Игра

- Мама… Мамочка… Если ты получила эту запись, значит… Вздрагиваю от душераздирающего крика, крепче сжимая в руке камеру. Напряжённые пальцы белеют, руку сводит болезненная судорога. Крик не прекращается, повторяется снова, отражаясь от стен и разлетаясь по бесконечным коридорам. Жуткий, истошный, полный страдания, леденящий кровь, захлебывающийся и постепенно стихающий до хрипа. Сердце колотится с невероятной скоростью, а все тело дико начинает бить крупная дрожь. Чувствую, как на лбу проступает липкий холодный пот, как шевелятся волосы на затылке, а дыхание сбивается, и я могу только беззвучно хватать губами сырой затхлый воздух. Нельзя привыкнуть к этому, к ощущению постоянной опасности, нависающей над тобой, как дамоклов меч. Когда ты ждешь нападения в любую секунду, когда чувствуешь, что за тобой наблюдают. Когда внутри тебя всё сжимается и трепещет, а сердце замирает даже от звука собственных шагов, пропуская удары. Тело, натянутое, как струна, бросает то в жар, то в холод, горло сжимают ледяные руки ужаса, смыкая пальцы, лишая кислорода. Наверное, нечто подобное и должна испытывать загнанная жертва. Это чувство сводит с ума… В один момент просто устаешь быть в вечном напряжении и желаешь одного: пусть кто-нибудь уже прекратит эту муку. - Значит… - шепчу я, смотря в объектив, когда, казалось, всё затихло… но это явно ненадолго, - …меня уже нет в живых… Я облажалась. Думала, что смогу победить. Одолеть зло, которое гораздо сильнее меня. Ты ведь всегда говорила, что она меня и погубит. Моя самоуверенность и чрезмерная жажда справедливости, - пытаюсь улыбнуться, но выдавливаю из себя лишь кривую, вымученную ухмылку. - Ты предостерегала меня. Но я… Эгоистка. Я не подумала о вас. О тебе и малышке Кортни… - с трудом сглатываю ком в горле, отводя взгляд. За дверью раздается шлепанье босых ног по холодному бетонному полу, а затем резкий удар в дверь. Вздрагиваю, как от сильного удара током, машинально пряча камеру под одежду. Упираясь руками и ногами, вжимаюсь в обшарпанную стену, чтобы слиться с истрепанными, блеклыми обоями. Хочется схватить темноту и закутаться в неё, как в одеяло. Хочется отчаянно, сколько хватает голоса и воздуха в легких кричать. "Уйди! Оставь меня! Нет! Я не умру здесь!" Хочется плакать навзрыд… - Простите меня… Простите… - тихо повторяю, и слезы катятся по щекам. Такие горячие, такие солёные, они обжигают и щиплют кожу. Сильно впиваюсь в плечи руками, царапая себя ногтями, но не могу унять беззвучные рыдания и эту тянущую боль в груди… Я никогда не выберусь отсюда. Я умру здесь, в этой чертовой психушке, в этой чертовой полуразрушенной комнате, забившись между шкафом и стеной. Моё тело найдут истерзанным, полусгнившим, раскинувшимся в луже собственной засохшей крови, с глазами полными предсмертного ужаса, отчаяния и боли, а на губах застынет одно только слово. Про-сти-те… Кусаю руку до боли, чтобы подавить рыдания, сводя до ничтожно тихого писка. Слезы с глухим шлепаньем падают на каменную поверхность пола, а ком, подступивший к горлу, разрывает его изнутри, режет, словно ножами. Мама… Что будет с ней, когда она увидит тело своей глупой дочери? Что будет с ней, когда она увидит эту запись? Её сердце… Оно просто не выдержит… А Кортни? Моя милая сестричка... Она останется совсем одна. И будет легкой добычей. Хочется кричать. Снова хочется кричать, от злости и тупой ярости, от бессилия и беспомощности, царапая эту самую стену, срывая ногти, и изрыгать самые ужасные проклятия. Говорят, нет ничего ужаснее предсмертных проклятий. Потому что они всегда сбываются… - Будьте прокляты, "Меркоф", - с ненавистью выплевываю я вместе с грязью, пылью и песком, скрипящими на зубах, вместе с кровью из разбитой губы. - Горите в аду, мерзкие ублюдки. И только сейчас замечаю, что стук не повторяется. Кажется, пронесло. Злость даёт новые силы. Только она всё это время питает меня, заставляет ещё как-то волочить за собой ноги, ослабленные голодом и отсутствием сна. Видимо, отчаяние всё же не смогло окончательно