— cause your hands and lips still know their way around.
— i know i like to draw at night; it starts to get surreal.
— but the less time that i spend with you, the less you need to heal. stuck on the bridge between us.
— troye sivan. — talk me down.
У Юнги всегда было плохо с выражением эмоций на людях. Сначала это беспокоило его, но со временем паранойя отошла на второй план; у парня были проблемы и посерьёзней, ему некогда было думать о других и их мнении на этот счёт. Правда, когда в конец донимали, он всё-таки находил в себе силы неуверенно скривить губы, мол, смотрите, я улыбаюсь. Люди считали это проблемой, Мин — нет. Он долгое время отмахивался от самого себя. Но от себя отмахнуться намного проще, чем от назойливого общества, которое раз за разом тыкает тебя носом в одну и ту же вещь; тут и у самого уверенного человека пошатнётся внутренний мир. "Правильно ли я живу?", — иногда задавался вопросом Юнги, но, не находя на него ответ, забывал о нём. Однажды он пришёл на групповой сеанс психотерапии. Мягкие подушки, разбросанные по полу, пахли дешевизной и паршивым стиральным порошком, но Мин только пожал плечами и уселся на пол. Вокруг него сидели такие же дёрганные подростки-взрослые-старики; они вжимали свои нелепые головы в не менее нелепые плечи и едва слышно стучали зубами от страха. Юнги тоже стучал. Когда ему надоело, он просунул язык меж челюстей и до крови его прикусил. Страх не ушёл, но желание стучать зубами на раз пропало. Он понял, что у него проблемы, но вместе с этим пришло и осознание, что проблемы бывают плохие и очень плохие. "Очень плохая проблема" зашла в комнату на третьей неделе. У этой "проблемы" были худющие кривоватые ноги и непропорционально длинное лицо. Юнги про себя даже обозвал этого парня страшным, отворачиваясь и впервые меняя место на противоположное. "Проблема" села рядом даже тогда, когда Мин, матерясь, сменил подушку в третий раз. — Я Хосок. — Мне всё равно. — Тебе не всё равно, ты просто не умеешь. — Что не умею? — То, что умею я. И этот Хосок громко рассмеялся, запрокинув голову назад. У Юнги брови на лоб полезли; более устрашающей и отвратительной картины он не видел никогда в жизни. Когда же истерический смех сменился на плач, а следом на улыбку, парень предпочел отвернуться к стене и рассматривать её всю оставшуюся терапию. Его испуганное существо внутри трепетало в попытках раствориться по темным уголкам подсознания, но чужая рука, покоившаяся на полу прямо подле бедра Юнги, не давала ему этого сделать. Мин бесился и не мог скрывать этого. "Проблема" — а именно так и никак иначе — донимала парня на каждом сеансе. Юнги стал пропускать встречи и теперь ходил сюда только по воскресениям, когда его персональная заноза не посещала сеансы. В третье воскресение Мин взвыл в голос, когда в дверном проёме показалась голая худющая коленка, угловато торчащая из-под шорт, которые наверняка были сделаны вручную из старых джинсов. Когда Юнги подошёл к Главному — так они за глаза называли главного параноика Намджуна — и спросил его, может ли он перестать посещать занятия, тот удивленно округлил глаза. "Конечно. Ты же поборол свою проблему. Только посмотри, ты весь пышешь эмоциями", — с улыбкой тогда заявил Джун, поглаживая парня по плечу. Мин тогда улыбнулся и со спокойной душой вышел на улицу. "Если бы я только знал". "Привет". "Привет, как дела?" "Привет, хён, ты уже месяц не ходишь на встречи". "Привет, хён. Ты глупый? Мне совсем несложно тебя отыскать". "Привет, хён". "Привет, Юнги-хён. Смотри, я узнал твоё имя. Ты помнишь моё?" "Хён, почему ты не берешь трубку? Я знаю, что это