***
Самолет приземлился в Москве в шестом часу утра. По московскому времени. Отабек выполз из самолета жутко недовольный и уставший. Он не выспался. Мягко говоря. За три часа полета он так и не смог уснуть. А воображение подкидывало ему яркие картинки всего того, что могло случиться с Плисецким. Список был до безумия длинным. Юра так любит влипать в неприятности, он невнимательный, у него длинный язык, который он не умеет контролировать… Из этого вытекает так много всего, что чем больше Алтын думал, тем страшнее ему становилось. Он убьет Плисецкого. Своими собственными руками. К его радости в такое время даже в Москве нет пробок. Поэтому такси довольно быстро привезло его по указанному адресу. Отабек даже оставил чаевые, хоть и понимал, что заслуга таксиста тут минимальная. К тому же ему просто было не до сдачи. Гудящий старый лифт, стенки которого исписаны самыми разнообразными русскими неприличностями, новенькая железная дверь с золотистым номерком, звонок, напоминающий птичье пение — и вот перед Алтыном Виктор. Уставший, замученный Виктор. На серой домашней футболке пятна, волосы встрепаны, под глазами синяки. Но он чертовски счастлив видеть Алтына. И казаху от этого не по себе. — Ты вовремя, я уж думал, что ты не приедешь, — Виктор закрывает за Алтыном дверь и внимательно наблюдает за тем, как тот раздевается. — Он не спал всю чертову ночь, а из меня нянька просто ужасная… Отабек хмурится, непонимающе глядя на Виктора. Какая, нахрен, нянька? — Юри, смена подтянулась, у нас есть возможность поспать! — Виктор скрывается в комнате. Отабеку почему-то очень страшно заходить за ним следом. Но он заходит. Он казах или не казах? Это, наверное, первый случай, когда он жалеет, что не струсил. В комнате его встречает довольно занимательная картина: Юри спит прямо на полу, обняв диванную подушку, по комнате разбросано всё, что только может быть разбросано, Виктор безуспешно пытается разложить всё это по местам, а в центре этого хаоса, как маленький Будда, восседает ребенок. Ему года три, у него пронзительные зелено-голубые глазища, торчащие в разные стороны светлые волосы и новенький смартфон с пуделями в руках. — Юра, отдай мне телефон Юри! — Виктор выдергивает мобильный своего благоверного из цепких рученек малыша, который провожает игрушку обиженным взглядом, после чего разражается пронзительным криком. Спящий неподалеку от него Юри тут же подскакивает и, оглядываясь по сторонам, пытается понять, что произошло. Отабек тоже пытается понять, что тут произошло, откуда взялся ребенок и где Плисецкий. Кацуки подхватывает малыша на руки, ласково бормочет что-то на японском, пытаясь успокоить, но получается из рук вон плохо. Кажется, малыш не понимает по-японски. Еще бы трехлетний русский малыш понимал японский. Кацуки обращается к Виктору, Отабек ничерта не понимает, но готов поспорить — он просит Никифорова сделать хоть что-то. Да уж, родители из этой парочки явно хреновые. — Отабек, возьми Юру, — Виктор делает. Он отбирает у Кацуки малыша и всучивает его в руки Алтына. Браво. — Пока мы отсыпаемся и пытаемся придумать решение этой проблемы, ты будешь у Плисецкого в роли няньки. Пока до Отабека доходит смысл сказанного, эти двое в наглую собираются. В себя Отабек приходит от громкого дверного хлопка и того, что маленький Юра дергает его за волосы. — Иглать хотю, — хлопая зелеными глазищами, выдает белобрысое чудо. «Ну охренеть теперь…»***
— Витя плохой, — доверительно сообщает Отабеку Юра, когда тот вручает ему печенюшку. — Он пеценье не дает. И лугается. О да, Отабек согласен. Витя очень плохой. Как можно уйти, оставив его, Отабека, с ребенком, и даже толком ничего не объяснив? Очень содержательная СМСка, в которой упоминается какая-то гадалка, не в счет. Понятнее от нее ничего не стало. Только то, что Юру с его длинным языком необходимо отшлепать. Ну почему косячит он, а страдают все остальные? — И почему же он не дает тебе печенье? — устало интересуется Отабек. Юра не плачет и не носится, когда с ним разговариваешь. За последний час Алтын очень четко это понял. — Я касу не ем, — охотно делится дитя, уплетая печенье. — И не буду. Пусть сам свою касу ест… Алтын не может не улыбнуться. Да уж, пусть Плисецкий и выглядит сейчас на три, характер тот же. Хрен переспоришь. Ох, не завидует его родителям Отабек. Вот совсем. — А что ты будешь есть? — конечно, педагогические курсы Отабек не заканчивал, но что-то подсказывало ему, что накормить ребенка нужно. — Кроме сладостей, конечно. Юра честно задумывается. Между светлыми бровками пролегает складочка. И с набитыми печеньем щеками это выглядит чертовски мило. Ох, как только Виктор разберется с цыганкой и все станет, как прежде, Отабек обязательно припомнит Плисецкому это. Долго еще будет припоминать. — Калтоски, — наконец, выдает Плисецкий, дожевав злосчастную печенюшку. — Лезаные. С луком. Отабеку потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это за «Лезаные калтоски». А когда до него дошло, он отправился на кухню. Жарить картошку с луком.