях, на несколько километров разносили отвратительный запах сырости и легкой пропастины. А близ домов, где изредка сверкало несколько хилых деревьев, валялись груды выветренных кирпичей, песка и прочего хлама. Ничего удивительного - перед глазами представало брошенное кем-то жилье по причине таинственных событий, и довольно давнишних. Пока, конечно, случайный человек, выбравший это место для успокоения души, не посетит его. Тогда, вблизи хламные кучи становились более зловещими, источавшими не лучшую ауру, а притоптанная свежая земля и перебитые в спешке травяные стебли у тонких древ вызывали мурашки по телу, так как тут же ассоциировались с ужасным деянием. Если пустырь вызывал подобные эмоции, то что способен был показать дом, а точнее те немногие стены и части крыши, что от него остались. К счастью, осматривать руины ему не было надобности. Его целью было гигантское дерево, украшавшее некогда богатый на чудеса и великолепия сад, уютно расположившийся в тени особняка по заднюю его сторону.
При жизни это был грозный особняк некой богатой семьи, имевшей в своем распоряжении помимо крупных сумм денег еще и сотни слуг, дорогие машины, любовь и почтение, а так же не забывшей о духовных ценностях. Эта семья не утопала в корысти - в доме даже нежеланному гостю сопутствовала некая нотка доброты, гостеприимства людей, способных преступать через себя. Они хорошо относились к черным из собственных чувств, а не навязанной властями воли. Нарочно старались выбирать в прислугу белых людей, а мать сего семейства и вовсе хотела взять под опеку нескольких африканских детишек.
Их величали чуть ли не святыми. До тех пор, пока внезапно не произошел какой-то скандал.
Была в семье дочь, звали Маргарет. Все в её виде, привычках и манерах говорило о том, что та пошла не в отца не в мать, а, соответственно, кто-то из добросердечных людей прогулялся на левую сторону. Конечно, это предположение, что можно назвать слухом, пусть и получило опровержение, но, значительно обрастая новыми подробностями (естественно, ложными) все же глубоко залегло в сердцах людей, вызывая слабую неприязнь. Близко к сердцу была принята новость отцом семейства.
Тамошнего времени уже не вернуть, но сейчас лишь немногие знают подробностей, не охотно погружая остальных в них. Старички, да старушки постоянно отнекиваются, ссылаются на что-то, а после интригующе добавляют: «
Дело там было не только в догадке о давней измене». Скандал тогда действительно вышел добротным и, как бы парадоксально это не звучало, только семья сохраняла спокойствие, отчасти.
Первым уехал один из старших сыновей, второй оказалась мать, прихватившая с собой двух едва годовалых братьев-близнецов. Дом опустел, оставив в нем лишь отца и плачущую Маргарет. Она не выходила из комнаты, мало ела, редко и каплю воды брала в рот. Отец же, видно следуя примеру дочери, заперся в кабинете, углубляясь в свои мысли. Хотя, некоторые очевидцы утверждали, как он, время от времени, покидал жилье на своей машине, а через несколько часов возвращался, но только более медленно. Видок у него был весь взвинченный, будто хозяин дома находится в объятиях психических приступов. Один из очевидцев проходил мимо, когда тот на полпути совершил остановку, дабы покурить (к слову, до этого прослыв человеком, не употребляющим ни сигарет, ни спиртного). Тот человек, что проходил мимо, видел его глаза – наполненные яростью, гневом и откликом отчаяния. Он говорил, что человек с таким взглядом потерял даже смысл, в прямом понимании этого слова, а значит терять ему уже нечего и он был готов на все. Он походил на бойцовскую собаку, спущенную с цепи, что ни разу в своей жизни не услышала команды «нельзя». Должно быть, бродяге было не по себе, когда описанный им взгляд скользнул по его натуре.
Через месяц, другой, когда очаг уюта и тепла совсем остыл, Маргарет решила покончить с затворничеством. Но отца уже не обнаружила. Теперь, когда в особняке оставалась лишь девушка двадцати лет, он уже окончательно и бесповоротно опустел, переходя из стадии затворничества, в стадию гниения. Тогда, в саду она наткнулась на нечто, что не слабо её шокировало и испугало. Об этом она ни раз упоминала своей новой знакомой, ставшей ей второй семьей. Но что же именно предстало перед ней – осталось за устами. Маргарет ушла из дому на следующее утро и смогла появится на его пороге только спустя семь или восемь месяцев.
То место, ставшее домом, нелегко было бросить, когда как мысли об особняке откровенно душили в ней жизнь. Те, кто о ней заботился все это время, утверждают, что девушка, прощаясь, поблагодарила их всех и пообещала больше не возвращаться. Анна – та, что заполнила пустоту в сердце девочки теплом, восприняла фразу как:
«Я не смогу вернуться», ибо хорошо узнала Маргарет за данный промежуток времени.
Водители, направляющиеся в город или же из него, утверждают, что видели очень уж худощавую девушку, в бело-серых длинных одеждах, отдаленно напоминавших платье, несшую на руках небольшой белоснежный кулек. Лицо её скрывало подобие капюшона, что помешало людям рассмотреть её лицо.
От города ей пришлось идти очень долго. Она проделывала этот путь одна, в сорокоградусную жару и густой одежде. Девушка была чем-то расстроена, но в то же время выражала крайнюю убежденность в праведности задуманного. Её лицо лишь единожды показало заблуждение и не уверенность, когда один из водителей, очень уж любопытный, спросил имя ребенка. Её глаза тогда отразили страх и скорбь. О чем она подумала – можно только догадываться, но мужчине показалось, что об отце девочки. Маргарет же, притупив взгляд, взяла себя в руки и строго ответила:
«Мёвиль», однако, её голос предательски дрогнул, заставляя испуганную девушку ускорить шаг.