твой номер, я знаю, что в эти моменты твой телефон у тебя в руках". "Привет, хён". Юнги падает на колени и кричит. Зажимает руками голову, стискивая ладонями виски, и орёт во весь голос. "Проблема" преследовал его повсюду: в кафе, на учёбе, в магазинах, в социальных сетях. О нём начали говорить знакомые парня, о нём начали спрашивать. Мин в такие моменты забивался в угол и прятался за телефоном, но и там Хосок настигал его. Юнги знал, что если он вернется на сеансы, проблемы закончатся, пусть и временно. Во-первых, он снова успокоит свою паранойю, а во-вторых — паранойю сумасшедшего парня. Но Мин трус, а потому падает на пол в своей квартире и кричит, что есть мочи. "Привет, хён. Я всё ждал, что ты придёшь, но ты трусишка. Я соскучился по твоему каменному лицу". Мин не может кричать — у него голос пропал ещё днём. Он истошно сипит и тащит подушку у себя из-под головы, чтобы приставить её к чужому лицу. Юнги плачет и захлёбывается в своих слезах, хлопая подушкой в пустоте воздуха и дрожа так, как никогда прежде в жизни. Утром он идёт в центр. "Проблема" сидит на полу и, видимо, безумно рад его видеть; он даже привстает и улыбается своей дурацкой улыбкой, которая в реалии стала спокойнее, но вот в искаженном подсознании Юнги — ещё более сумасшедшей. — Прекрати преследовать меня. — Прости, но о чём ты говоришь? — Я сказал, прекрати меня, блять, преследовать, иначе я убью тебя. Его с трудом оттаскивают от задыхающегося Хосока и пинают куда-то в угол. Драться нужды нет — он сам зажимается на полу в комок и плачет. Лицо у Юнги некрасиво кривится, а рот становится больше похож на зияющую дыру, чем на привычный изгиб. Он стонет и царапает ногтями пол, а сам всё шепчет: "прекрати-прекрати-прекрати". — У тебя проблемы. — Да, ты до сих пор не исчез из моей жизни. Ты, Проблема, у меня поперек горла. — Я могу помочь. — Нихуя ты не можешь. У него тогда, и правда, Проблема поперек горла. Потому что они оба в грязном туалете какого-то клуба, и Мин пихает чужой член себе за щеку неумело. Пихает, давится, исходит на слёзы. Хосок бережно трепет его по грязным сальным волосам и говорит, что он молодец. Секс, наркотики и аресты — единственное, что побуждает в Юнги эмоции. Слёзы и крики Юнги — единственно, что хотя бы немного глушит самого Хосока. Он и сам не понял, как так получилось, что он подпустил к себе это существо. У Юнги просто язык не поворачивался называть Хосока человеком. Впрочем, это было взаимно. Они завтракали в одной кофейне, но за столиками на разных концах зала. Они вместе ходили в кино на один и тот же сеанс, но Юнги плакал на первых рядах, а Хосок заходился смехом на последних. Юнги пил кофе, а Хосок всё пилил о том, что нельзя пить ничего, кроме белого чая. Чон ненавидел его, и Юнги платил ему той же монетой. Они били друг друга по шеям, оставляя на тех бордовые росчерки тупых ударов, а потом Мин плакал в углу, снова кривя свой уродливый рот, пока Хосок касался ладонями скул, что в судорогах от улыбки заходились. Они больше не ходили на сеансы, потому что не разрешали друг другу делать это. Каждый из них двоих боялся, что кто-то один избавится от проблемы, пока другой будет умирать из-за неё. Юнги — слабак. Он был им всегда, но бравада Хосока забивала уродливую немощность парня в угол. Но Чон заболел. Ему было плохо, а Юнги слишком сильно ненавидел его, чтобы помочь. Хосок бился в холодном поту и стонал, соскребая своими костлявыми руками воздух вокруг в себя в попытке нащупать тело напарника по сумасшествию. Юнги — слабак и трус, а потому он сидел в углу и всё обнимал свои колени, пока Чон звал его по имени