Пять раз когда Эрик предал Алана, и один раз когда Алан Эрика

Алан до ужаса педантичен. Педантичен во всем: от работы до домашнего быта, от собственной одежды до того, насколько ровно надеты очки Эрика; от того, как расположены листья цветка на окне до овощей в собственном гарнире. Рон часто говорил ему, что в этом Хамфриз очень напоминает Уильяма, но даже Ти Спирс не так зациклен на мелочах. Особенно на мелочах и на воспоминаниях. Как и многие шинигами, Алан помнит все. Все: от первого дня в Академии до первой собранной души, от первых сверхурочных до первой пьяной попойки со своим напарником, от первого приступа до сурового вердикта врачей. Алан Хамфриз помнит все. Особенно, если эти воспоминания касаются Эрика. Его напарник вообще занимает слишком много места: в жизни, в работе, в отношениях, в быту, в душе, мыслях и памяти самого Алана, и, наверное, именно поэтому он единственный, кому Хамфриз может простить и спустить многое. Да что там многое – все. Ну, или почти все. Ведь Эрик – особенный. Эрик не такой, как остальные жнецы. В его голосе никогда не проскальзывает жалости, в глазах – ни капли скорби, разве что в отношении нет-нет да проявится чрезмерная забота, но она настолько искренняя, что у Алана не получается злиться за нее на него слишком долго. В его глазах он почти идеален, но все же и в Слингби оказывается червоточина, маленький, почти неразличимый столь неверному зрению шинигами изъян, который так больно ранит Хамфриза, даже если в памяти обоих он остался не более, чем смутным воспоминанием. Да, Эрик хороший напарник: понимающий, сильный, надежный, верный. И не смотря на все это, он умудряется предать Алана – и не единожды. И это то единственное, что жнец никогда ему не простит – ведь каждый такой раз он помнит, слишком отчетливо помнит, и все предательства Слингби свербят и свербят в груди, аккурат между сердцем и смертельными шипами, с каждым новым близко-близко подбираясь к трепещущему комку мышц, что иногда Хамфризу кажется, что они убьют его раньше, чем это сделает неизлечимая болезнь. Первый раз Эрик предает Алана, когда они еще даже не знакомы. Ну как предает – это скорее отдает легкой, злой студенческой шуткой, но для Хамфриза – тогда еще совсем наивного, честного, светлого, это остается равнозначно предательству. В тот день они с Ноксом впервые оказались в здании Академии. Пришли записываться на ежегодный экзамен на зачисление на обучение, и это здание, состоящее из четырех корпусов с высокими готичными шпилями, протыкающими небо мира жнецов, испугало их до дрожи и заставило замереть от восхищения. Они скромно и растерянно замерли в холле – их шаги громким эхом отзванивались от мраморных полов, и Алану казалось, что на них все смотрят. - И куда теперь? – шепотом спросил Нокс, неуютно ежась. Это на подготовительных он был рубаха-парень, неукротимый ловелас и головная боль преподавателей, а здесь вел себя как описавшийся щенок. Хамфриз неуверенно повел плечами, почти сразу же заметив небольшую группу парней, что-то громко обсуждающих у одного из окон. Из студентов особенно выделялся один жнец – высокий, статный, красивый, с широкой доброй улыбкой и задорным прищуром ярких глаз, а лохматая копна темно-каштановых волос в свете солнечных лучей словно ореолом окружала сильное лицо. - Извините, - смущенно замялся перед ними Алан, но взяв себя в руки, все же гордо вскинул голову, споткнувшись на собственных словах, когда тот самый красивый парень посмотрел прямо на него. И улыбка у него оказалась такая, как Хамфризу и показалось издали – светлая и открытая. – Не подскажете, как пройти в деканат? - А, парень, тебе туда, - тот жнец свободно махнул в сторону лестницы. – У нас небольшой ремонт, заменяли двери, поэтому табличек почти нигде нет. Тебе на третий этаж, шестая дверь справа. Можешь не стучаться, просто заходить – а то у них там так шумно, что твой стук никто и не услышит. - Спасибо, - кивнул Алан и, поудобнее перехватив документы, увлек за собой Рона, уже успевшего засмотреться на проходящих мимо студенток. Вот бабник, что с него взять. Хамфриз почти взлетел по лестнице, отсчитывая нужную дверь, вот только открыв ее, попал не в деканат, а прямиком в женскую раздевалку. Пару секунд они с