Что было потом – остается неразрешимой загадкой. Но в доме позднее нашли отца семейства, что со временем вовсе перестал покидать стремительно гниющий особняк. Стальная пуля вышибла некоторую часть содержимого его головы на стены, полы, задев даже потолки. Это был крупный калибр, что наградил поверхность письменного стола частью серого кашицеобразного вещества, покрытого толстым слоем запекшейся крови и еще не сгоревших довольно крупных её сгустков. Полицейские открыто выразили лишь свое отвращение к тошнотворному запаху, стоявшему в закрытом помещении. Он исходит от трупа не первый день.
Все остальные комнаты пустовали за исключением одной единственной – комнаты дочери. Она была заперта, а на окнах стояли стальные решетки. Там Маргарет в последний раз встречала восход, чего, вероятно, крайне не хотела. Блеклый свет, из последних сил тянущийся к девушке нес в себе множество частиц пыли, различимых с приличного расстояния. Хотя, именно благодаря им картина жестокого убийства представала в более нежных тонах.
Израненная, вся в синяках, она лежала на потускневших, пыльных простынях – с её ухода их так никто и не менял. Кровоподтеки сыпью разошлись по всему телу, и даже издали можно было разглядеть страшные переломы обоих ног и левой руки - её ведущей. Гематомы и язвы везде и всюду разъедали остатки бледной кожи, которой у тощей девочки было и так слишком мало. Тем не менее, лицо её было умиротворенным, а умерла Маргарет, как ни странно, лишь от удушья. Безоговорочно заключили, что её страшно мучили, прежде чем прикончить.
Чуть позднее был разрыт несколько сгнивший деформированный труп ребенка. Его уродства были врожденными. Вышеупомянутая Анна так же сразу сказала о том, что девушка родила уже мертвого ребенка, не проявляя при том абсолютно никаких эмоций.
«Она, возможно, и была готова к такому исходу с самого начала, но даже со стальными нервами на свою кровушку так не реагируют. Она смотрела на него, как обычно смотрят на тех, кого не любят, точнее люто ненавидят, как на мусор. Может быть, все дело в отце…» - говорила она.
Анна весьма неохотно поделилась еще кое-какой интересной информацией – девушку, стоило ей появиться в городе, сразу невзлюбили. О ней ходило несколько устоявшихся мнений, например в глазах прочих дам та представала неудачной шлюхой, которая, не успев толком начать работать на новом месте натурой, уже несла в себе чужое семя. По поводу имени, по словам Анны, проблем не возникало – своё настоящее она рассказала лишь ей, в то время как для остальных всегда всплывали все новые варианты, возможно, отчасти сослужившие девушке подобным отношением со стороны.
Тем не менее, едва ли придя в себя после родов, девушка уже готова была покинуть Анну, вместе с мертворожденным сыном.
В особняке же, Маргарет написала небольшую записку (что подтвердили отпечатки), с поисками которой пришлось не слабо повозиться. Там весьма коряво, видно в спешке, было написано всего несколько слов, дающих определенный ориентир. Вполне возможно, что на тот момент её левая рука уже была сломана. Полиция, последовав эдакой подсказке, вышла ещё на четыре трупа. Те были зарыты не сильно глубоко под землей у пышного дуба – единственного нормально дерева у особняка и по сей день. Все они были захоронены по отдельности, в различных условиях и диапазоне времени. Среди них выявили два детских, толком не сформированных, один женский и ещё один, довольно крепкий, мужской.
Эта новость еще долгое время липла к языкам случайно встретившихся людей. Её обсуждали все. Как не прискорбно осознавать, но лишь о чьей-то гибели люди готовы часами делиться друг с другом, многократно утрируя и уже без того исковерканные факты. Более остальных в словесных перепалках сплетников доставалось Маргарет.
- И что же теперь?
Парень удрученно покачивал головой, понимая, что ответ только один – суровая реальность.
Потратив пол года, один из сильно любопытных людей пытался исправить свою давнишнюю ошибку, заключавшуюся в бездействии. Он еще тогда в глубине души понял – она идет покончить с тяготившим её грузом, дабы стать камнем преткновения для этой истории.
Парень, а точнее мужчина средних лет, считал себя виноватым столь не завидной репутации этого дома теперь. Здесь никто не жил, не пакостил, даже подростки, у которых так и вьется желание прогуляться по заброшенным домам, осквернить их алкогольными посиделками и громкими ругательствами, избегали особняка. Проходивших мимо смельчаков не находилось, а машины нарочито ускорялись, сбавляя ход только лишь в нескольких километрах от особняка. Причиной такого отношения являлась оправданная действиями слава.
Они, местные, прозвали его "Колыбель Мёвиль". Со временем он стал «спасением» для многочисленных безымянных проституток. История, омрачившая и семью, и её дом оставалась загадкой, никто не знал о произошедшем здесь, но по всплывающим время от времени немногочисленным фактам, сплетенным со слухами, был сделан вывод, исходя из которого данное место можно было использовать. Именно здесь, вот уже на протяжении десяти с лишним лет они, женщины и девушки, не имевшие ни настоящих лиц, ни тени сочувствия, без зазрения совести хоронили своих, к несчастью еще живых, детей. И безнаказанно продолжали после бродить по шальным улочкам в поисках наживы.
Такой была история места, где все началось, которую любопытный человек так стремился отыскать и по кусочкам сумел отобрать хоть абстрактный её вариант, исходя из которого, догадаться об остальных событиях можно лишь из собственных мыслей.
