***
— Эй, ублюдок! — я хочу сдохнуть в 8:45 утра, прямо перед первой парой, но. — Ты глухой, блять, открой глаза, — мерзкий смешок, и я чувствую, что меня тянут за капюшон толстовки. Ничего нового, каждый день одно и то же. — Удиви меня и скажи что-то новое, пожалуйста. — Оу, наша детка огрызается, — пинок по стулу — я на полу. Признаю, удивил, в аудитории при однокурсниках ты меня не бил. Раньше. — Сегодня я сижу с тобой, зайчик, — дебильный ржач твоих дружков вызывает раздражение. Я поднимаюсь, молча пересаживаюсь за последнюю парту. Не сегодня, я устал. Твоя усмешка вызывает дрожь, ты пугаешь. Да, я боюсь, боюсь до дрожи в пальцах, и ты это знаешь. Ненавижу. — Ты не понял? Сядь на место, сегодня я сижу с тобой. — Отвали, господи боже, просто отвали, — мой лихорадочный шепот, кажется, слышала вся замершая в предвкушении представления аудитория. Тем не менее, я снова беру вещи и сажусь рядом. Да, я слабак. — Умничка, так бы сразу! — ты хлопнул меня по плечу, твои прихвостни снова заулюлюкали. Однокурсники, разочарованно выдохнув, вернулись к своим делам: наверное, ожидали от меня бунта, но каждый раз одна и та же концовка. Я — твой верный слуга, как в сопливой драме, и никто, никто не изменит этого, потому что твое мерзкое имя выцарапано где-то там, внутри. И это ты тоже знаешь, боже, ты все обо мне знаешь и манипулируешь мной, зная, что я ничего не сделаю наперекор. Никто не умеет ненавидеть так, как я. Никто не умеет любить…***
Ты снова не слушаешь лекцию, что-то рассматривая в телефоне, или отвечаешь на свою очередную тысячу смсок. Мне все равно, от кого они: я ведь знаю, что сегодня вечером ты идешь не в кофейню, не в клуб, не домой, а к Сольхен. Я не ревную, не имею права. Она лучше меня, она милая и без претензий. Даже мне она нравится. Тогда, когда я уходил, ты шепнул мне «катись к черту». Я и качусь. К тебе. Ненавижу. Этой девочке ты такого не скажешь, потому что она милая и без претензий. Я просто живу одной мыслью о том, что однажды я исчезну — туда, где нет тебя, где ты не улыбаешься, где ты не смотришь так. Ты не трогаешь меня всю лекцию, и я с опаской ожидаю перерыва. Что взбредет тебе в голову, как ты захочешь меня уничтожить в очередной раз? Или проигнорируешь? Я не знаю, что хуже. — Какого ты делаешь? — я вздрогнул от твоего шепота. — Что за хрень?! Я опускаю взгляд на тетрадь, где выцарапано ручкой кривое «Сдохни, У Чихо». Хах, мне конец. Вряд ли я это специально, скорее автоматически, на подсознательном уровне. Хотя эта фраза выражает все гораздо лучше, чем мои мысли, как у сопливой школьницы. И, кажется, вечером меня ждет очередной визит в больницу. Привычный конец.***
В больницах на самом деле всем все равно, там лишь делают вид, что пекутся обо мне, пока не получат бумажку с объявленной ценностью. А мне это на руку, никто не задает лишних вопросов и пара свободных дней от занятий. В эти дни я не вижу тебя, специально не выхожу на улицу; иногда физическая боль не позволяет, а иногда моральная. Капля жалкой гордости осталась. На сегодня диагноз таков: закрытый перелом левой руки и сотрясение мозга. Неудивительно. Ты приложил меня о кирпичную стену так, что я на секунду забыл, кто я, кто ты и что происходит. Дальше я плохо помню. Ты что-то говорил обо мне, моей мерзкой душонке и о том, что все знаешь. Что именно знаешь — я не запомнил. И, вроде бы, ты был один. Возможно, я мог бы дать тебе отпор, но зачем?..***
