Им не страшно

Куда я бежал? Не знаю. Как и ответ на вопрос "зачем". Как и ответ на вопрос "что делать дальше". Я просто бросился прочь от этого дома, прочь от этой девушки с идеально ровной осанкой и взглядом мученицы, прочь от ее холодного, тусклого голоса. Во мне все клокотало. "Я другому отдана, я буду век ему верна". Как она может?! Как она смеет?! С такой холодностью, с такой...с такой жестокостью она обратилась ко мне!.. С таким...презрением? Да, возможно, в свое время я поступил с ней не лучшим образом...да что скрывать, ужасно и недостойно. Я и сам это понимаю. Со стороны это выглядело справедливо, я показался человеком возвышенным и понимающим всю ценность моральных устоев, но по факту я повел себя как последний подонок, просто поленившийся взять на себя ответственность. Все это так... Но разве я настолько плох?! Неужели я совсем, безнадежно, окончательно прогнил?! Так, как Татьяна обращалась со мной - с презрением, с холодностью, свысока - обращаются только с окончательно павшими преступниками, с отребьем мира сего. С теми, кого уже не исправить. Разве я таков?.. Нет! Нет, я не хочу в это верить! Я не могу быть настолько безнадежен! Я совершил много ошибок, да, я много лет жил в забвении, да, я предал многих людей, да... Стоит вспомнить хотя бы Ленского... Одно воспоминание заставляет меня содрогнуться. Каким чудовищем я был, что так холодно, недрогнувшей рукой, без всякого сомнения...выстрелил прямо в сердце... О, Владимир, это ты мог бы смотреть на меня с презрением и укором! Но я докажу, что изменился. Я докажу! И тебе, гордая Татьяна, и тебе, несчастный Ленской, и всему остальному свету! Пусть все увидят, что Евгений Онегин по-настоящему переродился! *** Такие мысли беспорядочно метались во взъерошенной голове Евгения Онегина, пока тот, спотыкаясь и оскальзываясь, несся прочь от ненавистного ему теперь дома Лариных. Как уже было сказано, Евгений не знал, куда ему идти и что делать дальше, поэтому, выдохшись, он просто плюхнулся на дорогу, наплевав на то, что на нем дорогущие брюки, сшитые на заказ. Онегин обхватил голову руками и уставился в никуда, пытаясь собрать рассыпающиеся мысли в кучу и вновь состроить из них кирпичики логичных поступков. - Э-гей! Прочь с дороги, пьянчуга! - услышал Онегин внезапный окрик, но не обратил на него внимания, подумав, что обращаются к другому - ведь он не был пьян. Но крики не прекращались, а звук все приближался, поэтому Онегин наконец обратил внимание на нервного извозчика. Евгений повернул голову и узрел с бешеной скоростью надвигающуюся на него карету, запряженную парой лошадей. Кучер, надрываясь, орал Онегину, чтобы он, пьянь подзаборная, убрался с пути, но Евгений лишь ошалело глядел на несущуюся карету... Последним, что увидел Онегин до минуты затмения, было огромное лошадиное копыто с торчащей из-под подковы травинкой. *** - Дружище, очнитесь! Какой кошмар, ну и шишка... Эй, ну просыпайтесь же! Онегин чуть приоткрыл глаза, но сразу же захлопнул их - мерзкий солнечный свет из окна лился прямо на лицо. Незнакомый голос, до этого пытавшийся его разбудить, с облегчением выдохнул: - Вы все-таки живы... Слава Богу! Друг мой, ну кто же так безбожно пьет? - Я...е...пя... - попытался возразить Евгений, но с языка сорвалось лишь невнятное мычание. Голос насмешливо ответил: - Ну конечно. В любом случае лежите и отдыхайте, вам нельзя вставать. И желательно еще пару-тройку дней не выходить на улицу... - незнакомец хохотнул. - Если вы не хотите, чтобы публика увидела вас с лиловым отпечатком копыта на лбу. "Так вот почему так болит голова", догадался Евгений. С трудом подняв трясущуюся руку и коснувшись ею лба, он взвыл от боли - даже легчайшее прикосновение отдалось неописуемой, взрывной болью в разбитом лбу. Его незнакомый собеседник взволнованно взвизгнул и схватил Евгения за руку: - Не трогайте! У вас голова совсем разбита! - Ааа.. - страдальчески застонал Онегин и закрыл глаза. Незнакомец рядом отпустил руку раненого, успокоенно выдохнув, и обратился к нему: - Куда вас отвезти? И есть ли кому приглядеть за вами? Евгений сформулировал в голове вопрос и уже менее заплетающимся языком пролепетал: - Н...