Winter Oath

Тихий вечер этого дня мне казался волшебным. Мороз искусно рисовал витиеватые узоры на больших окнах, оплетая инеем каждый сантиметр стекла, тихо потрескивали брёвнышки в камине, на стенах плясали причудливые тени… Потрясающая картина, от неё веяло чем-то тёплым, заботливым, нежным, но никак не холодным и жестоким. Снег добрался до окон первого этажа, огромные ровные нетронутые сугробы казались мягкими перинами, хотелось, как в далёком детстве, разбежаться и прыгнуть прямо в середину пушистого снежного рая. Я так хотел, чтобы ты испытывал ту же эйфорию от подобных вещей, что испытывал когда-то я, но, увы – мы слишком разные. Вечер подходил к концу, передавая зимнюю эстафету наступающей ночи. Я быстро забрался на кровать и, боясь потерять хотя бы немного тепла, мигом закутался в широкое ватное одеяло. Вид порхающего снега за окном оказывал благотворное влияние, дарил умиротворение, я наблюдал за танцем снежинок около получаса и за этим увлекательным занятием не заметил, как заснул. Разбудило меня прикосновение твоего холодного тела к моему. Я невольно вздрогнул: — Людвиг? – чуть хриплый ото сна голос, — Ты почему не в своей комнате? — Мне страшно, — произносишь ты сквозь слёзы, и я понимаю – старые кошмары к тебе вернулись с самым страшным сном из своей коллекции. Ты кусаешь губы, дрожа и крепче прижимаясь ко мне. Я обнимаю тебя, ласково поглаживая по голове. Боже, отчего я не в силах избавить собственного горячо любимого брата от страшных снов? Я всем сердцем не хочу, чтобы он страдал, мучился, плакал… Я хочу видеть лишь улыбку на его лице, а улыбается он, к сожалению, нечасто. — Опять кошмары, да? — Снова. Братик… Я… Я не могу… — бурный поток слёз. Мелкая дрожь по всему телу. — Тише-тише, — целую в висок, успокаивая, — Расскажи мне. Станет легче. — Опять… Ты весь в крови… Умираешь… Умираешь прямо на войне, — рыдания, — Я жду тебя, жду… А ты не возвращаешься… Никто не возвращается… Я остаюсь совсем один. Я не смогу сам себя защитить, понимаешь? Как я буду без тебя? Мы же братья, мы будем вместе, правда? Ты и я. Рука об руку. Умрёшь ты, погибну и я. — Обязательно. Всё так и будет, ты у меня единственный, ради кого стоит жить, братишка. Вместе навсегда? – крепко сжимаю твою маленькую ладошку в своей. — «Навсегда» — слишком страшное слово, — сплетаешь наши пальцы, — Говоришь «навсегда», а получается «никогда», понимаешь? Всё наоборот. А я не хочу тебя терять, слышишь? Не хочу… Не хочу! Не хочу!!! — Не потеряешь. Я буду рядом с тобой, обещаю. Ты и я. Рука об руку, — стираю с твоего наивного детского личика солёные слёзы и замечаю, что ты постепенно успокаиваешься. — Гилберт… Братик… — Не плачь больше. Давай-ка мы с тобой вот что сделаем, — встаю с кровати, подходя к письменному столу, и подзываю тебя к себе, — Сейчас я дам тебе клятву. — Клятву? – взгляд, полный восхищения. — Именно. Итак, — окунаю кончик пера в чернила и начинаю строчить, — Я, Гилберт Байльшмидт (он же Великий Пруссия), клянусь в том, что всегда буду рядом со своим братом Людвигом, буду защищать его, несмотря ни на что, никогда не буду на него злиться и никогда не стану в будущем винить его в тех или иных поступках военного характера. — Ух ты, здорово! Хотя тут есть коварное «никогда», — в смятении ты робко поднял на меня взгляд. — В клятве слово «никогда» никогда не изменится на какое-либо другое. — «Никогда» никогда, — рассмеялся ты, услышав забавную тавтологию в моей речи. — А теперь заключительный ритуал, — одарив тебя загадочной улыбкой, я вытер острый кончик пера от чернил и аккуратно подцепил им кожу на запястье. — Кровь! – ахнул ты. — Она самая. И ею я подпишу сей документ, — ставлю внизу страницы длинную алую роспись. Ты восторженно взял лист, с благоговением перечитывая каждую строчку. — Братик… Я тоже хочу дать тебе клятву, — ты решительно взял перо, листок, и начал выводить неровные от волнения буквы, то и дело оставляя огромные кляксы в конце слов: — Я, младший брат Гилберта, Людвиг, клянусь в том, что всегда буду со своим старшим братом, буду слушаться его во всём и всегда буду на его стороне. Клянусь, что, когда вырасту, буду таким же сильным и могущественным, как он, а вместе мы будем непобедимы! – на мгновение ты задумался и в конце приписал: «Ещё клянусь в том, что никогда