Да, у меня Ханахаки.

У меня Ханахаки. Это забавно. Вообще-то мне не должно быть смешно по всем правилам логики и морали, но мне смешно. Я буквально легкими чувствую иронию. Смекаете? Узнала я об этом, по сути, случайно. Рядовая флюорография оказалась для меня решающей. Вместо того, чтобы выдать мне обычную бумажку, которая должна была сказать, что у меня все в порядке, врач попросил меня одеться и присесть на лавочку. Лицо у него было весьма озадаченное. Он снова и снова смотрел на проявленный снимок.  — Эм… Кхм… Я не буду сейчас вдаваться в подробности, но обязан вам сообщить… Вы знакомы с болезнью Ханахаки?  — Конечно, ею болеет каждый третий человек на Земле, — я утвердительно киваю, не понимая, к чему он ведет.  — В ходе флюорографии у вас выявлена Ханахаки, — он на секунду делает паузу, когда я в шоке прикрываю рот рукой, чтобы не брякнуть лишнего. — Вы сейчас любите кого-то безответно, Эрин? Я убираю руку от лица и глубоко вдыхаю. Не помню, улыбнулась ли я как-то жутковато, но врач втянул голову, словно черепаха.  — Вы же и сами все видите на снимке. С этого все и началось. Точнее, именно так я узнала о своем недуге. «Все» началось после следующей встречи с врачом. Рентгенолог дал мне направление в больницу, специально предназначенную для больных Ханахаки. Туда я теперь вынуждена гонять каждую неделю. Но тогда мы были там первый раз. Я и мои родители. Мы прошли в кабинет глав. врача, у которого уже были наготове мои снимки. Вообще, он должен был в первую очередь ввести меня в курс дела, ведь это я принимала судьбоносное решение. Но он говорил с моими родителями, и совсем не потому, что плохо выполнял свою работу или жалел их. Просто он давно работал там и знал, что я уже давно приняла решение, теперь оставалось только проинформировать моих родителей о том, с чем они будут вынуждены столкнутся в ближайшее время. Поместив снимки на доску, он подсветил их.  — Я не буду растягивать то, что и так причинит вам боль. Ваша дочь больна Ханахаки. Вы можете видеть на снимках, что в левом легком уже образовался бутон, — он глянул на их реакцию: папа явно напрягся, мама — выглядела спокойной, но глаза уже блестели от слез. — К сожалению, также я вынужден вам сообщить, что уже 50% усеяны семенами будущих цветов. Он замолчал. На несколько мгновений повисла жуткая пауза. Я даже отвлеклась от рассматривания пола и посмотрела на родителей, ожидая хоть чего-нибудь. Неожиданно, мама подала голос:  — А последний цветок? Его семя уже созрело? Только позже, конечно же, из интернета, я узнала, что последний цветок — это тот цветок, который прорастает от самой верхней точки трахеи и его стебель устремляется до самой ротовой полости, где он и расцветает. Обычно, к этому времени пациент уже умирает от удушья. Так что это очень даже красиво, хоронить человека с цветком во рту.  — Да, — с тяжелым вздохом произносит врач. — Вы понимаете, что я обязан спросить, пойдет ли ваша дочь на операцию? Он не спросил, можно ли вылечить меня с помощью ответной любви. Видимо, на практике такие вещи случаются крайне редко. Настолько редко, что о них предпочитают не заговаривать.  — Нет, — резко выплевываю я, даже еще чуть раньше, чем врач закончил свое предложение.  — Да, — тут же парирует папа. Врач поднимает брови в воздух, любопытствуя, кто победит. Но подсознательно он знал сторону победителя, ведь без моей подписи меня не положат на операционный стол.  — Тогда вам нужно заполнить некоторые бумаги, — он протягивает мне небольшую стопку бумаг. Но я, лишь бросив мимолетный взгляд и выцепив место для моей подписи, ответила:  — Я ничего не буду подписывать. Он кивает, а папа хватается за голову. Врач кивает не так, как будто бы он со мной согласен, а будто говорит: «Я киваю, не потому что согласен, а потому что ты непроходимая дура».  — Есть ли какие-то микстуры? Таблетки? Спреи для горла? — снова задает вопрос мама. Она не будет спорить с моим выбором, потому что принимает его. И знает, что будь она на моем месте (не приведи господь!), то поступила бы точно так же.  — Да, они существуют. Я могу выписать их ей, но вы должны понимать, что любое медикаментозное лечение Ханахаки входит в категорию слабо действующих. Проще говоря, оно только отсрочит неизбежное. Так и начался этот водоворот: кровавые текстильные платки, которые пачкались все быстрее с каждым днем; таблетки; психотерапевт, которого я посещаю раз в неделю, в пятницу, вечером; и бесконечные жалобные вздохи и взгляды… Но все по порядку. Как вы догадываетесь, так как Ханахаки совсем не заразна, школу для меня никто не отменял. Так что я была вынуждена вкладываться в свое будущее дальше, даже если все эти вложения пойдут коту под хвост через пару месяцев. Таблетки, которые я принимала, должны были замедлить рост цветов в моих легких. И сначала все думали, что они и правда работают. Но затем я начала кашлять. От легких покашливаний, до тяжелых приступов. К тому времени я уже научилась справляться с этим. Выбегаешь из класса и откашливаешься в свое удовольствие в туалете, если успеваешь до него добежать прежде, чем тебя согнет пополам. Первое время во время приступов меня окружали друзья, но позже я стала выходить из класса совсем одна. По разным причинам. Некоторые не хотели признавать тот факт, что я умираю, и поэтому игнорировали мои приступы, потому что так было легче притворяться, что со мной все хорошо. Кто-то на собственном опыте знал что Ханахаки делает с людьми. Кто-то злился на меня за то, что я не хочу делать операцию. А кто-то жалел меня, но не знал как помочь. Раньше учителя очень волновались, но со временем спокойно отпускали меня с уроков, провожая мою спину грустным взглядом. Но все это нельзя было сравнить с тем, что было со мной, когда я выкашляла свой первый лепесток. Урок химии. Он только начался, мне выдали мою последнюю работу с очередным «отлично». Где-то в глубине меня начинает клокотать отвращение, потому что все мои старания напрасны. Я чувствую, что мне нужно выйти: в горле начинает першить. Я вытаскиваю платок из заднего кармана джинс и встаю из-за парты. Учительница кивает мне, сведя брови к переносице, отчего между ними появляется морщинка. Иногда, ты сосредотачиваешь внимание на таких мелочах, чтобы не видеть глаз человека, которые полны грусти. Но это еще не самое худшее. Когда иду дальше и поворачиваю голову в сторону моего соседа по парте, я натыкаюсь именно на его глаза и обжигаюсь сожалением. Он был как раз из последней категории людей. Срочно отворачиваюсь и ускоряю шаг. Но когда закрываю за собой дверь в класс, я все равно вижу, как он смотрит на меня. В этот раз я успеваю добежать до туалета. Я опираюсь одной рукой о раковину и тут же захожусь в кашле. Очень сильная волна выбивает меня из колеи, голова кружится и руки ослабевают. В итоге, я отпускаю раковину и сгибаюсь пополам, обхватывая ребра рукой. Я чувствую, как по моей коже бежит холодный пот. И чувствую, как щиплет грудь. Врачи сказали, что у цветов моего избранника очень нежные лепестки, которые щекочут внутреннюю поверхность моих легких. От этого появился зуд, с которым мне не удается справиться никаким лекарствам, поэтому я расчесала свою грудную клетку до крови в некоторых местах. В этих местах и щиплет. Когда приступ кончается, я первый раз чувствую кровь у себя во рту. Меня тошнит. Но так же я чувствую во рту сгусток чего-то. Я без раздумий выплевываю это в раковину. Какая-то дрянь в крови. Я взяла