Двое в темноте

      Уник негромко пищит, разрезая ночную тишину помещения. Входящее сообщение, конечно. Я устало переворачиваюсь на бок и протягиваю руку, невидяще пытаясь нашарить девайс на полу. Он тем временем продолжает трещать. И кто меня так хочет? Ясное дело, Никай. Я уже и забыл, как он бывает настойчив.       [Спишь?]       [Уверен, ты еще не ложился.]       [Я приду?]       [Я уже вышел.]       Уник снова пиликает у меня в руках, отдаваясь вибрацией.       [Я уже под твоей дверью.]       [Впускай.]       И стоило ли спрашивать?       Разумеется, я поднимаюсь совсем и открываю дверь альену. В тусклом свете, падающем со стороны основного коридора, ксенос выглядит особенно сурово. Таким, кажется, можно пугать дошколят. Но я улыбаюсь. Высокий, угловатый и худой силуэт нависает надо мной. Легкое свечение под капюшоном походного плаща не дает разглядеть лицо, зато прекрасно видно узоры сияющих голубоватых полос. Хватаю Никая за грудки и втаскиваю в комнату. Дверь не успевает закрыться, а я уже жадно целую знакомые жесткие губы – не такие, как у людей, не приспособленные для поцелуев. Но Никай всегда говорит, что ему приятно.       – Отставить, кадет... – успевает выдохнуть объект моей страсти, но я вновь и вновь затыкаю его поцелуями, не в силах оторваться ни на одну чертову секунду.       Стоит ли говорить, что я скучал?       Никай сдается. Скольжу руками под плащом, а ксенос отдается нежной похотливой вибрацией, подрагивая пластинами под плащом. Срываю с него одежду и толкаю на кровать, слишком узкую для двоих, но только не в нашей позе.       – Где ты был... так долго? – шепчу между скользкими касаниями языка к узким светящимся бороздкам на плечах, выгибаясь под поглаживаниями жестких, но таких ласковых рук.       Но Никай не отвечает. Расскажу кому – не поверят: вечно суровый и молчаливый неприступный альен стонет что-то своим бархатным голосом с хриплым возбужденным придыханием, тянется руками к моим волосам, изящным изгибом подается ко мне всем телом, разводит тонкие жилистые ноги и царапает острыми наростами – случайно, не контролируя уже готовое тело. Член альена - если его упругое нежно-голубое пульсирующее щупальце можно назвать членом – извивается, словно сам по себе, выпрашивая ласку, и я касаюсь его сначала рукой, а потом и губами, вбирая и заводя за щеку кончик. Обсасываю, чувствуя пряную сладость смазки, смешавшейся со слюной, и играюсь с плотью языком, плавно двигаю головой и принимаю все глубже и глубже. Никай нависает надо мной, склоняется к моему стояку, обдает его горячим дыханием и облизывает – осторожно, стеснительно. Я проделывал это с ним множество раз, но ксенос решается впервые, и его длинный раздвоенный язык заставляет все мое тело дрогнуть от сладкой судороги дразнящих ощущений. Он ласкает меня неловко, но с каждым движением смелеет, обсасывает головку, как леденец, и я задыхаюсь стоном, отрываясь от альена совсем.       Переливающееся от белого до темно-голубого свечение заполняет комнату; опущенные на пах ксеноса руки уже покрыты слоем фосфоресцирующей смазки. Контроль, поставленный чтобы растянуть удовольствие, срывает к чертям собачьим, и вот я уже вбиваюсь в податливое отверстие, хлюпая инопланетными жидкостями и утопая в криках моего личного пришельца. В постели уже совсем мокро, между телами – липкая мешанина из моей крови и флюидов Никая, они сочатся из всех борозд, пачкая все вокруг.       Но ведь плевать?       Невероятно гибкое тело, задом поставленное передо мной, послушно двигается вслед за моими резкими движениями, шлепки двух тел едва ли не перекрывают совсем сиплые урчащие стоны Никая и мои выдохи, и кроме этого все вокруг исчезает. И неважно, что наутро предстоит тяжелая учебная операция, что кому-то нужно будет тренировать кадетов, что моя изрезанная кожа и хаотичное довольное свечение и подрагивающие лицевые пластины Никая выдадут нас с потрохами... Все неважно, когда кто-то желанный так безумно дрожит под тобой от кайфа, раздирает когтями подушки и простыни, да и тебя царапает заодно – от любви, от переизбытка чувств, от похоти и страсти, переполняющих нутро и выливающихся наружу в каждом рывке и выдохе.       Я уже слабо осознаю себя, задыхаюсь терпким пряным запахом Никая и постанываю, чувствуя, как тело сводит от удовольствия, начиная с бедер и заканчивая кончиками пальцев.       – Хоул, Хоул, Хоул...       Никай скуляще выстанывает мое имя, изворачивается, пытается притянуть к себе – и я поддаюсь, разворачиваю к себе, прижимаюсь к его груди своей, сдирая кожу о пластины. Боль порезов приятна до стонов, и я начинаю совсем остервенело вдалбливаться, выбивая больше срывающих крышу стонов, а мой любимый ксенос вцепляется когтями в мои плечи, и горячая кровь капает на серую кожу альена.       – Поцелуй... Так хорошо...       Его голос действует на меня так сильно, что я в ту же секунду принимаюсь жадно терзать губы ксеноса, опасно блуждать языком по широкому клыкастому рту и ловить его язык, горячий и скользкий. Сжимаю требующий ласки член и чувствую, как сильное щупальце обвивает руку, трется об нее, путается в пальцах и пульсирует, обильно истекая густой жидкостью. Наш темп срывается на что-то совершенно сумасшедшее, быстрое, резкое и чертовски страстное, ярко-голубые сияющие глаза Никая становятся черными – вот он, самый пик, наш оргазм, один на два слившихся воедино тела.       Мы такие разные, но такие похожие в темноте, когда оба остервенело льнем друг к другу без возможности остановиться и оторваться друг от друга, когда оба теряем голову от наслаждения, целуемся не дыша и цепляемся за руки так, словно с любой миг можем исчезнуть...       – Не пропадай... – мне кажется, я только думаю, а не говорю.       Но Никай понимает.       – Обещаю.