Немецкое кино по-русски

Слабость любой девушки – хорошая одежда, а моя – обувь. В этот воскресный вечер я, слоняясь в гордом одиночестве по этажам торгового центра, уже не надеялась на удачную находку в магазинах. Впервые я собиралась уходить из подобного места с пустыми руками и полным кошельком непотраченных денег. Но, как это бывает по всем канонам, счастье приходит к вам, не постучавшись. Я замерла, смотря на яркую витрину магазина, ранее мне неизвестного. Стекло было украшено наклейками, с обратной стороны, на стенде, где была выставлена обувь, лежали разноцветные сверкающие гирлянды, не убранные после новогодних выходных. Мой взгляд застыл на берцах, похожих на военные, если бы не стойкий высокий каблук и серебристые шнурки, в свете гирлянд поблескивающие как снег или волшебная пыльца. Я, зомбированная, зашла в магазин, примеряла ботинки и поняла, что домой без них не уйду. Благо, они продавались со скидкой. Домой я вернулась поздно. Лежала, глядела в потолок и не могла справиться с невозможным желанием надеть завтра ботинки в институт. Не то чтобы это было запретной обувью. Просто погода ещё оставляет желать лучшего. Я могу поскользнуться на льду и упасть. Да и однокурсники, привыкшие видеть меня облачённой в нежные вещи постельных тонов, явно поразятся такой обновке. Решено. Я надену их. Я слишком нетерпелива, чтобы дожидаться потепления. Эти ботинки не заслуживают такого наказания, как пылиться в коробке, спрятанной в кладовой.

***

Стоя возле аудитории в ожидании преподавателя вместе с остальными студентами, я пригляделась к зеркалу. Смотрелось сногсшибательно, но непривычно. Я надела чёрное вязаное платье с широким воротником, закрывавшем шею, завязала волосы в высокий конский хвост, и лишь несколько прядей завила плойкой и оставила свисать, обрамляя лицо. Мелированные светло-русые пряди разбавляли мрачный образ. — Алёна, замечательно выглядишь, — похлопала меня по плечу однокурсница. — Но будь готова к нелестным комментариям Гончарова, — добавила она с явным сочувствием. Наш молодой преподаватель по английскому языку был очень симпатичным мужчиной. Как мне было известно, ему было двадцать шесть, но выглядел он на все тридцать — это придавало педагогу шарма, в особенности лёгкие, еле заметные мимические морщинки. Глаза его прятались под густыми бровями, вечно сморщенными и сошедшимися на переносице, но если и удавалось встретиться взглядом с Михаилом Игоревичем, можно было забыться на несколько минут. Голубые, как цвет морской пены, порой прозрачные настолько, что замечается собственное отражение. Волосы у него пепельные, белоснежные, светлые-светлые. Натуральный блондин, правда, от корней пряди были несколько темнее. По телосложению средний: ни худой, ни полный. Типичное телосложение большинства парней. Но по рукам был заметен спорт: сильные. Когда преподаватель напрягался, его грудь становилась больше и мощнее, а на руках выступали вены. Хотелось их потрогать. Я задумалась, и не заметила, как очутилась в коридоре одна. Все заползли в аудиторию, как черви после дождя, а я будто осталась валяться на мокром асфальте. Спохватившись, я забежала в кабинет, и не вздумала сделать шаг дальше. Михаил Игоревич строго смотрел на меня, не говоря ни слова. — Пять минут уже прошло, Соболева, — хмыкнул он. — Но я вас прощу, если вы признаетесь в том, что вы звезда немецкого кино. По-другому ваш внешний вид не описать. Однокурсники негромко засмеялись, а я, смутившись, поправила сумку на плече и, глядя англичанину в глаза, спросила недовольным голосом: — Я могу сесть на своё место? — Можете, — ответил он с какой-то лукавой, не присущей ему, усмешкой. Мы находились в потоковой аудитории, которая возвышается как амфитеатр. Я села далеко от доски, где-то на восьмом ряду, и не могла сосредоточиться на работе. То и дело я ловила на себе заинтересованные взгляды Михаила Игоревича, и пыталась сообразить, почему мужчина решил уделить мне внимание именно сегодня. Мои раздумья прервал его громкий, резанувший уши, голос, раздавшийся эхом: — Соболева, я думаю, именно вы хотите показать нам на карте англоязычные страны и рассказать на английском кратко о них! Конечно, кто как ни я, ненавидящая географию, хочу показать ему англоязычные страны. — Уже иду, — откликнулась