подавить во мне праведный гнев, если это ещё можно так назвать. Но надолго ли?.. Облегченно выдыхаю, смотря на оставшиеся на большом пальце следы зубов. Встречи с психом удалось избежать, и на меня накатывает облегчение вместе с волной усталости. Я чувствую, как по каждой мышце разливается тянущая боль, болезненно-приятная истома от долгожданного секундного расслабления. Веки тут же наливаются свинцом, а кто-то словно шепчет на ухо: "Поспи. Позволь себе забыться хоть на пару минут." Но я не позволяю себе такой роскоши. Трясу головой, прикусываю язык, бью себя по щекам и с трудом поднимаюсь на ноги, поправляя мятую, запачканную грязью и кровью рубашку. Снятую с трупа, как и чуть великоватые брюки. А ведь когда-то - словно это было в другой жизни, с другим человеком - я с трудом догоняла автобус, выдыхаясь после нескольких секунд погони. Теперь я знаю, на что способно моё тело, когда в черепной коробке, словно испуганная пичуга в клетке, бьется одна мысль. "Жить… Жить… Жить…" Осторожно крадусь к двери и чуть приоткрываю её. До конца коридора шагов пятнадцать, может, двадцать, но в моём воспаленном сознании это непреодолимое расстояние. Пройдут часы и годы, пока я достигну заветной лестницы - я уже совсем потеряла хоть малейшее ощущение времени здесь. Делаю пару тихих шагов вперед, и только бог знает, какими трудами они мне даются. Сердце колотится всё быстрее, его до боли сжимает ледяная рука страха. Я не хочу покидать эту комнату, давшую мне мизерную иллюзию защищённости. Сама же иронично смеюсь над этой мыслью. Будто пару сантиметров дерева и полумрак могут хоть кого-то спасти. Органы чувств напряжены до предела. Кажется, здесь никого нет. И я, словно во сне, делаю шаг за шагом вперед и вперед, расфокусированным взглядом смотря в пустоту. Машинально обхожу опрокинутую мебель и стойки для лекарств. Уже без брезгливости и ужаса перешагиваю через труп врача, на секунду задерживая на нём взгляд. Череп в районе лба пробит насквозь кривым обломком арматуры. Лицо обезображено гримасой предсмертной муки, но ему повезло больше остальных, он едва ли страдал. Смерть от столь сокрушительного удара была мгновенной. Трупы больше не страшат меня. В нормальной жизни мы боимся смерти, но здесь она постоянно рядом, ты ходишь с ней бок о бок. Это ломает тебя, меняет твой мир, переворачивает его с ног на голову, и постепенно трепет сменяется холодным расчётом. Я иду дальше, бесшумно пробираясь все ближе к заветной цели, и вспоминаю… Прячусь в туалете, закрыв дверь кабинки и забившись между унитазом и пластиковой перегородкой. Где-то совсем рядом раздаются крики: "Мясо! Моё мясо! Накорми меня!" - и мерзкий, истеричный визг циркулярной пилы. Единственная лазейка - вентиляция в столовой. И каннибал сейчас прямо там. Я не смогу пройти незамеченной, мне не хватит скорости и скрытности, чтобы миновать его. Я в западне. Стоит только выйти и… Такой ужасный конец. Кровь стынет в жилах, когда представляю, как он будет вгрызаться в мою плоть своими мерзкими гнилыми зубами, чавкая и причмокивая от удовольствия. Давным-давно я смотрела документалку. Говорят, если скорпиона окружить кольцом из горящих углей, то он покончит с собой. Пробьет ядовитым жалом блестящий черный панцирь, забьется в дикой агонии и замрет навсегда. Поднимаю осколок стекла с пола. Он в жизни не догадается пойти сюда. Приставляю к венам на запястье. Задерживаю дыхание, зажмуриваюсь и чуть надавливаю на кожу, чувствуя остроту края... И убираю. Снова задерживаю дыхание и снова пытаюсь сделать хоть крохотный надрез на бледной коже. От легкого покалывания по спине бегут мурашки. Может, лучше размахнуться? Поднимаю руку, примеряюсь… Рука дрогнула в миллиметре от цели. Еле сдерживаю крик, отбрасывая осколок в сторону: настолько жалкая, что не могу покончить с собой… Криво усмехаюсь и качаю головой. Давным-давно я смотрела документалку. Яд скорпиона безвреден для него. Членистоногое погибает от многочисленных ожогов, пытаясь вырваться из горящего кольца. Я не сдамся. Суицид - это