некуда...и некому...я не...я при...езжий... - слова путались в голове и съезжали с языка бесформенной массой. Незнакомец расстроенно покачал головой: - Ужасно. Знаете, я тогда сделаю вот что... Я еду в Санкт-Петербург и где-нибудь по дороге, где встретится лечебница, вас оставлю. - Я...я тоже в Петербург! - Онегин аж приподнялся над скамейкой кареты. - Я оттуда.. - О? - его собеседник радостно хлопнул в ладоши. - Отлично! Тогда я с радостью довезу вас! И мне спокойнее, по дороге смогу сам за вами проследить... А то неловко как-то вышло~ - и молодой человек успокоенно рассмеялся. Онегин выдавил из себя улыбку в ответ и поинтересовался: - А как...вас называть?.. - О, как я мог! - звонко хлопнул себя по лбу незнакомец, вызвав у Онегина дрожь и всплеск боли в разбитой голове. - Меня зовут Александр Чацкий. - Евгений Онегин... - выдохнул раненый. - Онегин?! В самом деле?! - с внезапной горячностью вскрикнул Чацкий. - Я много слышал о вас от князя! Вы вроде как дружны с ним и его женой?! - казалось, что Александр уже абсолютно забыл о состоянии своего собеседника и общался с ним, как с другом за обеденным столом. Евгений вздохнул. - Был дружен...от них и еду. - его речь постепенно становилась все более связной, а сознание - все более чистым. Он уселся чуть поудобнее и наконец сумел сфокусировать взгляд на своем невольном соседе. Чацкий был худым, даже откровенно тощим - это первое, что бросалось в глаза. Второе - вихрастые волосы ядерно-рыжего цвета, напоминавшие пламя. Локоны были достаточно коротко подстрижены и вздымались к небу, напоминая или дьявольские рожки, или язычки пламени. Евгений обратил внимание на то, что веснушек на лице молодого человека не было - напротив, лицо было совершенно белого цвета, без малейшего намека на румянец или хоть какие-то изъяны. Более всего на белоснежном лице выделялись глаза - необычайно большие и опушенные густыми ресницами, они горели каким-то безумным, призрачным огнем. Все это вкупе создавало впечатление, что рядом с Онегиным сидит не человек, а какая-то гротескная пародия на человека. Чацкий, в свою очередь, с интересом разглядывал Онегина. И хоть бордово-сиреневеющий отпечаток подковы на лбу мешал разглядеть точеное, аристократическое лицо Евгения, общий образ сложился в голове Александра - обыкновенный мальчишка дворянской крови, в меру смазливый, хоть и достаточно симпатичный - черные, коротко остриженные волосы, спокойные голубые глаза, волевой подбородок, тонкие губы... Обычная, хоть и привлекательная внешность. Впрочем, Чацкого сейчас интересовало не столько аристократическая внешность невольного соседа, сколько то, почему этот самый аристократ, по-видимому, нисколько не пьяный, оказался на дороге. - Евгений, а что с вами случилось? - через несколько минут сгорающий от любопытства Чацкий не выдержал. Онегин вяло усмехнулся: - Вы про то, почему я валялся на дороге? Это...эх... Сегодня произошло кое-что очень плохое, что совершенно выбило меня из колеи. Чацкий сочувственно посмотрел на Евгения. - Если вы мне расскажете, вам будет проще это перенести, поверьте. Иногда нужно выговориться. - Не думаю, что вам будет интересно слушать...