Роном и полураздетые девушки смотрели друг на друга, а потом поднялся такой дикий визг, что Алан, пунцово-алый и злой, вылетел обратно, и услышав ехидный и задорный смех той компании, едва не зарычал от злости. Но обернувшись, из целой толпы видел только смеющегося темноволосого парня. И почему-то именно его довольный смех так особенно больно ранил. Второй раз Эрик предает его на первом задании. Алан знает, что его приставили к Слингби скорее как довесок, чем как посильную помощь – чтобы просто понаблюдать, посмотреть, поучиться, но Хамфризу так надоели эти указания, он отчаянно хочет доказать, что он не пустое место, что и он на многое уже способен, и что его можно допустить к полевой работе. И главное – что из него выйдет замечательный напарник. Вот только Слингби, суровый, сильный и уверенный, совсем не нуждается в нем. Он смотрит на него так, словно не видит, и говорит: - Отойди, мелюзга, - прежде чем подойти к умирающему, и едва не задевает его плечом. И голос у него хриплый, пропитый, а взгляд мутный-мутный, как бутылочное стекло. Хамфриз поджимает губы, но делает шаг назад, заметив темную тень за углом дома – на осознание того, что это демон, уходит буквально пара секунд, и он нападает на него первым. Вот только даже демон не собирается воспринимать его всерьез – улыбается, скалится, посмеивается и легко выбивает из его рук косу смерти. А потом между ними вклинивается Эрик, и лезвие его пилы распарывает адской твари грудь, прежде чем демон пронзает стажера. Черная кровь капает Хамфризу на пиджак, пара капель даже оседают на коже, и Алан брезгливо стирает их платком, который тут же выбрасывает. - Совсем спятил? Бросаться на демона? Ты кем себя вообще возомнил? – в голосе Слингби нет злости, только такое разочарование, что Хамфриз закусывает губы, не хватало еще расплакаться – это до того обидно и несправедливо, что Алан хочет защититься, хочет сказать что-то в свое оправдание, но слова застревают на языке. А Эрик смотрит на него и смотрит, этим странным бутылочно-пьяным взглядом, и Алан первым отводит глаза. - Ты только мешаешься под ногами. Никогда не встречал более бесполезного жнеца, - наконец отрывисто бросает Слингби и исчезает в свете телепорта, оставляя стажера одного. А Алан вдыхает отравленный ночью и кровью демона воздух и сжимает кулаки так, что даже больно. Третий раз случается так много-много лет спустя, что Алан почти уже забывает про предыдущие, но он выпадает в самый канун Рождества. В тот день весь отдел готовится к празднику – шумно, со смехом и с размахом, позабыв о полевой работе и не сданных годовых отчетах, и даже Уильям смотрит на это сквозь пальцы, что совсем не придает желания всем остальным работать. Рождество – любимый праздник в мире жнецов, и к нему в их мире особое отношение. Все при деле – и всем заведует, конечно, Грелль, только успевая направо и налево раздавать указания, и, кажется, успевает быть везде и сразу. Под его чутким руководством Алан развешивает сверкающие шары на нижних лапах огромной елки, а Эрик бегает из зала, где и будет проходить рождественская вечеринка, на третий этаж, и коробка за коробкой приносит все новые и новые новогодние игрушки. И в какой-то из этих забегов – Хамфриз даже толком не успевает понять, когда именно, Эрик теряется. Проходит десять минут, пятнадцать, в коробке жнеца заканчиваются и игрушки, и мишура, и дождик, и он отправляется на поиски напарника. И на свою голову его находит. Слингби так и застрял на третьем этаже – он пылко целует новенькую из бухгалтерского отдела, прижав ее к стене кладовки, зарывается пальцами в густые темные волосы, а девушка бесстыдно закидывает тонкую ножку в ажурном чулке ему на бедро и стаскивает с него пиджак. Они так увлечены друг другом, что совершенно не слышат отчаянного вздоха Алана, сорвавшегося с его губ прежде, чем он успел зажать себе рот ладонью. Жнец делает шаг назад, смаргивая не то слезы, не то наваждение, а потом еще шаг, и еще, и еще, пока, наконец, не срывается на бег. И останавливается лишь возле дубовых дверей, ведущих в зал, приводит в порядок сбившиеся галстук и дыхание, дежурно улыбается и возвращается к остальным. Эрик появляется спустя полчаса – растрепанный, довольный, лохматый, он украдкой