Я бреду домой, игнорируя автобусы. На моем гипсе некому будет нарисовать кривую улыбку, и он по-больничному неестественно смотрится на фоне моей черной куртки. Врач сказал, что жить буду, но «Вам нужен покой». Да, мне нужен покой. Отключать телефон нет смысла, у меня нет друзей, нет семьи, нет тебя. В этой сраной зиме я бесконечно один, но не одинок. Ты скрашиваешь мое одиночество, своими насмешками, ударами. И улыбками, которые не для меня. Кажется, что ты идеально создан для меня, и я живу этим: болью вперемешку с твоими улыбками. В этой сраной зиме все кажется отвратительным, грязным и холодным: моя квартира и кот, который днями лежит на подоконнике, лишь изредка спускаясь поесть. Он не выходит встречать меня, не ложится ко мне, когда я сплю, не лечит мою боль.***
— Привет, мам. Занята? Хорошо, я потом позвоню. Нет, все в порядке. Любл… — гудки рвут мои слова, оставляя после себя только пар в морозном воздухе. К черту сегодняшний день, к черту. Лучшим решением будет лечь спать. Надеюсь, я не проснусь в солнечном завтра.***
Звуковые галлюцинации существуют? Мог ли я свихнуться настолько, что слышу дверной звонок? Наверное, все-таки мог. Кот высунул свою безразличную морду из-за шторы, явно намекая мне устранить источник раздражения. Я скатываюсь с кровати, отчаянно зевая. У меня больничный, у меня сотрясение, у меня долбаный закрытый перелом, у меня стойкое желание сдохнуть. — Пришел проверить, не сдох ли. Вижу, что живой. Дай пройти, разговор есть. — Конечно, кроме тебя и мамы никто не знает этот адрес. Надо было съехать к чертям собачьим, на ебаные окраины города. Надо было. Но я все тешил себя надеждой. Слабак. — Ну и срач. Ты вообще убираешься? — ты не разуваясь вошел в квартиру и пнул пару книг, валявшихся на полу, оглядываясь по сторонам. — Если ты пришел, чтобы спросить об этом, то проваливай. Раньше было не так: ты меня бил, я пропадал на пару недель. Я не видел тебя, и мне было хорошо. Потому что я не видел твое лицо, которое вызывает только, уж извини, рвотные позывы. А тут ты приперся и… Иди к черту, — удивительно, как у меня хватило смелости сказать это? Ты резко разворачиваешься в мою сторону, я не могу понять твоих эмоций, не могу понять зачем ты вообще пришел. Интересно, ты сам-то знаешь?.. — Врешь ведь, — твое лицо слишком близко, — ты же думаешь обо мне каждую секунду, а? Как это тебе хорошо без меня? Не ври, я вижу тебя насквозь, твое лицо говорит вс… — Сдохни! — я пихаю тебя здоровой рукой, но моих сил явно не достаточно, ты даже не шелохнулся. Что я могу сделать? Ничего, потому что это ты. Я бессилен против тебя. В этой ебаной битве ты вечный победитель. Ты скалишься, словно прочитав мои мысли, и толкаешь меня к стене. Удар пришелся на спину, но это нестрашно: у меня еще есть силы, я смогу. Я пытаюсь сбежать, но ты хватаешь меня за руку и снова толкаешь к стене. Что ты хочешь от меня? Зачем? Прекрати, исчезни! Удар, воздуха катастрофически не хватает. — Хочешь, чтобы я исчез? — я вздрогнул. Все это напоминает какой-то сраный дешевый сериал. Ты наклоняешься к моему уху, я не вижу твоего лица. — Ну же, скажи, чтобы я исчез, давай же, — твой шепот обжигает, и меня трясет. С ужасом осознаю, что ничего не могу ответить. Где-то под ребрами колотится так сильно, что я прикрываю глаза в попытке успокоиться. — Не исчезай… — провал, пропасть, бесконечность. Ты тихонько смеешься. — Идиот, слабовольный придурок! — ты отклоняешься и замахиваешься, и на секунду я успел подумать, что вот оно, сейчас закончится, но ты бьешь совсем рядом с моей головой, в стену. А жаль. — Что ты можешь-то? Ах да, ты смог, блять, уйти, похвально. И что ты доказал мне или себе? А? Таскаешься за мной, как щенок за сукой, противно. Что, думал, я не знаю? Ноги подкашиваются, я не осознаю происходящего, смотрю лишь