история стара, как мир. - Онегин закрыл глаза и привалился к стенке кареты. - Дело в девушке? - Именно. - Несчастная любовь? - Счастливая. - Неразделенная? - Разделенная. - Она погибла? - Жива и здравствует. - Я сдаюсь! - глаза Чацкого засверкали оживленным блеском. - Это точно не старая как мир история, Евгений! Прошу вас, посвятите... Евгений открыл глаза и печально взглянул на взволнованного Чацкого. - Давным-давно, когда мы были еще совсем детьми,она призналась мне в любви. Я отверг ее. После...когда мы оба повзрослели... Когда я вновь увидел ее... Я сам влюбился, как мальчишка... Но она оказалась уже замужем. Притом не просто с каким-то мужчиной - она замужем за генералом! - Евгений прикусил губу, чувствуя, как к глазам подступают слезы горечи и обиды. - Но я не мог отпустить ее, я помчался за нею сюда... Я бросился к ее ногам... Я плакал, рыдал, унижался, я был готов на все что угодно! Но все, чего я добился - надменное "Я другому отдана, я буду век ему верна". Онегин безвольно опустил голову и попытался сглотнуть горький комок в горле. Чацкий робко прикоснулся к плечу Евгения: - Друг мой, прошу вас... Я так хорошо вас понимаю... - Понимаете? - едко усмехнулся Евгений. - Навряд ли. Александр вздрогнул, как от удара, и едва слышно промолвил, обращаясь будто бы не к Онегину: - Как вы думаете, почему я здесь? И почему с такой поспешностью несусь отсюда прочь? Я несчастен по той же причине, Евгений. Мою душу, как и вашу, изувечила девушка. Притом, уж поверьте, куда более изуверским способом. Онегин изумленно посмотрел на Чацкого, на миг даже забыв о своей душевной ране. Александр, заметив во взгляде брюнета невольный вопрос, вздохнул и начал рассказывать: - Я был влюблен в одну красавицу. Мы вместе росли, и как-то было само собой разумеется, что мы всегда будем вместе. Но потом, когда я повзрослел, я решил отправиться куда-то в другие места, я хотел посмотреть свет, показать себя.. Но я каждый день помнил о моей Софии и каждый день мечтал о том, как увижу ее! Я вернулся, я бросился к ее ногам... Был уверен, что она примет меня, как раньше... Но... Она оказалась так обижена... Я решил, что заслужу ее прощение! Но она, желая задеть меня как можно сильнее, стала распускать про меня отвратительные слухи. - молодой человек грустно усмехнулся. - И теперь, благодаря фантазии моей любимой Софии, все это селение знает Александра Чацкого как опаснейшего сумасшедшего! Согласитесь, что весьма изобретательно?.. Лицо Евгения исказилось в сочувственной гримасе. Он хотел что-то сказать, но не смог подобрать слов.. Да и Чацкому, по-видимому, было о чем подумать. Онегин подпер ладонью щеку и уставился в окно, пустым взглядом провожая проносящиеся мимо деревенские пейзажи. Но теперь все, начиная черно-белыми березками и заканчивая шустрыми речушками, напоминало Евгению о Татьяне. Терпения Онегина хватило на пару минут, затем парень с какой-то истерической горячностью дернул шторку, закрывая окно, и со страдальческим видом прижался лбом к прохладной ткани. - Что...тоже все плохо?.. - тихо поинтересовался Чацкий. В создавшемся полумраке его глаза ярко поблескивали, невольно заставляя заострить на себе внимание. Евгений тихо-тихо всхлипнул. - Александр, как это пережить?.. Мне кажется, что я уже никогда не буду счастлив... Мне кажется, моя жизнь пуста и...и никогда не будет прежней... - То же самое. - Чацкий вздохнул. - Как они могли?.. Ведь мы были искренне преданы им... - Да ну и черт с ними! - внезапно взорвался Евгений, заставив Чацкого перепуганно вздрогнуть. Онегин, по-детски обиженно шмыгая носом, выпалил: - И без них можно неплохо прожить! И вообще, все они, девушки, такие! Всегда ради них жертвуешь собой, посвящаешь всего себя до последнего кусочка, а они!.. Да кому они такие нужны!.. А я вот найду кого-нибудь...