не буду есть сладости перед едой». По моему примеру ты, закусив губу, поставил подпись кровью. Я запечатал оба листка воском и положил их в нижний ящик письменного стола. Минуты две мы молчали. Казалось, за это время происходило настоящее волшебство: кто-то на небесах услышал наши клятвы, сделал себе об этом заметочку в большой книге всех клятв мира и начал пристально следить за тем, чтобы мы ничего не нарушили. — Чувствуешь? – улыбаюсь. — Чувствую, — уверенно киваешь ты в ответ, — Произошло что-то очень серьёзное. — Между нами образовалась новая крепкая связь. — Мы стали ещё ближе друг другу, — ты подошёл и ласково обнял меня, уткнувшись лицом в широкую грудь. — Теперь спать? Уверен, после того, что мы только что совершили, кошмары быстро капитулируют, — подхватываю тебя на руки и опускаю на кровать. Ты смеёшься, обнимая подушку, и затем довольно сопишь, чувствуя, что я ложусь рядом и с заботой натягиваю на тебя тяжёлое одеяло. — Спокойной ночи, братишка. — Мирных снов, братик. Однако для меня сон как рукой сняло. Спустя час, лишний раз убедившись, что ты крепко заснул, я осторожно встал с постели, присел в кресло у письменного стола, достал из нижнего ящика запечатанные листы и долго думал о своём… Что-то меня очень тревожило, но я никак не мог осознать, что. Впрочем, дай Бог, чтобы мы действительно всегда следовали этим прекрасным пусть и немного наивным обещаниям. ~~~ С той ночи прошло много времени. Было пережито огромное количество событий, приятных и не очень. Ты, как всегда мечтал, стал невероятно сильным. Я… Я по твоей воле перестал существовать. Ты решил, что я мешаюсь у тебя под ногами. Пусть будет так. Вырос мальчик. Вырос мой маленький наивный Людвиг… Одним предновогодним зимним вечером я наслаждался привычным одиночеством в паре с бокалом вина и хорошей литературой. Мороз искусно рисовал витиеватые узоры на больших окнах, оплетая инеем каждый сантиметр стекла, тихо потрескивали брёвнышки в камине, на стенах плясали причудливые тени… Уютная зима, она не меняется год от года, за это я её и люблю. Каждый раз, по взмаху волшебной палочки, она вновь и вновь оживляет тёплые воспоминания вечеров, проведённых с тобой. Мне же остаётся сидеть в детской, с тоской представлять тебя рядом, перебирать в сундуке твои старые игрушки, рассматривать их, чинить… Вот твой любимый деревянный солдатик Рихард. Я подарил его тебе на День Рождения. У солдатика сломана рука, опять, наверное, подрался с Кристофером, плюшевым медведем, у которого оторвался глаз-пуговица. — Ничего, друзья, сейчас всё будет в порядке. Ваш хозяин теперь играет в более серьёзные игрушки, а я… Я всегда буду с вами, можете называть меня дядей Гилбертом, — беру отвёртку, шурупы, и осторожно «вправляю» руку Рихарду. — Да-да, бравый солдат, вы уже можете смело идти в бой! Беру нитки и иголку, пришиваю глазик Кристоферу: — Теперь ты, наверное, хорошо видишь. Главное, не ругайтесь больше друг с другом, иначе мне придётся бесконечно вас чинить, — смеюсь и осторожно заглядываю в сундук. Там притаился целый мир под названием Детство. Кораблик, деревянные мечи, кубики, солдатики – самый приятный пережиток прошлого. Закрываю мир радужных воспоминаний, захватив напоследок Рихарда, и медленно подхожу к окну. Задорно кружит метель, кокетливо скрывая за белой вуалью очертания деревьев, снежинки весело пляшут в луче старого фонаря. Потрясающе. Это было бы безумно красиво, если бы не нагнетало дикую тоску по тебе. — Рихард, ты слышишь, да? – обращаюсь к деревянному солдатику чуть дрожащим голосом, — Я знаю, любимые игрушки всегда хотят быть рядом со своими хозяевами. Ты, наверное, тоже скучаешь по Людвигу. Если подумать, мы с тобой в одинаковом положении. Оба были с ним рядом в детстве, оба теперь не нужны, и ни о ком из нас он даже не вспоминает. Слышишь, Рихард… Я тоже игрушка. Взгляд затуманился пеленой слёз. Громко рыдаю во весь голос – мне нечего бояться, меня никто не услышит, никто не осудит, никто не успокоит. — Знаешь, а давай мы с тобой загадаем желание. Скоро ведь Новый Год, верно? Итак… Пусть Людвиг хотя бы на пару минут вспомнит о нас, — поднимаю взор к небу в томном ожидании хотя бы какого-нибудь знака свыше о том, что наша просьба была услышана, но вместо вестников доставки желаний виднелись лишь