тебе в глаза и боюсь моргнуть, вдохнуть, жить. Не выдерживаю и оседаю на пол. Ты опускаешься рядом и все так же пристально смотришь мне в глаза. Я пытаюсь отвернуться, лишь бы не видеть этого взгляда — темного, пугающего, испепеляющего. Ты не даешь отвернуться, удерживая мой подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Ты, сучий выродок, не до конца осознаешь ситуацию, види… — я не даю тебе договорить и, кажется, слышу звук лопнувшей струны. — Да что тебе надо?! Что ты вообще хочешь от меня? — я перехожу на крик. — Да, я следил за тобой, потому что ты, урод, не даешь моему мозгу покоя! Я ничего не доказал тогда, я и не пытался, я думал, что будет легче, если я не буду видеть тебя, и все будет хорошо, но ты будто специально появлялся в поле моего зрения, блять, это было невыносимо! Потом я просто не мог не искать тебя взглядом, не следить за тобой; ты как сраная зависимость: чем дольше с тобой рядом, тем хуже и больнее, но хочется еще больше. Я думал, что это пройдет, но я постоянно покупаюсь на твою улыбку. Господи, как же я тебя ненавижу, ты бы знал! И эта девочка, Сольхен… Она не заслуживает такого дерьма, как ты. Я выдыхаю последнюю фразу, понимая, что этого я не должен говорить. Но я идиот и придурок, поэтому плевать. Хуже уже не будет. — А ты? Ты заслуживаешь? — твой вопрос ставит в тупик, я спотыкаюсь взглядом о твои глаза и снова вздрагиваю. — Ты знаешь, почему я ушел? — мой шепот звучит как бредни сумасшедшего, а отвечать вопросом на вопрос глупо и бессмысленно, но эти вопросы равны по значимости, согласись. Ты явно не ожидал этого вопроса и ответа не знаешь на него, потому что не хочешь знать. Или знаешь, но твое эго не считает нужным учитывать меня как кусок твоего прошлого настоящего. Ну же, ответь, заставь меня снова чувствовать себя ничтожеством. Мне нужно это. Я хочу знать. — Ты… Черт, Джехе, ты… Ты! Именно ты заварил всю эту поебень и сам же страдаешь теперь, придурок! Хотел бы я знать, что у тебя здесь, — тыкаешь мне пальцем в лоб, — ты напридумывал себе каких-то тупых предрассудков и живешь, как хрен пойми кто. Ты свалил тогда, потому что испугался самого себя, своей идиотской любви и зависимости от меня. Я же говорил тебе, что вижу тебя насквозь! Мне тогда показалось, что ты съехал с катушек… и, видимо, я не ошибся. — Уходи, Чихо. Уходи. Пожалуйста. — Вот видишь? Ты опять пасуешь в сторону простого, боишься меня и себя, себя в первую очередь. Мне кажется, что ты снимаешь с меня кожу, медленно, слой за слоем, вытаскиваешь наружу то, что не должно быть показано вообще никому. Это против правил. Хотя, с тобой нет никаких правил. Я молчу, потому что ты как всегда прав, эта война заведомо проиграна, но у меня есть еще вопрос, на который должен, нет, обязан, быть ответ: — Зачем тогда ты выставлял меня на посмешище везде, где бы ни встретил после? Если я так противен тебе, почему не игнорировал меня? Зачем приперся сейчас и начал читать мне морали? Я не вижу твоего взгляда в этот момент, боюсь открывать глаза. Слишком сложно, я хочу спрятаться от тебя, не знать, что ты сейчас ответишь, потому что любой твой ответ превратит меня в нечто. Ты сотрешь с лица Земли Ан Джехе, это факт, доказательств не надо.***
— Чихо, ты че до парня-то доебался? Чихо пинает какой-то камешек и задумчиво чешет голову. Имеет ли он право говорить об этом с кем-то посторонним? Может ли он вообще об этом говорить? Ему больше хочется разбить голову об эту кирпичную стену, о которую пару часов назад долбанул Джехе. — Тебя это не касается. За парнем должок, вот и доебался. Не смотри на меня так, бесит он меня, — парень достает полусмятую пачку из кармана, и, подумав, засовывает обратно. Друзья удивленно смотрят на Чихо, но ничего не говорят.***