***
Юра кушает сам, и это чертовски сильно радует. Отабек бы не смог дальше нормально жить, если бы ему пришлось кормить маленького Плисецкого с ложечки. Но тот сам, без чужой помощи, уплетал жареную картошку. С таким довольным лицом, словно это — пища богов. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а? Кажется, Отабек втерся к маленькому белобрысому монстру в доверие. — Вкусно, — Юра широко улыбается, с громким звоном положив ложку в тарелку. — Как у дедули. Кажется, из уст Плисецкого это высшая степень восхищения. Если Отабек ничего не путает. Потому что, насколько он знал друга, дедуля для того — эталон всего. Особенно всего, что касалось еды. — Еще будешь? — Отабек забирает тарелку и, после того, как Юра отрицательно трясет головой, засовывает ее в раковину. Посуда — на Викторе. Потому что Виктор — плохой. Устами младенца, не так ли? — Гулять хотю, — Юра неловко сползает со стула, едва не навернувшись, и дергает Отабека за штанину. — Гулять! Бек, гулять! Алтын уже было понадеялся, что ему удастся выкроить пару минут покоя. Он просто ужасно сильно хотел спать. У него начинала гудеть голова. А Юра не собирался замолкать. После сотого пронзительного «Гулять!» тоненьким голоском казах сдался. И, на самом деле, что-то ему подсказывало, что он еще очень долго и терпеливо держался. Так или иначе, но через какое-то время Отабек отчаянно рылся в шкафу, перебирая кучу вещей, пестрящих принтами всевозможных представителей семейства кошачьих. Понятное дело, что в шкафу Плисецкого не нашлось ничего, что подошло бы ему сейчас. Было бы странно, если бы где-нибудь у него была бы выделена полка специально для его детских вещей, и он бы периодически подавался в ностальгические воспоминания. Для этого есть фотографии, в конце концов. — Юр, погулять не получится, — как можно осторожнее говорит Отабек после двадцати минут бесполезных поисков. — На улице все-таки осень, холодно… — Гулять! — тут же ожидаемо возмущается Плисецкий. Кажется, Отабек понимает, для каких детей придумали порку и угол. А ведь раньше он никогда не считал себя сторонником порки и наказаний. — Юр, ну не пойдешь же ты гулять раздетым, верно? — Это поцему? — Юрий скрещивает ручки на груди, надувает губки и смотрит вызывающе. А Алтын думал, что несносный бунтарский характер — это приобретенное. Ну, или как минимум является одной из составляющих переходного возраста. — Потому что ты простудишься, и тебе будет очень плохо, — устало сообщает ему Алтын. — Давай лучше посмотрим мультики? — ПИКАЧУ! Пронзительный крик заставляет Отабека зажмуриться и сжать пальцами виски. Голова болела все сильнее. Сказывались недосып, перелет и стресс. Когда он открыл глаза, Юрия ожидаемо не было в пределах видимости. Зато в гостиной что-то с грохотом упало. Алтын бросился туда, надеясь, что это «что-то» не зашибло маленького дьявола.***
Интересное наблюдение, у Плисецкого в шкафчике с дисками все выпуски Покемонов. Расставлены строго по номерам. В то время как в шкафу с одеждой у Плисецкого был хаос. Отабек ставит Юре один из дисков и, пока тот радостно скачет перед телевизором, пытаясь подпевать песне с заставки, Отабек опускается на диван и прикрывает глаза. Он так устал. Он, кажется, даже на тренировках так не уматывался, как за один день, проведенный с маленьким Юрой. Все-таки взрослый он создает меньше хлопот. И ему не нужно объяснять, почему нельзя ходить на улицу без одежды, ронять стулья или засовывать мобильный телефон в рот. Алтын почти задремал, когда Плисецкий запрыгнул к нему на колени. Возможно, с разбега. Тут Отабек не утверждал бы. Но на секунду ему показалось, что на него запрыгнул вовсе не трехлетний мальчик. Показалось, к сожалению. — Бе-е-е-ек! — Юра устраивается у него на коленях и хватает маленькими пальчиками за нос. — Бека холосий. Да, Отабек чертовски сильно устал. Но как можно не улыбаться, глядя на то, как Плисецкий с серьезным лицом сообщает о том, что «Бека холосий»? А потом отпускает нос и крепко обнимает ручками за шею, звучно целуя в щеку: — Я тебя люблю! Ладно, Плисецкий не такой уж и дьявол. Иногда. — Я тоже тебя люблю, Юр.***