другого!.. Да я вот лучше буду с вами, Чацкий, чем с какой-то бабой! Онегин внезапно осознал, что за глупость только что ляпнул, и испуганно захлопнул рот. Чацкий смотрел на него, не отрываясь, но в полумраке нельзя было понять, смеется он или хмурится. Евгений перепуганно промямлил: - Александр, вы ведь не обидитесь?.. - О нет, Евгений... - хихикнул Чацкий. Онегин с облегчением выдохнул, осознав, что его новый друг не обиделся. Но брюнет тут же напрягся вновь, когда почувствовал щекочущее прикосновение волос у виска и услышал у самого уха тихий шепот: - То, что я чувствую - совсем не обида...скажите, Евгений, вы человек слова? - В-всегда считал себя им... - опасливо отозвался Онегин, пытаясь куда-нибудь отодвинуться, но почувствовал спиной угол кареты и замер. Голос рассыпался в игривой усмешке: - Так значит, вы действительно согласны быть со мной?.. Я польщен... - уха Онегина коснулось что-то теплое и чуть влажноватое. Евгений мучительно покраснел: - Александр, ч-что за глупая шутка? П-прекратите!.. - он безуспешно пытался отстраниться. Голос у его уха стал еще более насмешливым: - Нуууу, что ж вы так?.. Ведь согласились быть со мной, так держите слово... Влюбленные должны оказывать друг другу физические знаки внимания, не так ли? Отвечайте же мне... - теплые губы Александра начали мягко ласкать ухо Онегина. Тот жалобно промямлил, сгорая от стыда: - Перестаньте...прошу вас...это уже не смешно... - А я не шучу. - голос внезапно посерьезнел. Чацкий отстранился от находящегося в полуобморочном состоянии Онегина и спокойно обратился к тому: - Евгений, прошу вас, подумайте своей собственной головой, не думайте о навязанных нам обществом стереотипах. Мы оба - отвергнутые влюбленные, значит, мы отлично понимаем чувства друг друга. Мы примерно одного социального уровня, значит, мезальянса возникнуть не может. Вы внешне прекрасны, да и я вроде тоже не убогий... - с губ Чацкого сорвался тихий смешок. - Что, что так пугает вас? Евгений слегка отошел от шока и зажмурился, пытаясь привести разрозненные мысли в порядок. В самом деле, что такого? - нет, так нельзя! - а почему нет? - так не принято, засмеют! - а не плевать ли мне? - вот что происходило в мыслях Онегина. Чацкий наблюдал за ним, скрывая волнение за чуть насмешливой улыбкой. Сам Александр, с той поры, как София выставила его сумасшедшим, многое обдумал и понял, что для него мнение тысяч таких, как она, мало что значит. Что взять с безвольного стада? Почему перешептывания за его спиной должны помешать его счастью? Чацкому было наплевать, и теперь он с волнением ждал, согласится с ним Евгений или нет. Онегин закрыл глаза. Александр нетерпеливо подался вперд: - Ну же?.. Каков ваш вердикт? - Александр, кажется, вы действительно сумасшедший... - медленно проговорил Онегин, не открывая глаз. Внутри Чацкого все оборвалось, он с болью зажмурился, пытаясь сдержать поток подступивших к глазам слез. - Но знаете что? - Чацкий сильно вздрогнул и вновь уставился на Онегина, часто моргая. - Мне это нравится. Евгений улыбнулся, взглянув на переволновавшегося Чацкого, и привлек его к себе. Александр, глотая слезы и тихо смеясь от пережитого шока, прижался к Евгению и шепнул: - А вы жестокий, вы знаете об этом? - Догадываюсь... - Онегин ласково взъерошил растрепанные рыжие вихры Чацкого. - Мне кажется, наша поездка теперь будет веселее? - Уверен в этом! - хохотнул Александр. - А знаете, чем мы займемся? - Удивите меня~ - Вы будете мне объяснять, как нам выполнять супружеский долг! Карету еще долго-долго наполнял смех двух друзей... *** 14 декабря 1825 года, рано-рано утром, когда весь город еще спал беспробудным сном, когда вялое петербургское солнце только-только показалось из-за горизонта, когда Медный всадник еще казался черным из-за темени на улице, на Сенатскую площадь вышли двое молодых