Ублюдок. Придурок. Идиот. Хочу размазать тебя по этой самой стене за этот взгляд, который везде. Куда бы я ни пошел, везде твой взгляд: спокойный, когда высматриваешь меня в кофейне, испуганный, когда глаза — в глаза, и этот мерзкий прищур, когда ты пытаешься высказать все, что ты там себе надумал. Еще есть взгляд. Я без понятия, как его можно назвать, но когда я в очередной раз пытаюсь пробить тебе голову к херам… вот этот взгляд, черти что у меня тогда перемыкает, и я оставляю тебя возле этой стены. Кто из нас заслуживает сдохнуть больше — вопрос без ответа. Мне нравится, когда ты выводишь меня из себя, так появляется хотя бы повод коснуться тебя. Чертов мудак, который думает только о своих раненых, блять, чувствах. Сольхен хотя бы мозг не ебет, милая и без претензий. Я пинаю попавшую под ноги банку. Смять бы тебя так и выкинуть на помойку, но нет же, сидишь прочно внутри. Казалось бы, все просто: ты меня кинул, я нашел себе девочку и вуаля, все счастливы, хэппи энд, блять. Но не в нашей жизни. За тобой должок, ты в курсе? За год наших, ха-ха, отношений, ты так и не признался. Не мне. Себе. Если бы ты признался хотя бы самому себе, то хрен бы я тебя куда отпустил, потому что мое принадлежит только мне, но ты струсил и поэтому катился к черту. Может, я и мудак, но ты намного хуже. Я собственник, но не могу заявить на тебя прав. Хочется выбить все мысли из твоей головы, раскроить тебе череп, чтобы ты потерял память, и нажать на «Replay». Я знаю, что ты зависим. От меня и сигарет. Но если то, что чувствую я, можно назвать зависимостью, то психушка ждет меня с распростертыми объятьями. Я абсолютно не понимаю, как остановить этот замкнутый круг: ты смотришь — я улыбаюсь — пиздец. Тэун как-то говорил, что первая любовь — нечто легкое и невесомое, необремененное реальностью. Ложь. И, наверное, «Replay» не поможет.***
Я бы хотел видеть тебя всегда рядом. Все, что ты делаешь, остается для меня загадкой, а я говорю, что вижу тебя насквозь. Вру. Мне проще сказать, что ты предсказуем и прозрачен, чем понять тебя. Мне хочется думать, что знаю тебя, но на деле… Я ловлю каждый твой вздох, как влюбленный школьник. Я скучаю каждую секунду без тебя.***
Я не хочу отвечать на твои вопросы: ты сам знаешь на них ответы, просто боишься больше меня. — Знаешь, в чем разница между нами? — решение больное, сумбурное. Вопрос на вопрос — твоя черта, но я устал. Устал ждать, пока до тебя дойдет хоть что-нибудь. Я не выдаю своего страха, продолжаю говорить, хоть ты и просишь меня уйти. — И в чем? — устало выдыхаешь ты, закрыв глаза. Я встаю и отворачиваюсь. Молчу, собираясь с силами. Взгляд цепляется за разбросанные вещи, книги, пепельницу. — Ты боишься признаться. Себе. — Что?.. — Ты боишься признаться себе, что любишь меня. Блять, да это все бы упростило в миллион раз! Джехе, знаешь, я был готов тебе говорить, о том, что люблю тебя, каждую секунду. Каждый жест, взгляд, даже этот ебаный прищур, тебя всего, от и до. Да я и сейчас готов говорить, хотя я уже все растрепал, но я должен был. Страх исчез, я поворачиваюсь к тебе и выдыхаю. Как ты смог так близко подойти? Я даже не услышал. Глаза в глаза, снова. Без привычного испуга. Я задерживаю дыхание в ожидании. Вот где оказался хваленый У Чихо, плохой парень с замашками садиста. Где моя гордость и самолюбие? Трагедия личности, не иначе. Я поставил на кон все, вывернул наизнанку всего себя — и в полушаге бездонная пропасть во взгляде. Ты молчишь. Смотришь, что-то выглядываешь. Ты будто заживо вскрыл меня и с интересом разглядываешь внутренности. Я сегодня приперся узнать, не сдох ли ты, потому что внутри что-то долбило, выдалбливало, потому что так больше не может продолжаться. Ебаная кнопка «Replay» манит, как запретный плод. Я думал, что справлюсь без тебя, но. — Блять! — ты замахиваешься здоровой рукой, не очень удачно, но удар ощутимый. Удар и еще один. Я улыбаюсь, сквозь кровь, текущую из носа. Вот он, Джехе — живой, настоящий, мой.***