я и, поправив юбку, направилась к доске. Стол преподавателя в таких больших аудиториях также большой и широкий. Михаил Игоревич сидел, удобно расположившись на стуле, и ребятам была видна лишь его грудь, нижние части тела скрывались за толстым деревом. Так вышло, что я стояла в нескольких шагах от мужчины, и меня так же, как и его, было видно лишь по пояс. — США, Индия, Великобритания… — Моя указка порхала по карте, а язык заплетался. Я чувствовала, как преподаватель смотрит на меня, и, кажется, вовсе не на мою руку, а на моё тело, обтянутое бархатным на ощупь платьем. Я не выдержала и повернулась на Михаила, посмотрев на него широко раскрытыми от недоумения глазами. Мужчина обворожительно улыбнулся и сказал на немецком языке: — Я бы повалил тебя на этот стол и грубо трахнул, оставив на тебе лишь эти божественные, похожие на обувь немецкой госпожи, ботинки. Я. Учу. Немецкий. Пять. Лет. Вопрос один: зачем? Вот и пригодились мои знания. Я открыла рот ещё шире. — Что вы сказали? — прошептала я одними губами. — У меня сегодня экзамен в языковой школе по немецкому. Повторяю материал, — он улыбнулся невинной улыбкой маленького мальчика, разбившего мамину любимую вазу и словно пытающегося успокоить женщину своей милой мордашкой. — А вы молодец, четыре балла из пяти за ответ. Работайте над произношением, — А вот сейчас его глаза сверкнули недетским азартом. Когда я развернулась, чтобы пойти обратно на своё место, Михаил Игоревич на чистом немецком произнёс сладким голосом: — Я бы нагнул тебя раком прямо на этой лестнице. Мои плечи нервно дёрнулись. Мне это не слышится. Я настолько ударилась в мысли, что не заметила, как серебристый шнурок на моих ботинках развязался. Посреди лестницы я предательски выгнулась в ту самую позу, о которой минутой ранее прошептал преподаватель, но не удержалась на руках и, покачнувшись, покатилась вниз по лестнице. Однокурсники заразились дикими хохотом, я и сама нервно начала смеяться, однако, почувствовав жуткую боль в спине и в правой ноге, замолчала. По щекам потекли слёзы. Я ощутила себя девочкой в песочнице, у которой отобрали лопатку и ведёрко. Стало стыдно, но я не могла контролировать эмоции. Слёзы текли по щекам, в спине щипало, нога не чувствовалась. — Замолчали все! — грозный голос Михаила Игоревича пронёсся эхом по всей аудитории. — Задание на дом возьмите у старост, все свободны. Идите по коридору тихо, иначе мне влетит от деканата за то, что я отпустил вас раньше времени. Все пулей вылетели из аудитории, когда Михаил заботливо поднял меня на руки и посадил на свой большой стол. Староста второй группы подошла к нам. — Разве был повод всех отпускать? — деловито спросила она. — У Соболевой, походу, перелом. Я окажу ей первую помощь и отвезу в больницу. Повод был. Я протестующе замычала. Нет у меня никого перелома, просто ушиб. Боль почти ушла, я уже спокойно двигала ногой. Я попыталась сказать об этом Михаилу: — Да нет у меня никако… Он посмотрел меня с таким выражением лица, что проглотил язык бы самый отчаянный бунтарь. — У тебя перелом, Соболева, — грозно проговорил он. Кинув уставший взгляд на старосту, он дал понять, что хочет, чтобы она ушла. Девушка, поправив очки, кивнула с пониманием и вышла из кабинета. Мы остались одни. В такой большой аудитории без людей довольно-таки страшно находиться, тем более, наедине с преподавателем английского языка. Тишина вызывала протестующие эмоции: то ли страх перед неведанным, то ли предвкушение перед тем же неведанным. — У тебя кровь на ноге, — оценивающе смотря на мою ногу, заметил он. — Сними колготки, я обработаю рану. Я бы отвёл тебя в медпункт, но у нас, как всегда, нет медсестры. И снова тот взгляд повелителя, которому не можешь протестовать. Преподаватель зачем-то запер аудиторию на ключ. Мне стало не по себе. Мурашки щекотали спину и поднимали светлые волосы на руках. Мужчина положил аптечку рядом со мной, достал бактериальные салфетки, перекись водорода и ещё какую-то ерунду. Колготки я так и не сняла. — Тебе помочь? — с добротой в голосе спросил мужчина. Я одобрительно кивнула. Почему я согласилась? Потому что я прекрасно понимала: его немецкие фразочки мне не послышались. Это элементарный женский интерес, чего же хочет мужчина. Михаил поставил стул