***
Дни лениво тянулись друг за другом: шоу, выступления, перелеты из одной страны в другую, интервью сменялись один за другим, и как бы мне хотелось, чтобы то, что происходило у меня на сердце, стало столь же скоротечным, как и то, что меня окружало. Я искренне надеялся, что все пройдет, забудется, точно маленькая царапинка, но эта царапинка со временем лишь инфекцией разрослась до ноющей раны, с каждым днем становясь лишь больнее. Все дошло вплоть до того, что я стал избегать Хосока. Невыносимо было даже в одной комнате с ним находиться, ведь каждый раз я видел его лицо, его горящие азартом глаза, как всегда широкую улыбку, слышал его голос и звонкий смех. К счастью, ни для кого не казалось странным мое отстраненное и вечно унылое поведение, да и понимали все, что от таких нагрузок, как у нас, устанет любой, и я был безумно рад тому, что навязчивых вопросов удалось избежать, чего не скажешь о том, что пришлось пережить мне за последние несколько месяцев. Я про всеми любимый скиншип, про более интимное взаимодействие певцов на сцене, который все дело и усугубил. Держать Хосока за руку было тяжело, обнимать — тяжелее, а скрывать ноющий стояк в штанах и сдерживать себя от того, чтобы не трахнуть этого парня прямо на сцене, перед тысячами фанатов, — невыносимо, трудно, выше сил. Но все ради фанатов. Все ради арми. Но даже по прошествии времени от присутствия Хосока в горячий пот бросало, ведь стоило мне хоть глазком посмотреть ему в глаза или хоть одной клеточкой тела почувствовать его тепло, в голове всплывали стоны. Томные, протяжные, возбуждающие до сумасшествия. И он это заметил. Только слепой не заметил бы. — Хен, ты ненавидишь меня? Все из-за микстейпа, да? — Я слышал в его голосе глубокую обиду, отчаяние, грусть, но вновь, так привычно, закусил губу и опустил голову, избегая встречи взглядами. — Почему ты снова молчишь? Что я сделал не так, хен? И он, так и не дождавшись от меня ответа, отпустил рукав моей сценической рубашки, понуро вышел из гримерки, не забыв, на удивление присутствующих в комнате парней, громко хлопнуть дверью. Я отчаянно хотел ответить ему, что все совсем не так, как он думает. Но как бы я объяснил свое поведение? «Извини, я нашел аудиозапись с твоими стонами, дрочу на нее каждую ночь, схожу с ума, постоянно хочу секса с тобой и едва сдерживаюсь, чтобы не нагнуть тебя, когда ты находишься рядом. Правда, ничего такого. Я делаю это только тебе во благо. А еще, к слову, я натурал». Хосок ведь подумает, что у меня поехала крыша, и, впрочем, попадет точно в десяточку.***
Очередной бессонной ночью мои руки сжимали тонкую простыню, рвущиеся из горла стоны заглушала подушка, а из наушников в мои уши проникал его приглушенный голос, который, говоря откровенно, я бы поставил на всю громкость, если бы не Чимин, спящий со мной в одной комнате, который явно не оценил бы мои хотелки. Я уже со счета сбился, сколько ночей продолжалось это вновь и вновь. Много. Определенно много. Настолько, что всего этого становилось слишком мало и хотелось гораздо большего. Мерзко — я знаю. Отрицать и настаивать на своей натуральности — глупо и уже бесполезно. Предпринимать хоть какие-то действия — лучше пристрелите. Я очень надеялся, что ни Хосок, ни кто-либо другой никогда не узнает об этой до тошноты абсурдной ситуации, и все это останется лишь между мной, моим плеером и кроватью. Еще раз кивнув своим мыслям, я решил освежиться и освободить голову от всякого мусора, постояв немного под душем. Как можно бесшумней встал с кровати, вышел из комнаты, плетясь в кромешной тьме узкого коридора, и свернул направо. Было странно, что сквозь щели двери ванной просачивался свет. Три ночи как-никак. Может, Намджун опять допоздна засиделся? Надо его напугать! Без какого-либо стеснения я зашел в ванную комнату и с хитрой лыбой резко сдернул ширму над ванной — и так же резко и моментально эта самая лыба сошла на нет с моего лица. — Хен, ты чего не спишь? — испуганно пропищал Хосок, прикрываясь руками. — Да я тут