поправляет воротник и стирает остатки помады с шеи. Шально улыбается, когда видит завистливые взгляды, направленные на него. Эрик всегда такой Эрик. Он смотрит на Алана, чуть улыбаясь, а шинигами качает головой. Но что он может ему сказать? Все-таки Слингби ему ничего не обещал. Но вся беда в том – что и не оттолкнул. Оттого в груди Хамфриза так туго сжало сердце, так горько, так больно, как шипам даже и не снилось. А на четвертый раз Эрик предает его в поместье Фантомхайв. Алан бы соврал, если бы сказал, что не замечает, что напарник что-то скрывает, но он и подумать не мог, что его тайна настолько… огромна и ужасна. Жнец совершенно не верит словам демона, не верит и не верит, пока воочию не видит Эрика – так, словно в первый раз, так, словно с глаз спала пелена доверия, и понимает, насколько он изменился – как четче стали движения, как болезненно потух взгляд, изувеченный виной, как светлые души переполняют его изнутри. Как собственная душа шинигами светится сотнями крошечных огоньков чужих жизней. Хамфриз все это время думал, что знал своего – кого? – друга? напарника? возлюбленного? – но оказывается, все это время Алан был слеп, убаюканный его теплом и вниманием. Обманутый собственной привязанностью и желающий быть ею обманутый. Они пересекаются взглядами лишь на мгновение, но его оказывается более, чем достаточно, чтобы Алан все окончательно осознал. Все эти смерти, все эти собранные души, весь этот хаос – все предыдущие предательства меркли по сравнению с тем, что Эрик творил сейчас. Творил так яростно и самозабвенно, прекрасно зная, что Хамфриз это никогда не примет. Он кричит его имя, и Эрик дергается, замирая на мгновение, но больше не смотрит напарнику в глазах. Алан хочет крикнуть – зачем? Алан хочет выть – почему? Алан не понимает – за что? Но в этот момент демон ранит Слингби, и тот поспешно исчезает. Хамфриз бросается за ним вдогонку, но слишком поздно – жнеца уже и след простыл. А Хамфризу в напарниках вновь остается лишь его предательство. Но не успевает он еще толком отойти от предыдущего, как Слингби предает его вновь. И кажется даже сам этого не осознает. Горячо обещает, что больше не будет никого убивать, что да, правда, хватит, что да, он не прав, что понимает, что Хамфризу это совсем не нужно, что да, он готов смириться, что обязательно его отпустит, что позволит самому выбирать свою судьбу. И Алан кивает, соглашается, но видит старого напарника насквозь – и в его взгляде все то же упрямое бутылочное стекло. Слингби говорит и говорит, но Алан слышит в отрывистой речи жажду довести все до конца, ощущает желание спасти друга вопреки всему, чувствует решимость найти последнюю душу и собрать тысячу - даже если это смертельно ранит Алана и навсегда разрушит их дружбу. Даже если это будет стоить жизни самому Эрику. Он такой эгоист. Хамфриз хочет сказать, что ему не нужны его души, потому что Слингби уже сам, без шипов почти убил Алана, но не решается – его любовь к Эрику много глубже разъедающего предательства, и теперь, когда у них почти не осталось времени, он не хочет тратить его на обиды. Он хочет просто ему верить. Хотя бы сейчас. Даже зная, что это очередной самообман. Вот только Эрик не хочет ценить ни оставшееся время, ни чужое доверие. Совсем не хочет, обезумевший от подступающего горя и собственной решимости. И именно это предательство разбивает Алана на куски, и ему настолько больно, что даже смерть уже не пугает. И потому в момент, когда Слингби готов убить мальчика, Хамфриз покорно подается вперед и подставляется под пилу. Боль, которую испытывает Алан, совершенно не идет ни в какое сравнение с той, что разрушает его изнутри, и даже приносит облегчение. Он чувствует, как дрожат руки Слингби, когда он ловит его, слышит пронзительный крик, видит изломанное болью выражение лица напарника, но не может сдержать злой, порочной ухмылки, предсмертно иссекающей его губы. Потому что это то предательство, которое Эрик заслужил. Одно. Общее на двоих. Алан не знает, есть ли Рай или Ад, или еще что-то там, за пеленою смерти, что уготовано для жнецов, но одно знает точно – если и есть, то свое обоюдное предательство они будут искупать еще долго – всю оставшуюся вечность. И не искупят его никогда.