Юра отказался слезать с его колен. Вцепился в его футболку и сидел, внимательно наблюдая за происходящим на экране. Отабек почувствовал себя пленником. Хотя, что самое странное, ему даже нравилось. Юра успокоился, перестал кричать, прыгать, дергать его за нос или волосы, поел, отказался от идеи идти гулять. И сидел, спокойно смотря мультики. И вот такой, спокойный, он вызывал у Отабека щемящее чувство нежности в груди. У Алтына впервые появилось желание сжать его в объятиях так, чтобы кости затрещали. Отабек пообещал себе, что как только все это закончится, он обязательно обнимет Юру. Взрослого Юру. Взрослого не так страшно раздавить. Да и все эти чувства… Отабек чувствовал себя неловко, думая о них сейчас, когда Плисецкий был ребенком. Когда все встанет на свои места, ему станет проще. Обязательно. Алтын уснул. Прямо вот так, сидя, с Юрой на коленях, убаюканный дурацким мультиком и теплом маленькой русской феи. Сквозь сон он почувствовал, как маленький комочек на руках переместился, укладываясь прямо у него на груди, трогательно сложив маленькие ладошки под щеку. И он понятия не имел, сколько они проспали. Но когда он проснулся, было темно. И тяжело. Как будто у него на руках не трехлетний мальчик спит. И в этот раз не показалось. На его бедрах восседал Юрий Плисецкий, будущее русского фигурного катания. Восседал в одном нижнем белье, зябко ежась и прижимаясь к его груди. И пусть он снова был собой, но это не отменяло того, как трогательно он смотрелся, уложив голову ему на плечо, обнимая длинными руками его торс. В одних леопардовых боксерах. Ладно, у Отабека это вызывало не только трогательные мысли. Плисецкий сейчас выглядел так, будто только что, уставший, сошел с экрана телевизора, прямо из фильма для взрослых, и решил вздремнуть. — Юр, — Отабек аккуратно трясет его за плечо, стараясь особо не шевелиться. Потому что если Юрий почувствует, что творится у Алтына в штанах от такой близости, будет очень неловко. — Юр, слезь с меня. Мне в туалет нужно. Плисецкий на нем недовольно ерзает бедрами — Отабек успел помолиться всем возможным богам — и крепче сжимает руки. — Не дергайся, я только улегся, — сонно и почти невнятно бормочет Юра, шумно выдыхая куда-то в шею Отабека. У Алтына мурашки на теле устроили произвольную программу, состоящую исключительно из четверных прыжков. — Давай ты уляжешься на кровати, а не на мне, — последняя попытка, проваливается так же, как и предыдущие, потому что в ответ Плисецкий заявляет, что Отабек очень удобный. Алтын терпеливый. Но не настолько же! Подхватив Плисецкого под обтянутую леопардовыми боксерами задницу, Алтын встает с дивана и целенаправленно идет в сторону спальни. Опрокинув удивленного, сонного и чутка дезориентированного Юру на кровать, он одергивает свою футболку. Так, чтобы не было видно выпирающей ширинки. Было бы неловко. — Какого, блять, хрена? — Плисецкий сонно щурится, глядя на Отабека снизу вверх. Алтын готов поклясться, что видел, как в зеленых глазах появлялось осознание. — Блядская цыганка… — Не выражайся, — Отабек не выдерживает и отвешивает Юре легкий подзатыльник. Не только за мат, но и за весь прошлый день. — Именно из-за своего длинного языка ты и оказываешься в подобных ситуациях, Юр. Юра, кажется, немного смущается. Это заставляет Отабека совсем немного оттаять. Раз уж Плисецкому стыдно. Остается только надеяться, что он больше не вляпается в подобные истории. Или в какие похуже. Вздохнув, Отабек все-таки делает это. Обнимает его. Крепко, прижимая к себе и чувствуя, как от него все еще совсем немного пахнет жареной картошкой и луком. И Юра обнимает его в ответ. А затем, глухим и явно смущенным голосом, выдыхает: — Бек, у тебя там… на меня что ли? — Да пошел ты, — Отабек отстраняется, скрывая смущение, и поспешно идет в сторону кухни. — Я заварю чай. Почему-то, даже не глядя на Плисецкого, Алтын уверен — этот белобрысый дьявол лыбится. Широко, самодовольно и, быть может, совсем капельку смущенно.