Диета диете рознь

Майкрофт с отвращением взял с тарелки лист салата и принялся жевать, всем видом показывая, что хуже пытки, чем диета, мир еще не придумал. Но Антее и личному диетологу платили хорошо («Слишком хорошо», мрачно подумалось Майкрофту) и в кабинете не осталось ни одной контрабандной конфеты, выпечки или, на худой конец, просто чего-то сладкого. «Вы сами так приказали, сэр». Диета всегда была для него чем-то большим, чем просто отказ от сладкого, это было нечто, граничащее практически с покаянием и «Подобное питание должно стать вашим образом жизни, сэр, воспринимайте все не как ограничение, а как очередной шаг на пути к светлому и здоровому будущему». Mea culpa*. И как бы он ни старался, диета неизменно проходила определенные фазы, личный, третий круг ада**, снова и снова. Круг, из которого Майкрофт никак не мог вырваться. Сначала он честно выполнял все распоряжения своего врача и ел нечто странное, но очень, очень полезное. Эту степень Антея называла «Мрачный Босс. Прелюдия». Она знаменовалась апатией, покорностью судьбе и ношением жилеток. Затем, следовало «Мрачный Босс. Начало». Он прекращал впихивать в себя пророщенные ростки пшеницы и что-то серо-бурого оттенка и, кажется, еще живое, и решал, что голод куда как лучшая альтернатива еде, которую нельзя ни пожарить, ни сварить, ни даже толком убить, и почти неделю жил на литрах несладкого чая и парочке листьев салата в сутки. Настроение: паршивое. Жилетки становились все темнее и отражали все, что он думал об этом мире и своем месте в нем. Третья фаза диеты проходила под кодовым названием «Мрачный Босс. Катарсис». Майкрофт терял смысл жизни, разочаровывался во всем и во всех, срывался, заезжал в ближайший круглосуточный магазин, прямо в машине съедал только что купленную коробку конфет, еще неделю винил себя за несдержанность, носил темные строгие костюмы при полном отсутствии жилеток, совсем ничего не ел и практически рычал, если к нему обращались. Что примечательно, Шерлоку он на глаза в таком виде не показывался, тот, знавший его еще лучше Антеи, немедленно начинал издеваться и подсовывать книги «Тренируем силу воли. Пособие для начинающих», а также «Вы весите как слон! Что дальше?». Предпоследняя стадия «Мрачный Босс. Затишье» была любимой у Антеи. Майкрофт торжественно увольнял ее и диетолога («Я знаю, вы сговорились!»), пару дней ходил сытый, счастливый и периодически шуршал конфетными обертками. Антея, наученная горьким опытом, свои вещи с рабочего места не убирала, просто посвящала эти несколько дней отдыха себе, в любой момент ожидая покаянных звонков. И последняя стадия. «Мрачный Босс. Уроборос***». Майкрофт приходил с повинной к диетологу, выслушивал рекомендации и давал себе клятву, с каждым разом становившуюся все торжественнее и торжественнее, что уж на этот раз он точно не сорвется. В данный момент он переживал вторую стадию. Пытаясь позавтракать чем-то невообразимо, отвратительно полезным, он честно пытался представить, что вместо салата ест любимое лакомство, что это не овощи сейчас хрустят на зубах, а нежно тает шоколад, обволакивая рот приятной, слегка терпкой сладостью, окрашивая мир в чуть более жизнерадостные тона, чем обычно. Нет, Майкрофт все понимал, серотонин, гормон радости, химия и никакого волшебства. Но вкусовые рецепторы одновременно умоляли, грозились и яростно требовали если не шоколада, то хотя бы чего-то к нему близкого. Вкус салата во рту упорно возвращал на грешную землю. Лист салата вообще был убежден, что он свое место в жизни нашел и совершенно не хотел становиться чем-то другим. Ни хотя бы просто вкуснее, чем есть на самом деле. Дескать, смирись, Майкрофт, и полюби меня таким, каким меня задумала природа и твой диетолог. Майкрофт со вздохом отложил вилку и воззрился на ненавистную еду. Дожили. Он уже разговаривает с салатом. Скоро будет заявлять, что он «скромный правительственный чиновник» рядом с не менее скромными Наполеонами и Шекспирами, живущими в соседних палатах с мягкими стенами. От горестных размышлений