ополоснуться хотел, — ответил не менее испуганный я. Уж кого, а Хосока я здесь обнаружить хотел меньше всего на свете. — А... Ну... Я почти все, подожди немного. Смущенный Хосок попытался задернуть ширму, но я, черт знает чем руководствуясь, сдернул ее обратно, и, ни секунды не раздумывая, словно потеряв контроль над своим телом, произнес: — Не против принять душ вместе? — Но хен.... — хотел было возразить что-то младший, но мне, впрочем, на тот момент было плевать. Я снял с себя всю одежду и под удивленно-вопрошающий взгляд друга залез в ванну и встал за его спиной. — Ты не находишь странным свое поведение? — Ничуть, — на автомате ответил я, взглядом очерчивая изящную мускулистую спину Хосока, затем опускаясь к бедрам, ягодицам, ногам... Я почти никогда не видел Хосока без одежды, и официально во весь голос готов был заявить, что за сокрытие подобного тела под одеждой положен еще один круг ада. — А ты? — Конечно да! — вспыхнул тот, смывая с тела остатки пены для душа. — Сначала ты избегаешь меня, ведешь себя так, будто ненавидишь, а теперь решил принять со мной душ. У тебя ведь не раздвоение личности, а? Ароматный запах клубничного геля для душа, источаемый кожей Хосока, туманил разум, а его упругая аппетитная задница так и наталкивала на грешные поступки. Ну тут бы любой не сдержался, разве нет?.. И я приблизился к нему вплотную. Колом вставшим членом потерся меж его ягодиц и положил одну ладонь на его живот, губами прильнув к влажной ароматной шее. — Хен... — выдохнул испуганно Хосок, замерев на месте. — Ты чего... Ты пугаешь меня... — Тише, — шепнул я, прикусив зубами его нежное ушко. Тот дернулся и попытался отстраниться, но я, несмотря на свое тощее тело, оказался сильнее. Да и тот, впрочем, если бы действительно хотел уйти, приложил намного больше усилий. Не обращая внимания ни на его жалкое сопротивление, ни на то, что он говорит, я нетерпеливо, но осторожно прижал его к холодному влажному кафелю, заглянул в его растерянные и испуганные, точно у олененка, глаза и мягко поцеловал, понимая, что заслуживаю за подобную выходку смерти. Но даже смерть не казалась мне столь большой ценой за этот прекрасный момент. И я бы хотел, чтобы он длился целую вечность. Хосок пытался разорвать поцелуй, отстраниться, возразить и, держу пари, назвать меня больным ублюдком, но я в ответ лишь обнял друга и, воспользовавшись его секундным замешательством, юрко проник языком в его рот и углубил поцелуй. И он ответил. И он, черт возьми, ответил. С трудом отстранившись от чужих губ, я вновь взглянул Хосоку в глаза, на этот раз полные неуверенности и замешательства, коротко поцеловал его в лоб и тихо спросил: — Как далеко ты позволишь мне зайти? Хосок лишь прикрыл глаза, тяжело дыша. — Это неправильно, — наконец вымолвил он дрожащим голосом. — Мы ведь оба парни. Почему мы делаем это, хен? Мне тоже казалось это в корне неправильным, более неправильным, чем факт, что мы оба парни. Это ведь Хосок. Мой лучший друг еще со скамьи трейни. И что же я собираюсь сделать с ним сейчас? Изнасиловать его? Но что будет потом? Наше общение перестанет быть таким, как раньше, если и вовсе не сойдет на нет вне объективов камер. Но в тот момент, смотря на Хосока, я понимал, что очень сильно хочу его. До дрожи в коленках хочу. Но не знал, взаимно ли мое желание и чем нам все это обернется. — Я не знаю... Я просто хочу тебя, — приглушенно ответил я, лицом уткнувшись в обнаженное и прохладное плечо друга. — Я схожу с ума, когда думаю о тебе, и не знаю, что делать с этим. — Тогда делай то, что считаешь нужным. Я замешкался лишь на мгновение, прежде чем снова горячо поцеловать его. И только Богу известно, сколько времени прошло, прежде чем прервались нарушаемые умеренным звуком воды влажные причмокивания и едва слышные и различимые стоны, чтобы затем перейти в нечто большее — гораздо большее. А я же в свою очередь не понимал, какие чувства испытывал к Хосоку. Раньше я думал, что мною движет лишь похоть и желание, но сейчас я сбит с толку. Неужели