передо мной и взял мою пострадавшую ногу в руку. Он с такой осторожностью расшнуровывал ботинок, что я незаметно для себя стала улыбаться. С таким добродушным выражением лица обычно мамы, держа в ладонях крохотную и хрупкую ножку младенца, надевают ему носочек или маленький ботиночек, словно на куклу. Оба ботинка стояли на полу. Мужчина выжидающе смотрел на меня. — Приподнимись немножко, — сказал он приказным тоном, встав напротив меня. Я зачарованно уставила на преподавателя, и мне не хотелось, чтобы этот момент когда-нибудь заканчивался. Я даже готова ещё раз опозориться и упасть, дабы меня ещё таким образом «полечили». Михаил Игоревич, обняв меня за талию, приподнял меня, одной рукой сдёргивая колготки. Я ему помогала дрожащими руками. Это точно уже не картинка преподавателя и студентки. Колготки он стягивал с меня с той же смертельной осторожностью, что и ботинки. Я боялась дышать, страшилась выдать нарастающее возбуждение между ног сбитым дыханием и тихим, охрипшим голосом. Когда мои ноги оголились, а колготки остались лежать на столе, мы встретились с Михаилом взглядами. Зрачки мужчины были расширены, и если бы я встретила его на улице, тёмным-тёмным вечером, я бы обошла его стороной, подумав, что он пьян или находится во власти наркотических средств. Но мои зрачки ведь тоже расширены сейчас? Я тоже наркоман? Господи, что происходит. Пока мужчина обрабатывал мою рану на ноге, я блуждала глазами по потолку, и, почувствовав, что он закончил, неожиданно для себя выдала смелую фразу: — В таком состоянии меня нельзя жёстко трахать, Михаил Игоревич. Я посмотрела на него. Увидела перед собой не уверенного в себе мужчину, а испуганного подростка, который пытался спрятать школьный дневник под матрас, а его поймала мама с поличным. — Нога ещё болит, — я пожала плечами. Михаил Игоревич встал напряжённый, и отложил аптечку на край стола. Он стоял ко мне спиной. Его плечи нервно дёргались, потому что преподаватель очень глубоко и громко дышал. — Зато можно нежно трахать, Соболева. После этой фразы я окунулась в омут безобразной, запретной страсти. — Кто бы знал, что ты знаешь немецкий, Соболева, — яростно прошептал он мне на ухо, тут же кусая за мочку. Я обхватила преподавателя ногами, сцепив их на его спине в замочек, руками обняла его за шею. — Не хотите побывать в немецком кино, Михаил Игоревич? — просила я с лукавой усмешкой. Жизнь очень непредсказуемая штука. Сначала ты не присматриваешься к человеку, которого видишь каждый день, а потом один глупый случай, одно падение с лестницы, и ты теряешь голову. Теряешь голову, вспотевшими пальцами цепляясь за его пиджак, стараясь стянуть его и бросить куда-то на пол. Поддаваясь горячим, тёплым поцелуям по всему лицу, шее, ключицам, я доверяла своим эмоциям и без стыда постанывала на ухо своему преподавателю. Мне девятнадцать лет, уже можно. Ничего незаконного. Он целовал меня так, как не целовал никто другой. Это самое необычайное чувство, когда ты не ждёшь таких событий, и они происходят. В моей жизни до этого случая всё было банально: встречалась с двумя парнями, с которыми знакомилась в Интернете, и на этом вся романтика. А здесь… Преподаватель университета, старше тебя... По-моему, звучит жутко возбуждающе. Его пальцы активно блуждали по обнажённому телу. Было немного холодно, ведь на дворе зима, в аудитории слабо работало отопление. Но, вперемешку с покалывающим кожу сквозняком, я ощущала такой жар, от которого хотелось броситься в прорубь и остаться там на несколько часов. Казалось, из моих ушей шёл пар. А нет, он шёл между моих ног. Михаил Игоревич, войдя в меня, уделял внимание каждой частичке моего тела. Он не отрывал взгляда от моих глаз, а его пальцы не отпускали меня ни на секунду, трогая порхающими движениями то набухшие соски, то живот, то ягодицы, то локти и кисти рук. Теперь эхом по всей аудитории раздавались наши совместные стоны, а никак не съедающая тишина. — Соболева, — выдохнул преподаватель мне в ухо. Капелька пота бегло стекла с его щеки и упала на меня. — Если ты откажешься и дальше снимать со мной кино, я буду насильно расшнуровывать тебе шнурки, чтобы ты падала и оставалась со мной после пар. Я лишь хихикнула, поцеловав его сладко в губы. Как же можно отказаться от такого предложения?