это и промыла водой. Из-под алой жидкости показался нежно-розовый лепесток. Дальнейшая экспертиза показала, что в моих легких прорастают пионы. Пионы… Мои родители были одними из тех, кто совершенно по своему пытался справится с тем фактом, что я умираю. И эта их своеобразность приносила мне кучу неудобств. Но я их не виню. Я же все-таки их дочь. Одной из этих неприятнейших неудобств была женщина, которую я вынуждена была посещать каждую неделю. Доктор Памела Поттс. Ровно один час в неделю. Я должна была высидеть у нее ровно 60 минут, а это было весьма сложно, ведь после первых трех-четырех сеансов нам было не о чем говорить.  — Так и будешь молчать? — осведомилась она.  — А чего вы хотите от меня? Мы ведь обе знаем, что от этого нет никакого толку. Сколько больных Ханахаки вы вылечили? Ни одного, — по какой-то причине я решила вылить все свое законсервированное отвращение на нее, а раз уж начала, то чего ее жалеть? — Для чего я здесь? Вы ведь собираетесь переубедить меня согласится на операцию? Думаете я не готова к тому, что грядет? Не знаю, что со мной будет? Я посещаю это заведение каждую неделю и видела с дюжину больных Ханахаки. Я знаю, что скоро так же, как и они, лягу в койку и буду ждать последней минуты. Мне не страшно, окей? Я могу идти? Доктор Пэм выдержала паузу, чтобы дать мне отдышаться. Такая длинная и эмоциональная тирада далась моей дыхательной системе не легко.  — Если честно, ты здесь, чтобы разлюбить.  — Этого никогда не случится! — злость закипает все сильней.  — Почему? Ты все еще питаешь надежду на ответные чувства? — ее вид ученого, наблюдающего за подопытной крысой раздражал меня больше всего.  — Да.  — Почему? — она уцепилась за эту тему, так как прошлые два сеанса я промолчала, и она, грубо говоря, не справлялась со своей работой.  — Он вернется ко мне. Я знаю это. У нас всегда была эта связь. Что-то вроде эмоционального каната. Он был внимателен, он слушал меня, он запоминал. Иногда, вещи, которые, казалось бы, совершенно не подходят друг другу, оказываются лучшим вариантом, ну, знаете, именно два человека вместе… Она улыбнулась. Улыбнулась так, что увидела мысль, промелькнувшую в ее голове: «Да, именно поэтому у тебя растут цветы в легких».  — А если ты ошибаешься?  — Какая разница? Я все равно умру. Когда перед тобой поставили какой-то не особо приятный факт, ты стараешься не верить в него и продолжаешь надеяться. Например, тот факт, что ты умираешь, а это значит, что ты скоро умрешь (вам кажется, что в это так просто поверить?). Но ты все еще надеешься на чудо. Однако, даже самая сильная надежда со временем угасает и на ее место приходит смирение. Ты перестаешь ждать чуда. А когда не ждешь его, оно обязательно случается. В обычное воскресное утро, такое же, каким оно было неделю назад, месяц назад, за неделю до того, как я узнала о бутоне в моих легких, случилась необыкновенная вещь. Точнее, из-за ожидания в течении такого длительного времени, эта вещь казалась необыкновенной. На самом же деле, в мире современных технологий такое происходило каждый день — один пользователь отправил другому сообщение. Как будто бы он никогда и не уходил. Вводить нашу переписку сюда я не буду, так как там было все сухо и по-деловому. Скажу только, что мы условились встретится в ближайшем ко мне парке. Когда мы решали, где встретимся, главный вход казался идеальным вариантом: он только один и пространство его не распространяется на большую территорию, где мы бы могли потеряться. Однако, оказавшись в самом парке, я поняла, что это было ужасной идеей. Бабушки осуждающе смотрели на меня, наверное, из-за моего сероватого цвета кожи, приобретенного в последние недели. А когда я зашлась очередным приступом