Хосок нравится мне — как девушка нравится парню? Но мне ведь всю жизнь нравился только противоположный пол, так почему же сейчас я с ума схожу от прикосновений Хосока; по тому, как податливо он отзывается на мои поцелуи и ласки? У меня определенно крыша голубая поехала. Развернув парня спиной к себе, я не удержался, смачно шлепнул его по ягодице, оставляя на коже яркий отчетливый след, и вновь прижался к нему пахом сзади, будто бы случайно коснувшись рукой члена друга. Хосок громко выдохнул. Недвусмысленно подался задницей назад, потерся об меня, прижимаясь ко мне сильнее. И я в этот момент готов был задохнуться от возбуждения и радости. Возможно ли, что прямо сейчас все мои грезы воплотятся в жизнь? Я осторожно, словно невзначай, провел пальцем меж ягодиц парня, чуть надавливая на сжатое от напряжения колечко. Нежно поцеловал Хосока в шею, словно прося зайти немного дальше, и, когда он кивнул, медленно ввел в него палец, но остановился. Я понимал, что поступаю неправильно. Не так все должно было быть. Разве не должен сам Хосок хотеть этого? Разве правильно вот так взять и обесчестить его просто потому, что этого хочу я? Отвратительный, мерзкий Мин Юнги. Меня тошнит от тебя. Резко развернув к себе Хосока, я осел на колени и, коротко взглянув на него, взял его возбужденный член в рот. — Хен, ты... Не нужно... — давился стонами сбитый с толку Хосок, сжимая волосы на моем затылке и прикрывая глаза от удовольствия. Языком я очерчивал каждую взбухшую венку от основания до головки, одной рукой переминая в ладони яички, другой — надрачивая эрогированный пульсирующий орган. С особым смаком пытался доставить Хосоку максимум приятных ощущений, не без удовольствия ловя слухом приглушенные ладошками стоны, что оказались намного сексуальнее и прекраснее той фальшивой аудиоверсии. Полностью вбирая в рот член Хосока в быстром темпе и вырисовывая кончиком языка незамысловатые узоры на тонкой кожице, сквозь помутненный рассудок я уловил его обрывистый шепот: — Хен, я сейчас... кончу... — Стыдливо прикрывал глаза парень, рефлекторно подаваясь бедрами вперед. И прежде чем я успел подумать о том, как прелестно лицо Хосока в моменты, когда он кончает, я почувствовал во рту сладковатый вкус спермы — так вот кто съел весь мой йогурт, — проглотив ее без остатка. — Ты прекрасен, — прошептал я Хосоку в губы, встав на ноги, и потянулся за поцелуем, но тот увернулся, осторожно оттолкнул меня и, молча завязав на бедрах полотенце, вышел из ванной, оставляя меня наедине с мерным шумом воды из душа. Я все испортил?..***
Сомкнуть этой ночью глаз мне так и не удалось, как и, судя по всему, Хосоку. На репетиции он был словно тухлый помидор: постоянно путал движения, сбивался, еще и ко всему прочему игнорировал любого, кто обратится к нему, уже и не говоря о том, что он шугался всех и каждого. — Хен сломался, — шутил лидер в то время, как тот отстраненно утыкался взглядом в телефон, сидя поодаль нас. Мне не удавалось даже слабо улыбнуться. Это все из-за меня. Если бы я вовремя остановился, то ничего бы подобного не произошло. О чем же думает Хосок сейчас? Презирает меня? Я ему противен? Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю ничего не изменилось. На любые попытки поговорить Хосок лишь молча уходил, даже взглядом меня не удостоив. Но даже без способности читать мысли мне было понятно одно: я противен Хосоку. Если бы не это злосчастное аудио, созданное озабоченными фанатками... Хотел бы я повернуть время вспять и предотвратить то, что я сотворил тогда, в ванной. — Чертов похотливый ублюдок, — не уставал твердить себе я под нос. Хосок ускользал от меня неделю, две, три, придумывая до абсурда глупые и бессмысленные отговорки, а я не хотел давить, не хотел снова пугать его — может, сейчас и правда не время? Тем не менее, по прошествии месяца, я стал понимать, что мне это уже в край осточертело. Я должен был разобраться в этой ситуации как можно скорее, ведь невыносимо было видеть Хосока таким — отстраненным, непривычно