слабость, легкий способ уйти от страданий. Пусть я умру, но буду бороться до конца. Едва не кричу, когда под ногой скрипит половица. Тихий звук утопает с мертвой тишине. Никто не кричит в ответ, не бежит на меня, выпучивая бешеные, налитые кровью глаза. Рядом только бежевые стены, запачканные алой кровью - я не различаю цвета в темноте, не смотрю по сторонам, я просто знаю это - и распахнутые двери комнат. Пустых. И слава богу. Я чуть успокаиваюсь, ровно дышу. Нужно дать себе передышку, иначе я сойду с ума. Нужно вспомнить о чем-то хорошем. О доме. О маме и Кортни. Их лица почти стерлись в памяти, оставляя вместо себя смутные очертания подобно тому, как исчезают следы на песке, когда их слизывают волны тёплого моря. Пытаюсь сохранить последние уцелевшие крупицы, цепляюсь за малейшие, ускользающие от меня воспоминания. Они оказываются необычайно живыми, почти реальными. Как сейчас чувствую легкое прикосновение теплой маминой руки на щеке и приторный запах духов сестры. Почему-то именно это так прочно врезалось в память. Когда я в последний раз думала о них?.. - Слушай, ты меня, наверное, не понимаешь, но приятно, что меня хоть кто-то слышит. Это все же лучше, чем разговаривать с самой собой. Это, знаешь… Странно… Мужчина смотрит на меня стеклянными глазами, сидя на диване как прилежный ученик. Он будто бы очень внимательно меня слушает, сложив руки на коленях, но отсутствующий взгляд и тихое мычание выдают его безучастие. - Я тебе даже завидую… - вздыхаю, облокачиваясь на стену. - Ты сейчас в мире своих грез и фантазий, ничего тебя не волнует. Я бы тоже хотела так… Но я не могу. У меня остались родные, и они окажутся в ужасной опасности, если я не выберусь отсюда. Псих потер и без того расчесанную макушку. Волосы у него частично выпали, и на голове есть большие проплешины. Лицо покрыто какими-то чешуйками, глаза белесые, без радужки. На него не взглянешь без отвращения или жалости. Ведь он был человеком… Да, его сознание было искажено его недугом, но оно было.. А его превратили в безвольный овощ. Мне почему-то хочется его растормошить, вернуть к жизни, к реальности. Почему он должен быть таким? На его месте обязаны оказаться ублюдки из "Меркоф", моральные уроды, наживающиеся на людских страданиях. - У меня там осталась мама… - как бы невзначай протянула я, но никакой реакции не последовало. Я быстро подхожу к нему вплотную и резко наклоняюсь, смотрю прямо в мутные глаза. - Ма-ма, понимаешь? Ты помнишь свою мать? У тебя вообще есть родители?! - не могу удержаться от желания встряхнуть его за плечи, и в ответ получаю хлесткую пощечину. С испуганным вздохом отбегаю назад, держась за щеку, будто бы обожженную ударом. Он смотрит на меня, тупо и безразлично, будто бы и не трогал вовсе, и снова пялится в пустоту. - Я не оставлю это так, слышишь?! - говорю я ему с жаром. - Они поплатятся за то, что сделали тебя таким! За то, что сотворили со всеми вами… У меня достаточно доказательств, чтобы похоронить "Меркоф", но силы почти на исходе. Боюсь, скоро я сдамся. Кажется, после всего пережитого я уже никогда не буду прежней. Те ужасы, через которые я уже прошла и через которые ещё пройду на пути к свободе… Они изменили меня навсегда. Я чувствую, что становлюсь более циничной, равнодушной. Все эти люди здесь больше не вызывают у меня жалости, я не пытаюсь докричаться до них, не взываю к разуму. Теперь я только стремлюсь убежать, спасти свою жизнь. А если и не спасти, то хотя бы сделать так, чтобы смерть моя не была такой глупой и напрасной. Снова скрип половицы, но какой-то… Не такой. Тихий треск. Я на секунду замираю, прислушиваясь, пытаясь предугадать, что произойдет сейчас. Тело напрягается до предела, готовое ежесекундно среагировать на любой признак опасности. Опора резко уходит из-под ног, и я чувствую, что падаю. Не могу даже вскрикнуть, от сильного удара головой все звуки сливаются в ровный писк, и я способна лишь слабо застонать и безвольно распластаться по полу. Я проваливаюсь в темноту, так и не успев ни о чём подумать.