о несправедливости злодейки судьбы, давшей Майкрофту любовь к сладкому, а Шерлоку отличный метаболизм, его отвлек телефонный звонок. - Да? - Отвлекаю от важных государственных дел? - Всегда, дорогой братец, всегда. Что тебе понадобилось на этот раз? Вряд ли ты звонишь справиться о моем благополучии. - И в мыслях не было. У меня к тебе задание. Лестрейд мне мешает. - Я всегда думал, что это твоя прерогатива. – Помолчал и добавил. – Ему мешать. - Ты ошибался. Что, впрочем, не редкость для тебя. Он скрывает от меня улики. Надави на него. Заставь его. Ты же сам вынудил меня заняться этим делом, прибегнув, как всегда, к грязному шантажу… - Я перестану тебя шантажировать, как только ты станешь добровольно мне помогать. - Тогда запасись компроматом на годы вперед, тебе понадобится. Ты сделаешь, как я прошу? - Да. Откинулся на спинку кресла, задумчиво побарабанил пальцами по столу. - Антея! - Да, сэр? - Вызови водителя. - Адрес, сэр? - Скотланд-Ярд. *** Ничто не предвещало беды в это прекрасное утро. Утренняя чашка кофе, глазированный пончик, похвала от начальства на летучке за повышенную раскрываемость, единственным громким правительственным делом занимается Шерлок, инспектора вообще практически отстранили, дав парочку несущественных поручений и наказ следить, чтобы некоторые особо беспокойные себе не сломали шею, бегая по Лондону за криминальными элементами. С последней задачей прекрасно справлялся Джон, и Грегори оставалось только поздравить себя с грамотным распределением обязанностей. Джону – Шерлока, а ему – кофе с пончиком. Все честно. Но, конечно, всей этой идиллической картине просто обязан был помешать стук в дверь. Грегори, честно говоря, был бы счастлив видеть кого угодно в это чудесное, такое безоблачное еще пять минут назад утро. Но не его. Не Чертово Британское Правительство. Которое вплыло в кабинет Грегори с видом, как будто шло на прием к королеве, а попало в бордель. Презрительное, скучающее, с небольшим налетом отвращения. Майкрофт огляделся, придвинул ручкой зонта стул, осмотрел на предмет подозрительных пятен, снова поморщился и грациозно сел, с каждой минутой давая Грегори все больше поводов для решения, что с этой минуты утро можно смело классифицировать как паршивое. - У меня обеденный перерыв, - попытался было он. - В 10 часов утра? – Майкрофт оглядел инспектора в притворном ужасе, а затем зацепился за что-то взглядом. И замер. Пристально глядя в одну точку, примерно на уровне сердца. - Я рано проснулся, - Грегори упорно не понимал, что в его скромном облике так заинтересовало Самого Могущественного Человека Британии и начал судорожно вспоминать. Может, пятна на рубашке? Утром смотрелся в зеркало, не было. Осторожно поставил кофе на стол, обеспокоенно посмотрел на Майкрофта и, даже не веря, что он такое спрашивает, но слишком уж был странным этот взгляд, поинтересовался, - Все хорошо? - Что? – Майкрофт пару раз моргнул, но глаз не отвел. – Да, конечно, все прекрасно. Шерлок… – И замолчал. Грегори пару раз откашлялся, выразительно поиграл бровями, снова откашлялся. Майкрофт отмер и продолжил: – Улики… – И снова застыл. Да что за чертовщина с этим человеком творится? Какой-то странный у него был взгляд. Голодный что ли. И на Грегори он так никогда не смотрел. Честно говоря, на Грегори так вообще никто никогда не смотрел. И это было… приятно? А может, ему галстук понравился? Ну, бывает же у людей хобби, кто-то паровозики собирает, кто-то марки коллекционирует, а Мистер Всемогущий, вон, галстуки. Наверно, у Грегори какой-нибудь там редкий экземпляр галстука Hyacintho Vulgaris****. Эта идея показалась пока самой приемлемой из всех (мысль, что Майкрофт хочет заняться жарким, необузданным сексом прямо на столе, пришла в голову инспектору, но, натолкнувшись на непонимание и безразличие, с позором ретировалась). - Майкрофт? - Да, я… - Наместник Королевы на Земле с видимым усилием оторвал, наконец, взгляд от чем-то так поразившего его галстука Грегори и ради разнообразия посмотрел тому в глаза и процедил. – Шерлок. Улики. Не