унылым и грустным. Потому, выйдя в один прекрасный день из комнаты на ужин, в ту же секунду, когда Хосок случайно налетел на меня из-за поворота, я прижал его к стенке и потребовал объяснений, на что в ответ я получил лишь очень лаконичное: — Отпусти. Я тебе не дешевая сучка, чтобы меня постоянно к стенкам прижимать. — Если отпущу, ты снова убежишь, и кто знает, когда мне удастся поймать тебя снова и просто поговорить с тобой. Дай мне хотя бы минуту, Хосок. — Только минуту. — Парень отвел взгляд в сторону, всем своим видом показывая незаинтересованность. — Мне невыносима мысль о том, что я теряю своего друга, Хосок. Мне так жаль за то, что я сделал тогда — ты имеешь право ненавидеть меня сколько угодно, правда, — произнес я на одном дыхании, умоляющим взглядом прожигая профиль Хосока, но тот даже бровью не повел. — То, что я делал тогда, было неосознанным. Я не знаю, что на меня нашло. Понимаю, что сделанного уже не изменишь и вряд ли мои извинения заставят тебя сменить гнев на милость, но, Хосок, прошу... Нет, умоляю, прости меня. Я готов встать на колени, хочешь? Я сделаю все, чтобы вернуть прежнего Хосока, вернуть нашу старую дружбу. — Ты идиот, хен, — раздраженно фыркнул младший, скрестив руки на груди. — Да, я идиот и прекрасно понимаю это. Но я не могу с этим ничего поделать. Эта аудиозапись, этот твой голос, бессонные ночи... Я с ума схожу, постоянно думая о тебе, и одна только мысль о том, что я ненавистен тебе, причиняет боль. Той ночью... — запинался я, пытаясь держать себя и свой дрожащий голос в узде, — я сам понять не мог, почему так поступил. Я жалею. Я искренне жалею о том инциденте. Я понимаю, что должен был подумать о твоих чувствах тогда, но ты меня с ума сводишь, Хосок, знаешь? — Младший наконец поднял глаза на меня. В его взгляде не читалась ненависть, раздражение или отвращение, скорее интерес и в некотором роде удивление. — Я еще никогда не чувствовал того, что чувствую сейчас, стоит лишь подумать о тебе и представить тебя в своей больной фантазии. — Хорошо, хен, я понял тебя. — Хосок чуть улыбался самыми уголками губ. — То, что произошло тогда, было для меня полной неожиданностью. До этого ты избегал меня всевозможными способами, игнорировал, делал вид, будто меня не существует. И тут в один день взял и... отсосал мне в ванной. Я не знал, как мне понимать это все; мозг отказывался переваривать произошедшее. Ответь мне, хен. Ты гей, да? Я нравлюсь тебе? — Нет, конечно же я не гей... — неуверенно ответил я. — Я не знаю... Но можно ли быть геем лишь из-за одного человека?.. Хосок улыбнулся, немного подался вперед и мягко накрыл мои губы своими. И, возможно, любой уважающий себя натурал на моем месте отпрянул бы, разражаясь многоэтажной тирадой, но вместо этого мои руки обняли Хосока за талию, прижали к себе, губы с большой охотой отдались поцелую, а в сердце моем разбушевался настоящий шторм, и, говоря по правде, я еще никогда не чувствовал подобного. — Нет, говоришь? — усмехнулся Хосок, слегка отстраняясь. — Но что насчет тебя? — Меня? Мама родила меня чистейшим и натуральнейшим натуралом, но в какой-то момент программа дала сбой, и я решил оголубиться с тобой вместе, — игриво ответил младший, словно того угрюмого Хосока и не существовало вовсе. — Что ж, — усмехнулся я, — раз уж тут такое дело, то, думаю, ты должен знать одну вещь. Слушай внимательно, я скажу это только один раз. — И, приблизившись к ушку хихикающего друга, я отчетливо прошептал: — Думаю, ты нравишься мне. — Мне стоит подумать над твоими словами, — вмиг стал серьезным Чон и вальяжно отстранился от меня в направлении своей комнаты. — Но я был бы не против продолжения или хотя бы повтора. Как считаешь? — Тогда нам стоит для начала сменить соседей по комнате, — с улыбкой ответил я, подмигнув в ответ смущению Хосока. Но а то, что на протяжении месяцев продолжалось почти каждую ночь, не описывали ни в одной странице Камасутры, а та злосчастная аудиозапись наконец отправилась в топку, заменившись незаменимым оригиналом.