людей. Они держались за руки и зябко жались друг к другу, дрожа от холода в совсем не подходящих для такой погоды фраках. Они завороженно озирались и вглядывались во все вокруг, будто видели эту картину в первый раз. Один из них, взволнованным жестом сорвав с головы цилиндр, перевязанный алой лентой, и зарывшись во взъерошенные рыжие вихры пальцами, обратил я к другому: - Ты уверен, что хочешь этого? - Да. - без промедления ответил другой, но чуть дрожащий голос выдал его страх. Рыжий парень зажмурился, словно не желая в это верить, вновь нахлобучил на голову цилиндр и начал, спотыкаясь и оскальзываясь на утрамбованном недельном снегу, наматывать круги по площади. Второй просто стоял около Медного всадника, прислонившись к постаменту спиной, и наблюдал за другом. Наконец рыжий устал и тоже остановился у памятника. Второй молодой человек взглянул на него и тихо произнес: - Ты не обязан этого делать, ты помнишь?.. Прошу тебя... Я вижу, как ты измучен... - Я помню...но... - голос второго сорвался, он нервно сглотнул. - Во-первых, я сам пришел сюда, я сознаю, что делаю, я знаю, что должен быть здесь! А во-вторых...я не смогу отпустить тебя... Нет, я останусь с тобой! Но это не значит, что мне не страшно... Первый чуть улыбнулся и закрыл глаза, едва заметно покачивая головой в такт какой-то неведомой, ему одной известной музыке. Другой с какой-то странной обидой и с одновременной покорностью глянул на него. - Как ты можешь быть так спокоен?! Ведь...мы добровольно отправили себя на казнь!.. - Но я понимаю, что должен это сделать. - просто ответил молодой человек, не отрывая взгляда от какой-то неведомой точки на горизонте. - Кто, если не я?.. Кто, если не ты?.. - Но...но... - жалко пролепетал его друг, не находя слов, и замолк, неверяще зажмурившись. - Да...конечно... - Я рад, что ты понимаешь меня. Мой друг... - первый придвинулся ко второму, положил руки в шелковых перчатках на его талию и уткнулся в плечо, зябко ежась. - Я рад, что ты со мной. Один я бы вряд ли решился... Второй не нашел, что ответить, и просто бережно прижал к себе такого близкого, такого ласкового...такого беззащитного человечка. Теперь он в полной мере понимал, что не сможет оставить друга здесь одного... И с удивлением почувствовал, что страх отходит. Да, нам может быть страшно умирать бесцельно. Страшно гибнуть, зная, что это случайность, зная, что все могло быть иначе, зная, что ты не виноват... Но когда ты чувствуешь - не понимаешь мозгом, а чувствуешь сердцем - ради чего ты гибнешь, страх уходит. Не страшно умереть ради долга. Не страшно умереть ради чести. Не страшно умереть ради любви... На площади понемногу начали собираться люди. По большей части это были совсем молодые мальцы в пошитых на заказ фраках или в офицерских мундирах. Все они кивали друг другу, отходили на какое-то местечко и замирали - видимо, старались в последний раз все обдумать. Ни один не уходил. *** - Огонь! - рыкнул кто-то. Колонна жандармов вскинула ружья. Евгений крепче сжал ладонь Чацкого и взглянул тому в глаза. - Вот и все... - Ну и что? - Я был счастлив с тобой. - Я люблю тебя. - Спасибо. - Спасибо... Пули свистят вокруг. Слышны крики и предсмертные стоны. Люди вокруг валятся с ног, зажимая рваные раны, неверяще глядя в небо и хрипя что-то, наверное, надеясь на пощаду. Пули свистят вокруг. Крохотные кусочки железа, способные в момент разрушить все, чем жил человек. В твою плоть входит этот крохотный брусочек - и тебя больше нет, и вроде как никогда не было. Пули свистят вокруг. Как крохотные палачи, посланные царской рукой казнить тех, кто не согласен, тех, кто посмел высказать свое мнение, тех, кто хотел что-то изменить. Но пули страшны для тех, кто страшится смерти. А им не страшно.