***
Ваня весь день морально готовился признаться Мирону во всех своих чувствах. А когда его позвал бухать Мамай, предупредив, что на попойке будет Крестный отец всея бэттл-рэпа на русском, вообще чуть ли не с катушек слетел. Вообще Рудбою порой начинает казаться, что его жизнь написали по мотивам дешевого бульварного романа, такого, какие обычно продаются в мягком переплёте, а на обложке картинка скопированная с гугла по запросу «романтика». Иначе как ещё можно назвать то, что ты влюбился в человека полтора года назад, а признаться решился только сейчас, не смотря на то, что твой возлюбленный видится с тобой едва ли не каждый день. Федоров мог спокойно лечь спать к Ване на коленки, когда они катались по городам тура на бронике, беззастенчиво обнимать его после концертов, подходить и просто так поправлять и без того отлично сидящую толстовку, и ещё великое множество мелочей, которые Рудбой не мог воспринимать как обычные дружеские жесты. Просто потому что не хотел их так воспринимать. Поэтому сегодня Евстигнеев собрал волю, яйца, и ещё что-то жизненно важное в кулак, и решился сказать об этом сегодня. В крайнем случае, если Мирон его не примет, можно будет сказать, что это неудачная пьяная шутка. А потом повеситься. Все равно было немножко ссыкотно, но Ваня напомнил сам себе, что он мужик, пусть, видимо, и пидор, но мужик же. И пошёл в магазин, потому что все старые шмотки не подходили для такого важного дня. И выбрал футболку с надписью «супер сука», рваные джинсы, а потом проматерился, поняв что ведёт себя как школьница перед первым свиданием, и отложил джинсы. А футболку оставил. Ибо хули нет-то? И вот в девять вечера все уже методично напивались, почему-то, на детской площадке, а Евстигнеев дожидался нужной кондиции Яновича и украдкой вытирал потные от нервов ладони о ткань штанов. А потом ему приспичило отлить, но во время самого процесса на глаза так заманчиво попались качели, старенькие, советские. И нечистые мысли закрались в бедовую головушку парня. Как говорится, глаза боятся, а язык делает, поэтому осознание всей ситуации пришло несколько позднее, чем стоило бы. И понимает, что пока дожидался нужной кондиции Мирона, походу, дождался своей. Иными словами, нажрался и сотворил какую-то хуйню. А че, блять, делать-то теперь?***
Метров за двести Федоров видит фигуру, обнимающую столб от качелей. Мирон подходит ближе, готовясь к тому, что тело пьяного в сраку Вани придётся нести на себе, для начала отковыряв от спасительного столба, но, подходя ещё ближе, он понимает, что Ваня никогда не даст вечеру стать томным. Рудбой приклеился языком к качелям. Приклеился. Языком. К качелям. Ванечка, двадцать семь годиков. Мирон уже собирается посочувствовать, но сочувствия почему-то не рождается в залитом алкоголем организме, зато рождается истерический смех. Фёдоров ржет под максимально неодобрительный взгляд Рудбоя, ржет до слез, пока ему плохо не становится и воздух не кончается. — Вот, Евстигнеев… Ты не друг, ты пиздец на ножках, блять, слов нет, — ржет Мирон. — Фто ты вжошь? — мямлит парень, укоризненно глядя на угорающего рэпера. — Вофку нефи! — А нет больше водки, — ещё больше ржет Фёдоров. — Фмыфле? — Фмыфле, совсем нет, выпили, — передразнивает его рэпер. — Мы бы оставили, если бы знали, что ты пошёл не ссать, а облизывать качельки. — Ну я пвофто хофел пвовевить! — Просто хотел проверить? Евстигнеев, именно для таких имбецилов, как ты, в школе и преподают физику! — Иви ты ф пивду! — Ладно, не кипишуй, бро, сейчас что-нибудь придумаем, — улыбается Мирон. — Но, для начала, я сделаю на твоём фоне селфи. — Евать ты фука!!! — во весь голос орет Рудбой, размахивая руками в бесполезных попытках дотянуться до делающего фотосет Федорова. Мирон заканчивает только когда делает фоток пятьдесят, где он типа держит Ваню двумя пальцами за язычок, после чего выдает: — Слушай, я сейчас буду дышать