Любовь убийц.

— Может, вы в кой-то степени и правы, но судить человека по первому поведению не более, чем ошибочно с вашей стороны, — Кацу никогда не будет обращаться к ней по имени, даже по прозвищу, потому понимает, что эта информация рано и поздно забудется в его голове, сольется вниз вместе с остальной, такой же ненужной и бессмысленной. Ямамото снимает черные перчатки, снова обнажая ожоги и шрамы от проделанной когда-то работы. Болезненно больно. Эта боль — единственное чувство, которое сейчас связывает его с внешним миром. Не зря в обителе мафии его прозвали демоном, потому знали, что это единственный человек в полу элите, который связан с такой болью, с таким диагнозом. Не будет этого щемящего чувства, не будет его самого. Остался бы тот самый хрупкий мальчишка Ли Сынгыль. — Да какая разница, если о тебе никто не волнуется, — парень не тянется за горящей сигаретой, а лишь прокашливается и достает новую, но не поджигает. Девушка взяла парня за руку и повела его в какое это здание. Она не отпускала руку. — Не волнуется? Может ты и прав, но я уже смерилась с этим. Что я не кому не нужна, но я до сих пор верю что найдется такой человек, который меня полюбит, такую какая я есть. А ты похоже уже разочаровался в себе. А зря. Тебя тоже можно полюбить, если ты будешь относится хорошо. И лучше не вырывайся, я тебе всего лишь помогу. — Сильные тоже плачут и боятся чего-то. Потрепанные судьбою и жизнью, не признают кого-либо. — В душе они хотят быть кому-то нужными, но если это желание пропадает, то человек становится убийцей и думает что больше не кому не нужен. Он разочаровываться в себе и во всем. Ему уже все равно, убьют его или нет. Просто каждый хочет быть нужным, — Кацу лишь послушно дает коснуться холодной руки и дает разрешение вести себя куда-то. Сигарета падает из его рук и с гулким грохотом ударяется о землю. Видимо, этот гул слышит только он. Темноволосый лишь болезненно морщится, чувства, как тепло заставляет почти зажившие раны вновь трещать по швам. Сейчас он должен был, как минимум простонать, а потом улыбнуться. Но его лицо навсегда застыло в таком ключе. «Апатия, запредельная усталость, потеря интереса ко всему…» — и это еще не последние пункты в списке его симптомов. Три самых важных.Три самых главных его проблемы. — Вы так говорите, словно единственный ангел в этом погрязшем во тьме мире, — сейчас он мог усмехнуться. — Не запутывайтесь так глубоко в доброй бабушкиной сказке. В жизни не всегда так бывает. Кто-то может построить жизнь с чистого листа, а кому-то приходится добиваться места в обществе так долго, что времени полюбить уже не остается. Не падайте так глубоко, иначе не поднимитесь. — Перед вашими глазами не убивали мать. И вас не похищали когда вы были ребенком, — заведя парня к себе домой, сказала девушка. — Проходи и садись на диван. Снимай одежду где у тебя шрамы и царапины. Я тебя перебинтую… И помогу. И без отказов. Это понятно? — Да, согласен, я видел не так много, как видели ваши глаза. И мне даже как-то легче жилось… — на этом фраза обрывается, и Кацу упорно молчит. Он не будет рассказывать незнакомому человеку о своем прошлом. Оно не страшное, но ломать свою маску уже не хочется. Она пустила корни глубоко в душу, закрывая на двери все, что только видит и к чему успевает притронуться. Эта маска — дорогой алкоголь и дешевые сигареты, купленные в ближайшей лавке. Это девушки из низшей касты, с которыми он спал. Это все настолько привычное, настолько обыденное, что он начинает забывать себя настоящего. Обычно пианиста Ли Сынгыля с обычным психологическим расстройством. — Ты ведь понимаешь, что такие шрамы у меня по всему телу. И я не собираюсь их никому показывать, — о болезненности этих шрамов знает только он сам. Ноги, бедра, тело, шея, лицо, руки и, в особенности, запястья — все изрезано острыми лезвиями ножей его врагов и его собственными лезвиями. Он уже не помнит, сколько лезвий израсходовал, это не столь важно. — Тогда только верх. Я просто хочу помочь, почему ты не принимаешь помощь? Почему ты такой замкнутый? -Девушка посмотрела на парня. И она вздохнула. — Ты одел маску. Но рано или поздно, твоя маска даст трещину и ты откроешь настоящего себя. Обычное дело, одевать маски для убийц. Но все эти маски ломаются. Можно ее вновь одеть, но эта не та маска будет. Сначала подумай для себя, что тебе важно самому. Убийства? Чувствовать себя нужным? Любить? Быть одиночкой? Или что-то другое? — Не стоит, — Ямамото переходит на шепот, до нового потока боли сжимая ладони. Ему это нравится. Нравится чувствовать себя уязвимым. Где-то внутри, в своей душе он смеется до спазмов, смотря на девушку. Но его лицо такое же пустое, как бутылка вина после пятого бокала. У него есть только одна маска — колкость, с которой он общается с людьми. Ему не дано улыбаться, хмурится или злиться. Ему дано нечто другое — ломать, крушить чужие жизни. А может быть и не так. Может ему дано стать композитором, который однажды сочинит такое, которое будет отражать всю ущербность этого мира и подскажет, как из этой ущербности выбраться. Но не сейчас, потому что он сам не знает, как вытянуть свое тело к свету. — Я не замкнутый, просто у меня тоже никого нет, кроме Агни, — Кацу потрепал пса по загривку и, кажется, немного улыбнулся. — А масок у меня нет. Это я настоящий. Проблемный, брошенный, нелюбимый подросток. Что ты еще ожидала от такого, как я? — Не чего. Отец убил всю мою семью, я одна осталась. У меня не было и нету друзей. Я та у которой душа во тьме. Я была с самого рождения изгоем и меня все ненавидели. Я говорила себе то что друзья не нужны, и только ненависть в душе. Но один человек сказал что друзья важней всего. — Ну вот, — Демон наклоняется к собаке, зарываясь рукой в жесткую шерсть. — Не человек, но друг. Стой, Сынгыль, просто стой! Молчи, воспринимай это, как обычный разговор с Жан-Жаком, где во основном трещит только Леруа. К чему тебе этот бессмысленный треп, если ты, выйдя из этой квартиры, снова все забудешь. Ты даже не задумываешься, когда отсеиваешь ненужную информацию. Поэтому лучше просто помолчи, не говори ни слова больше. Темноволосый вновь вытягивается в полный рост, вставая с дивана. Пора смириться с тем, что он просто хочет наложить на себя руки. Просто лежать и не двигаться. Пора смириться с тем, что ему не дано. И нечего стремиться к недосягаемому. Это он знал еще в лет семь. — Я пойду, а то еще красные донесут, что я с такими, как ты водился. И мне в ущерб, и тебе, — Ямамото лишь подцепляет пальцами ошейник Агни и уходит, беззвучно хлопая дверью. — А? странный он, — девушка пошла за ним. Кацу приходит домой малость измученным и с новым желанием достать новое лезвие и перерезать свою жизнь к чертям, как те железные нити, о которые он порезался сквозь перчатки, но не сказал и не выдал нового потока боли.