Survivor?

Взирая на белоснежные стены, испытываю амбивалентность чувств: мне приятно смотреть на них и в тоже время хочется разнести их к чертовой матери. Я не люблю белый цвет. Он давит на меня. И стены тоже. Мне кажется, что я в клетке, в которой сама же себя закрыла. — Мисс Дюваль, — произносит доктор Лайтвуд, — появился незначительный прогресса, но до полного выздоровления ещё далеко. Поговорив с Вашей матерью, мы решили, что Вы вернетесь домой и пробудете там пару дней. Я неосознанно вздрагиваю. Возвращение домой? Зачем возвращаться туда, где тебя никто не ждет? Только мама. — В обед за Вами приедут, — сухо произносит доктор. — Отдыхайте. Я киваю, поднимаюсь с кресла и следую за медсестрой. «Отдыхайте». Звучит так, словно это мой последний день. А может, так и есть. Я не готова вернуться домой. Не готова. Медсестра открывает передо мной дверь в общую комнату для пациентов и отходит в сторону, чтобы поговорить со смотрителем. В комнате многолюдно. Кто-то играет в шахматы, другие что-то рисуют или лепят из пластилина фигурки, некоторые безразлично смотрят в окно, прижавшись лбом к решетке. Я не хочу здесь быть. И не желаю возвращаться в свою палату. Там тоже белоснежные стены, но не чисто-белые, а бракованные. И повсюду лишь одна надпись: «Я не делала этого».

x x x

— Проходи, Эмма, — натянуто улыбнувшись, произносит мама, пройдя в гостиную. Я стараюсь не обращать внимания на ее поведение. Говорю себе, что всё хорошо. Я ведь дома. Значит, все действительно в порядке. Но почему я чувствую себя здесь, словно в очередной клетке? — Ты что-нибудь хочешь? Может, какао? — спрашивает мама. — Да, — отзываюсь я, улыбнувшись. Мама уходит на кухню, а я остаюсь стоять посреди гостиной, не зная, что мне делать. Такое ощущение, что я незваный гость, поэтому и чувствую себя неловко. Раздается дверной звонок, но я не спешу открывать. Динь-дон. Динь-дон. — Эмма? — доносится до меня голос мамы. — Я открою! — отвечаю я, следуя к двери. На пороге стоит Одри, её дрожащие руки сжимают букет ромашек. — Одри? — вполголоса произношу я, не веря тому, что она действительно здесь. Она молча подходит ко мне и крепко обнимает. — Прости, что не приходила, — произносит Одри. — Кроме мамы никто не приходил, — спокойно говорю я, но все же срываюсь: — И я не понимаю, почему. Убийцей была Пайпер, а все ведут себя так, будто бы это была я. Одри вздрагивает. Ее глаза на мгновение расширяются, в них плещется неподдельный страх, но она берет себя в руки и больше не выказывает свои эмоции. — Нам всем было тяжело, — отвечает она, протягивая мне цветы. — Каждый справляется с этим как может. Я молча киваю, принимая букет, так как даже не знаю, что ответить. Что я могу сказать? Что мне тяжелее всех? Это было бы слишком эгоистично. — Ребята должны зайти сейчас, — буднично произносит Одри. — Знаешь, как нас начали все называть? Лейквудская шестёрка. — Одри, я хотела у тебя кое-что спросить, — тихо произношу я, не желая, чтобы нас кто-то услышал. Но появление на пороге Ноа, а после Кирана, Брук и Джейка, не дают мне закончить начатое, так как при них я не решаюсь озвучить вопрос, решив поговорить с подругой позже. — А вот и она! — восклицает Фостер, а после обнимает меня. — Наша «последняя девушка». — Звучит как клеймо, — безрадостно отзываюсь я. Ноа сразу же теряет весь свой энтузиазм, но вместо того, чтобы показать всем, что я совершенно не в порядке, добродушно улыбаюсь друзьям. «Притворяйся, Эмма, притворяйся, ведь больше нет другого выхода, верно?». Если честно, я не знаю, что сказать. Смотрю на своих друзей и не могу подобрать слов, будто мы друг другу чужие люди и нам больше не о чем разговаривать. Общее горе должно ведь объединять, а не разводить людей по разные стороны. — Почему? — просто спрашиваю я. — Эмма, послушай… — произносит Киран, но я не даю ему закончить. — Нет, не надо, — качаю головой, на мгновение, закрыв глаза. — Я действительно не понимаю, почему вы бросили меня. За полгода ни одного звонка, ни одного сообщения. Ни-че-го. Вы вините меня в деяниях Пайпер? Считаете, что из-за ненависти ко мне она совершала убийства? Но… — Хватит! — не выдерживает Брук. — Замолчи, Эмма! — Брук, пожалуйста, не говори ничего, — успокаивающе говорит Джейк и крепко прижимает к своей груди девушку, стараясь успокоить, но она отталкивает его. — Не говорить ничего?! Я не могу даже видеть ее. Мне не стоило приходить. Это Эмма во всем виновата, — выкрикивает Мэддокс. — Эмма! — Что? — недоуменно спрашиваю я. — О чем ты? — Мы пообещали молчать и ничего никому не говорить. Твой доктор сказал, что лечение будет более эффективным, если ты будешь в неведении. Но я не могу… больше не могу… — Брук дрожит, стирая с лица слезы. — Пайпер — вымысел. Твой вымысел, Эмма. Ты придумала её. — Брук! — жестко одергивает её Киран, а после подходит ко мне, взяв за руки, но совершенно обыкновенное прикосновение неприятно обжигают кожу, словно являются раскаленной сталью. — Эмма? Эмма, не слушай её. Всё будет хорошо. Ты слышишь меня? Всё будет хорошо. «Пайпер — вымысел», — слова звенят в моей голове, вытесняя другие мысли, вытесняя всё вокруг, будто бы сейчас всё остальное лишь пустяк, и только это самое главное. Учащенное сердцебиение в грудной клетке сигнализирует о подступающем приступе паники, и я, чтобы не сорваться перед друзьями (бывшими друзьями?), отступаю назад. Они чувствуют себя потерянными, не знают, что следует сказать или сделать, а еще… они боятся меня. Я вижу это. Я чувствую. Я знаю. Они. Меня. Боятся. Сорвавшись с места, бегу к лестнице, желая как можно быстрее добраться до своей комнаты, в которую еще недавно не хотела заходить. Пройдя через спальню, захожу в ванну и открываю кран; зачерпнув ладонями воду, умываю лицо. Опершись руками об умывальник, смотрю на свои невольно дрожащие руки, а перед глазами мелькают воспоминания о событиях полугодовой давности (хотя кажется, что прошло не больше недели), смешиваясь с удушающим чувством вины. — Пайпер не была вымыслом, — шепчу себе я, глядя на своё отражение, — не была. Из глаз хлынули слезы, я зажимаю рот рукой, чтобы не сорваться на крики. Только не сегодня. Не сейчас. — Я не делала этого, — повторяю себе дрожащим голосом, продолжая смотреть на своё отражение. ㅤ Но больше я не вижу себя. Только Пайпер. — Это ты всех убила, Эмма, — насмешливо, сквозь зубы цедит она, проводя левой ладонью по лезвию столового ножа. — Я не делала этого! Это ты их убила! Ты! — выкрикиваю я, ударив рукой по зеркальной поверхности. — Я — это ты, Эмма. Мы одно целое. И ты никогда не избавишься от меня, — самодовольно говорит Пайпер. ㅤ Мгновение — и зеркало разбито. Отражение больше не ухмыляется. Оно кричит.