и просил быть рядом. Он ненавидел Хосока, а потому начал трогать его тогда, когда последний на визги исходил, умоляя уйти. Юнги трогал липкими ладонями его лицо и оттягивал пальцами нижние веки, желая разглядеть в стеклянных глазах то, что заставляло его так ненавидеть Хосока. Он не видел, но продолжал это делать, считая святым долгом издеваться в ответ. Бравада Хосока глохла вместе с его сорванным голосом, а страхи Юнги выползали из всех щелей, пробираясь в них обоих. Теперь Чон ни на минуту не отпускал от себя парня, оставляя на его руках царапины и угрожая тем, что он убьёт себя, если тот уйдёт. Юнги ненавидел свою Проблему достаточно сильно, чтобы уходить ночью. Он воровато пробирался за дверь на лестничную площадку и торопливо сбегал по порожкам вниз. Он несся к тому самому центру и исступленно колотил руками в высокие двери. Когда ему открывали, он, как мантру, давил из себя одно только имя. Имя, которое белым шумом засело у него в голове. А потом Хосок умирает. Мин уверен в том, что он сделал это сам, назло ему, якобы в отместку за то, что он ушёл, только не знал, как. Он держит тело у себя в кровати ещё несколько дней, пока то не начинает отвратительно вонять. Только тогда он собирает в себе те самые немногочисленные остатки мужества и звонит Намджуну. Тот забирает тело и берёт с Юнги обещание, что тот больше никогда не попадется ему на глаза. У него на глаза кисея падает; и он рад был бы, будь она кроваво-красной — было бы объяснимо и по законам жанра. У Юнги же кисея ослепительно-золотая, и каждую ночь он плачет такими же золотистыми слезами, прижимая ладони к лицу и желая выдавить себе запястьями глаза. "Привет, хён. Можно я посплю сегодня с тобой?" Мин не может спать. И он бы шагнул с окна, да трусит, а потому спит короткими перебежками, по полчаса. Галлюцинаций становится больше. Теперь Юнги может трогать Хосока, точнее, это Хосок может касаться его. У парня по всему телу мурашки и липкий пот, когда он, сидя напротив зеркала, видит у себя за спиной Хосока, который гладит его по волосам, пропуская их сквозь свои костлявые пальцы. "Позволь мне сохранить связь между нами". Юнги закрывает глаза. Он не может плакать, он утратил последнюю эмоцию. Страх жмётся в углу под леденящим душу чужим присутствием; Мин не чувствует его. Он чувствует только холодные подушечки пальцев на своём лице, что чертят на коже узоры. У Юнги кожа как пергамент; Хосок царапает её пальцами, и на ней проступают чернила. "Поговори со мной". Юнги совсем не есть. От желудочных спазмов он теряет сознание по два-три раза на дню, и благодарен небесам за эти короткие промежутки небытия; это единственное место, где Хосок не может его настигнуть. Там, в прохладе, он может вспомнить свои мелочные переживания. "Правильно ли я жил? Правильно. Почему же я свернул не туда? Люди", — гласные тягучим эхом отдавались в его опустошенной голове, пока Юнги вечных семь секунд открывал свои глаза. "Это всё, чего я сейчас хочу". У Юнги кожа как пергамент, и чернилами на ней проступают царапины, которые он оставил себе сам. Он уже не плачет золотыми слезами и не видит кисеи. Он не видит ничего, и это единственно, что даёт ему дышать. Он подходит к зеркалу и видит у себя за плечом Хосока. У того лицо впервые искажено то ли страхом, то ли скорбью — Мин плохо видит; может только сказать, что Чон ещё более отталкивающий, чем при первой встрече. Юнги кривит свой рот в уродливой гримасе и закрывает глаза, сохраняя в подкорке лицо своей единственной Проблемы. И давит себе пальцами на глаза до хруста. Кисея красная, как он и хотел. Но от золота ему не скрыться.