— В целом ничего серьезного, нос будет немного припухшим пару дней, но потом пройдет. Можете идти, — врач недоверчиво покосился на двух парней, один из которых улыбался, как идиот с определенной записью от психиатра в карточке, а второй парень был безразличен к происходящему, он лишь кивнул врачу один раз на его рекомендации. Джехе уверенно шагает вперед, не обращая никакого внимания на того, кто плетется позади. Он толкает дверь главного входа больницы и жмурится от сочетания солнечного света и снега. Слишком хорошая погода для такого паршивого дня. Ему хочется скорее проснуться, посмеяться над этим нелепым сном, где все происходит через жопу, не иначе. Джехе трясет головой, оборачиваясь назад: Чихо с пластырем на носу и красочным фингалом все так же абсолютно по-идиотски улыбается и щурится, наблюдая за ним.***
— Первая любовь — легкое и невесомое? Хуйня, хен. Первая любовь — это как битой от негра получить по роже, почкам, это как сломать все кости разом, нажраться и никогда не трезветь. Вот. — Чихо нравоучительно тычет пальцем куда-то вверх. Тэун тихонько посмеивается, слушая полупьяные бредни младшего брата. — Хотя Джехе оказался похуже биты в руках негра, да? — Ну не начинай! Я ему руку тогда сломал, между прочим. — Не лучший повод для гордости, не находишь? Хотя, он сломал тебе нос. Можно пошутить про ванильных пидоров, а? — Тэун ловко увернулся от кинутой в него подушки. — Мы это… Как его… Пацифисты, во! — Не знаю как ты, но я активно практикую насилие. И если ты не прекратишь нажираться как свинья, то я проломлю тебе череп, — в комнату вошел Джехе, — Тэун, и ты туда же? Алкоголики. — Ты себя вспомни месяц назад, сколько я бутылок вынес из твоей квартиры? Хен, он тогда вообще невменяемый был!***
— Пошел нахуй! — Джехе разворачивается на сто восемьдесят градусов и захлопывает дверь перед Чихо. А тот все так же улыбается, Хё чувствует. И психует. Он со всего маха сносит вешалку, пинает коврик под ногами и швыряет зонт, соскользнувший с крючка. — Да пошел ты в жопу, У Чихо! Слышишь, мудила?! Иди нахер! Джехе молчал после того, как вмазал этому придурку, молчал, пока тащил того в больницу, молчал, пока медсестра обрабатывала ранку этому ебанутому, молчал, пока они шли обратно, но вот дома его прорвало. Он орал, матерился и плакал. Нет, ревел, точно малолетка, размазывая сопли и слезы по лицу, завалившись где-то между кухней и единственной комнатой. Рука под гипсом жутко чесалась, лицо горело от слез, а сердце… А сердце шло нахер вместе с Чихо. Потому что нельзя. Нельзя так. Гордость и достоинство отброшены в бездну. Уродливый приступ чего-то там из психологии на грязном полу. Первая любовь явно не та самая романтичная хуйня, как описывают в книгах, фильмах и сёдзё-манге, думает Джехе. Первая любовь — это срань, орет он в пустоту собственной бетонной коробки.***