кашля из-за переизбытка в моих легких, если от них еще что-то осталось, свежевыработанного кислорода вместо привычных выхлопов машин, все окружающие меня мамаши с их чадами стали шарахаться от меня, как будто бы я разносила вирус Эбола или что еще похуже. Поэтому я нашла лавочку неподалеку от входа, которая была скрыта тенью от раскидистой ивы, и уже там согнулась в три погибели. В этот раз вышло три лепестка сразу. Я убрала их куда следует и тут же почувствовала, как в моем кармане джинс завибрировал телефон. «Где ты?» «Третья лавочка слева.» Он здесь. Я ощущала волнение во всем моем теле, кроме одного единственного места. Сердце, которое должно было учащенно биться, не ощущалось совсем. Будто бы вместо него у меня была дыра. Депрессия — побочный эффект умирания. Мимо меня проходила очередная дамочка с ребенком. Мальчик показал на меня пальцем и спросил:  — Мамочка, а почему у этой девочки кровь на губах? — женщина молча ускорила шаг и потащила чадо за собой. Но я уже не следила за прохожими вокруг меня, я судорожно пыталась оттереть кровь платком, который и без того был пропитан кровью насквозь. И по закону жанра, в этот момент появился он. Я быстро убрала платок в карман, но его брови уже сошлись на переносице, а значит, он заметил. Я встала.  — Привет… Кори, — выдавить из себя его имя мне удалось с трудом. Спустя такое-то количество времени, хех.  — Что это? — он засунул руку мне в карман, где лежала моя рука, судорожно сжимающая платок. Гилберт обхватил мое запястье и я совершенно подсознательно разжала руку. Он потянул наружу и я поддалась. О чем тут же пожалела: он отпустил мою руку. Я показала платок, который был весь в крови. В его глазах отразился микс из сожаления, страха и…  — Все равно я не смогла бы скрывать это долго. У меня… Ханахаки. Я опустила голову, чтобы не смотреть ему в глаза. Этот взгляд я уже видела сто раз, а сейчас он будет помножен на миллион, потому что смотреть на меня будет он. Но я могла видеть его руки, которые сжались так, что костяшки побелели.  — Это я? — как бы удостоверяясь, спросил он. Я кивнула. В воздухе повисла напряженная пауза. А когда я слишком напряжена, я начинаю стебаться.  — Пионы?  — Что-то не так? — этим вопросом он отбил у меня любое желание спрашивать.  — Нет. Снова пауза. Мы, как-то не сговариваясь, сели на лавочку.  — Сколько осталось времени по прогнозам врачей? — спросил он, глядя на грунт под ногами.  — Полтора месяца, может, меньше. Теперь мое желание смотреть на него перебороло страх. Я смотрела на него не сводя взгляда. Он упорно смотрел на грунт, хотя наверняка почувствовал мой взгляд. Затем, он молниеносно перевел взгляд и наши глаза встретились. Мое сердце сжалось: его глаза передавали столько боли, что мне было даже стыдно. Я держала руки в карманах пальто. Он тоже. Но вдруг его рука выскользнула из тканевого плена и прикоснулась к моей щеке. Так, как уже давно не касалась. И мое сердце начало плавиться.  — Прости, что не пришел раньше.  — Ничего страшного, — вдруг за одну секунду с помощью одной фразы я отпустила все сожаление, которым было наполнено мое сердце. А затем произошло то, чего с больными Ханахаки не происходит. Он поцеловал меня. Прильнул к моим губам так, будто бы хотел искупить свою вину. Я чувствовала, что он хмурится. Для этого мне не нужно было на него смотреть. А я… Я зажмурилась, вдыхая такой необходимый мне воздух. Это происходило всего пару мгновений, но я почувствовала так много... Потом он отпрянул. И посмотрел мне в глаза снова.  — Больше никаких цветов. Я хотела ответить, но слова не шли с языка, поэтому я просто кивнула. И тогда он обнял меня. Как обнимают людей, к которым ты всю жизнь стремился. Дышать стало легче.