снеговые тучи и, непосредственно, сам снег. Однако… Раздался звонок в дверь. Затем ещё один. И ещё. Так настойчиво мог звонить только… — Людвиг?! — Здравствуй, Гил. Не спрашивай, почему я здесь, я замёрз, и мне нужен ночлег, — протараторил ты, явно не обрадованный видом моей персоны, прошёл в дом, повесив на крючок мокрый от снега плащ, и начал осматриваться. — А здесь почти ничего не изменилось с момента… — слова комом застряли в твоём горле. — С момента моей ликвидации, — спокойно завершил я, — Всё в порядке. — Да, хорошо… Прости, я с ног падаю, безумно хочу спать. Где мне можно расположиться? – ты прошёлся по коридору, инстинктивно свернув в детскую. — А здесь и ложись. Кровать большая, поместишься, — улыбаюсь, наблюдая, как ты осторожно рассматриваешь каждую деталь комнаты, касаешься пальцами поверхности полок. — Ладно. Кстати, здесь чисто так, ни пылинки… Я думал, что моя детская уже давно превратилась в комнату с пыльным хламом. Хлам. Это слово ножом впилось в моё сердце. Вещи из детства нельзя называть хламом. Пусть они старые, пусть ненужные, но это не хлам! Это часть воспоминаний, а к памяти нужно относиться с уважением. — Я здесь часто убираюсь. Это такая же комната, как и все остальные в моём доме, Людвиг. Спокойной ночи — холодные нотки в голосе. Тихо выхожу в коридор, закрывая за собой дверь. Так и хочется услышать старое доброе «мирных снов, братик». ~~~ На душе неприятный осадок. Не так я представлял нашу встречу. В стремлении отвлечься от дурных мыслей, я проваливаюсь в глубокий сон. Разбудило меня холодное прикосновение твоего тела. Ровно как в ту ночь. — Людвиг? – недоумённо поднимаю на тебя заспанный взгляд. Ты крепко прижался ко мне, тихо прошептав: — Мне приснился кошмар. Ты весь в крови… И я, ещё совсем маленький… Жду тебя с войны, жду… А ты не возвращаешься… Никто не возвращается… Я остаюсь совсем один. Ты… Ты… — Умер, да? – поглаживаю тебя по голове, горько усмехнувшись, — Такие наивные сны для такого большого мальчика… — Нет, Гилберт, я помню. Я всё помню. В тот раз… Мне снился этот же сон. И мы давали клятвы, — ты мгновенно добрался до письменного стола, открыл первый ящик снизу, вытащил два старых листка, сорвал печати и начал читать. По твоим щекам заструились слёзы, ты рухнул на колени, закрывая лицо руками. — Я не сдержал клятвы! Я бросил тебя, редко тебя слушал и не был на твоей стороне… Что уж там, я до сих пор ем сладости перед едой! – на твоём лице показалась горькая улыбка. Слёзы капали на бумагу, размывая чернила и кровавую подпись. — Всё хорошо, — подхожу ближе, тоже опускаясь на колени перед тобой и крепко обнимая, — Просто ты забыл. — Такое нельзя забыть! Я не сдержал слово, я потерял твоё доверие… Я… — Ты всего лишь ошибся, — целую в висок, — Каждый имеет право на ошибку. — Моя главная ошибка – ликвидация Прусского государства! Я почти убил тебя, понимаешь? Убил собственного брата, которому клялся всегда быть рядом, и который клялся мне всегда меня защищать! Эту ошибку уже нельзя исправить! — Понимаю. И я прощаю тебя, — нежно улыбаюсь, глядя в твои глаза. В ясном взгляде промелькнуло недоумение: — Прощаешь? — Конечно. Ты же мой маленький глупый братик и, — беру листок со своей клятвой, зачитывая, — Клянусь, что никогда не буду на него злиться и никогда не стану в будущем винить его в тех или иных поступках военного характера. — Ты… Господи, Гилберт, — новый поток слёз. В этот раз от счастья. — Мы любим тебя, — целую солёную щёку. — Мы? — Да. Я и Рихард, — протягиваю тебе старого деревянного солдатика. Ты осторожно взял его из моих рук, крепко прижал к своей груди, и тебя захлестнул водоворот воспоминаний. Тихий вечер этого дня мне казался волшебным. Мороз искусно рисовал витиеватые узоры на больших окнах, оплетая инеем каждый сантиметр стекла, тихо потрескивали брёвнышки в камине, на стенах плясали причудливые тени… Потрясающая картина, от неё веяло чем-то тёплым, заботливым, нежным, но никак не холодным и жестоким. Снег добрался до окон первого этажа, огромные ровные нетронутые сугробы казались мягкими перинами, хотелось, как в далёком детстве, разбежаться и прыгнуть прямо в середину пушистого снежного рая. Я так хотел, чтобы ты испытывал ту же эйфорию от подобных вещей, что испытывал когда-то я, но, увы – мы слишком разные.