Какой день недели и сколько времени, Джехе не знает. Не хочет знать. Телефон отключен и валяется где-то в районе ванной, вроде как. Пепел осыпается снегом на пальцы. Хё бездумно смотрит в потолок. Там ничего нового, все как обычно: идеально ровный и белый, как когда-то его гипс на левой руке, на котором так никто и не нарисовал уродливую рожицу. Он вздыхает и скатывается с дивана, запутавшись в пледе. Что-то стеклянное гремит под ним. Неважно. Джехе так и остается там лежать, теперь уже бездумно смотря в окно. К нему подходит кот, участливо обнюхивая лицо, и ложится рядом. «Любит меня», — думает Хе, только о ком — непонятно. Мерзко.***
Время потеряно. День или ночь — плевать. Я нашариваю очередную бутылку и роняю ее от испуга. Кот отскакивает от меня и прыгает обратно на свой подоконник. Вряд ли уже что-либо могло меня испугать, но. Звонок в дверь. Плевать. Катитесь все к ебеням. Я цепляю взглядом угол холодильника, противно белого, абсолютно холодного. В этой квартире слишком много идеально белого. Отвратительно. — Блять, твою мать, Ан Джехе! Ооооо. Интересно. Я перекатываюсь, отрывая взгляд от холодильника на нечто более живое, но не менее противное. Мычу что-то, говорить я, видимо, не в состоянии. Я закрываю глаза и представляю море. Серое, холодное, умиротворяющее. Крики чаек. Волны лижут каменный пляж. Успокаивает. Но моя реальность сейчас где-то в районе зеленого стекла, среди хлама на полу. То, что ты пришел, совсем не вписывается в сценарий моей пьяной недодепрессии. Я опять пытаюсь что-то сказать, но тело не слушается, и я просто смотрю. Глаза в глаза. Снизу вверх. Господи, блять, боже мой. — Что же ты делаешь с собой, идиота кусок? — вопрос в неизвестность. Ты кое-как поднимаешь меня и тащишь, матерясь сквозь зубы. Куда? Зачем? Ты теплый. Ты нужен мне.***
Чихо знал, что Джехе нужно время. Неделя, может две. И ждал. Ходил в универ, пил кофе, смеялся все так же. На вопрос «Где этот неудачник и что с твоим лицом?» коротко пожимал плечами и утыкался в телефон. Чихо умеет ждать, но не в случае с Джехе. Он уже слишком долго ждет. Джехе, он превратил в кровавое месиво все внутренности, он заменил… что заменил? Всё? Реальность, вселенную, воздух? И без Джехе не то что плохо. Хуёво. Все эти месяцы было хуёво. Чихо, чертыхнувшись, вскакивает из-за парты, скидывает вещи в сумку и вылетает из аудитории. «Нахуй», — думает он, застегивая на бегу молнию куртки. Перед подъездом он стоит долго. Думает, курит. Одну, две. И заходит решительно. Долгие звонки в дверь не дают никакого результата, и тогда Чихо просто толкает, и без капли удивления понимает, что дверь не заперта, и влетает в квартиру. Не это он ожидал увидеть, нет. Предполагал, конечно, но все же. Матерясь и ругаясь, он затаскивает Джехе в ванную.***
— Очухался? — за окном глубокая ночь, темно и почему-то очень тепло. Джехе сонно моргает, не понимая, что происходит. Смотрит на Чихо удивленно и вспоминает прошедшие сутки: холодный душ; полотенце; психующий Чихо, который не может найти в его квартире хоть что-то, напоминающее еду; тепло; тошноту и отвратительную боль в голове. На большее его сознание не способно. — А теперь давай поговорим. Джехе сползает с дивана, удивленно отмечая отсутствие мусора под ногами, бредет на кухню и говорит оттуда же. Долго говорит. Голос иногда срывается, но он продолжает. Говорит о том, как жил все это время, как следил за Чихо, как мама позвонила один лишь раз и редко отвечала на звонки, как пытался залезть в петлю, но струсил, как ненавидел и хотел убить, как страшно ему было, как ждал нового дня, чтобы увидеть, почувствовать, как рад был побоям, потому что мог почувствовать, как хотел все бросить и свалить, но не смог. Говорит, что не смог, потому что слабак и хочет видеть, всегда. Тут, рядом. Чихо слушает. Молчит в редкие паузы. И все понимает. Он подходит к Джехе, замершему о окна, и шепчет: — Давай попробуем?