тебе на язык, может отогреем балку, и он отмерзнет. — Та фелай уфе фто нифуть!!! Мирон наклоняется к ледяной трубе и дышит Ване на язык, переступая с ноги на ногу от холода. — Фу, блять, пидарасня какая-то, — усмехается Янович, глядя Рудбою в глаза на расстоянии сантиметров двух от силы. — Зафкнись и дыфи. — Не, ну ты, конечно, Саб-Зиро недоделанный, — не может удержаться от шутки Мирон. В рот ему попадает мех с Ваниного воротника, и он пытается его выплюнуть, но не получается, поэтому он высовывает язык, собираясь снять ворсинку пальцами, но… — Бвять!!! Рудбой едва ли не задыхается от смеха, трясясь так, что шатается качелька. — Зафкнись, пидавас!!! — мычит Мирон. Язык, походу, безнадёжно прилип, так близко, что касается языка Вани. — Пивдец, — выдает проржавшийся Евстигнеев. — И фто фелать будем? — Овать, — раздражённо шепелявит Федоров, отвешивая парню мстительный пинок. И они орут, дружно прилипнув языками. Но никто не отзывается, то ли все парни куда-то отошли, то ли они недостаточно громко орут. Хотя Мирону искренне кажется, что сейчас он оглохнет нахуй. — Бвять. Мивон, ефли мы тут фдохнем от холода, то знай — я лювлю фебя, — бросает Ваня, топчась на месте. — Офень смефно, — фыркает Федоров в ответ. — Я не фмеюсь, — серьезно отвечает Рудбой. — Я, конефно, понимаю, фто сейфас не фамый лучфый момент, но я фобивался фказать об этом фегодня. — Ваня, пвеквати нефти хуйню, — недоверчиво отрезает Мирон. — Гововю ве, фебе невьзя пить! — Иди нахуй, — обиженно отзывается Евстигнеев. А потом выдает такое, чего от него Мирон точно не ждёт. Обнимает его своими замерзшими по красного цвета кожи руками и притягивает ближе, хотя куда уж ближе. — Ты ферьевно? — Абфолютно. Они так и стоят, потому что Федоров не знает, что сказать, а Ваня боится вообще что-либо ещё говорить. И только спустя пару минут молчаливых объятий, Мирон выдает: — Романфика, хули! Евстигнеев хихикает. Проходит ещё минута отчаянного молчания на морозе, после чего совсем близко слышатся шаги и рядом с ними останавливается Мамай. — Ивья!!! — Или я допился до чертей, или двое моих лучших друзей устроили тройной поцелуй с качелькой, — озадаченно бросает Илья, почесывая репу. — Отклей наф!!! — ругается Мирон, дёргая руками. И тут Мамая пробирает. Он едва ли по снегу со смеху не катается, ржет до слез и вытирает их рукавом от куртки. — Порчанский, иди сюда, посмотри на этих сказочных долбаебов!!! Виеру бодро подбегает, оглядывая живописную картинку, и тоже начинает хохотать, сквозь смех выдавливая: — Oh god, whatʼs the fuck is going on?! — Братья Саб-Зиро просто… Ой, не могу, — утирает Илья слезы из уголков глаз. Дальше все идет по вполне обычному сценарию: Дарио отправляется за горячей водой, а Илья, как настоящий лучший друг, продолжает угорать. Парней отклеивают, а затем придумывают новое прозвище — «братья Саб-Зиро». Мирон трогает онемевший от холода язык пальцами, а Ваня просто стоит рядом, стыдливо опустив взгляд в пол. — Вань, отойдём? — неловко просит Федоров, чувствуя себя безумно нелепо от признания Евстигнеева. Они идут в сторону песочницы, останавливаясь рядом и неловко оглядываясь по сторонам. — Ну? — осведомляется Мирон, сложив руки на груди. — В общем, я тебя люблю, и собирался сказать тебе об этом сегодня, но я долбаеб и прилип к качельке, — как на духу выпаливает Ваня. — Лучше бы засосал не качельку, а меня, — усмехается Федоров, спустя секунду. Рудбой щиплет себя за руку, дабы убедиться, что он не спит и не ослышался. А потом Мирон просто, словно так всегда было, легко обнимает парня за талию, прикасаясь губами к губам. — У тебя язык холодный, — улыбается Ваня, нехотя разрывая поцелуй. — Взаимно, — тихонько смеётся рэпер, а потом прижимает седого дурня к себе. — Ты ж мой факъюбический еболдыш, — ласково шепчет Федоров, а Ваня думает, что будет теперь облизывать качельки почаще. Ну и ещё кое-что облизывать, конечно.