скрывать. – Затем поднялся со стула, слегка пошатнулся и с высоты своего невероятного роста рухнул в обморок. Грегори с некоторым отстраненным удивлением осознал, что все это время держал в руках пончик, отложил его до лучших времен, встал, подошел к распростертому на полу человеку и с невольным умилением подумал, что, вот так, чуть растрепанным, бледным, беспомощным, ему, пожалуй, Майкрофт нравится больше всего. А затем, поднял со стола графин воды и с чувством глубокого удовлетворения и благодарности судьбе, вылил содержимое прямо на валяющееся в его ногах Правительство. Кажется, таким одновременно безусловно несчастным, до глубины души оскорбленным, находящимся в безумной ярости и крайне мокрым Майкрофта Холмса еще никому увидеть не удавалось. Зрелище было не для слабонервных. Гроза Всего и Вся поднялся с пола, умудрившись даже это делать с врожденным изяществом как минимум герцога, и сообщил ошеломленно и восхищенно слушающему Грегори все, что он думает о его родственниках до седьмого колена, будущих родственниках, маме, снова маме, умственных способностях самого Грегори, снова маме и немножко папе. И замолчал, переводя дыхание, сжав губы в тонкую полоску, стискивая кулаки и явно начиная раскаиваться в этой вспышке. Грегори, чувствуя, как начинают полыхать уши, от такого количества упоминаний его мамы всуе, подошел, похлопал изваяние имени Майкрофта Холмса по плечу и, выходя из кабинета, сообщил: - Приди пока в себя, я вернусь через десять минут, и чтобы тебя к этому моменту тут не было. Не думал я, что почерпну столько новых и весьма изощренных, надо заметить, ругательств после многолетней работы в полиции. И надо же! От кого! – И, покачивая головой, удалился. *** Одной из фамильных черт Холмсов было неумение и нежелание извиняться. Даже, если их заставали на месте преступления, когда один проверял на прочность любимую мамину китайскую вазу эпохи династии Цинь, а другой пытался узнать, что будет, если фамильный сервиз кинуть в не менее фамильную люстру (результат эксперимента неясный, все прошло с переменным успехом как для сервиза, так и для люстры, следует повторить). Даже тогда они умудрились состроить умильные мордашки и разыграть целое представление, включающее в себя фразы «Доколе наша няня будет халатно относиться к своим обязанностям» и «Я обвиняю!». Что, впрочем, не спасло их от заслуженного стояния в углу и лишения сладкого на месяц. Но Майкрофт понимал, в этот раз он действительно перешел все границы. И перед Лестрейдом необходимо извиниться. Особенно за упоминание некоторых излишне интимных подробностей противоестественных сексуальных отношений его мамы с утконосом. Да, за это определенно нужно было попросить прощения. И, к глубочайшему сожалению, нужно было сделать это лично. Грегори открыл ему дверь, облаченный в спортивные штаны и передник. Розовый такой, с оборочками. Майкрофт напрочь забыл, зачем вообще сюда пришел, глядя на скульптурно вылепленные мышцы инспектора полиции, не зная куда смотреть, чувствуя, как на щеках начинает гореть предательский румянец, и, в итоге, сосредоточил взгляд на ложке, которой размахивал Лестрейд, дирижируя невидимым оркестром, в данный момент исполняющим из глубин квартиры какой-то громкий и яростный рок. - Да? Ты вспомнил что-то еще о моих родственниках, что забыл упомянуть в прошлую нашу встречу? – облокотился на косяк двери, заставляя Майкрофта не смотреть, изо всех сил не смотреть на темный сосок, торчащий из этого совершенно неуместно возбуждающего передника. Да кто вообще носит передники на голое тело? - Нет, я… Нам обязательно делать это здесь? Может, ты меня впустишь? - Проходи, располагайся. Когда еще такая честь выпадет моему скромному жилищу. Коньяк, виски? - Виски, пожалуйста. Чистый. Наверно, пить виски на голодный желудок было не лучшей идеей, но оно приятно обожгло пищевод, разлилось внутри уютной теплотой и дало небольшую передышку, время собраться с мыслями и решить, как именно нужно начать извиняться, если все, о чем ты думаешь, это неожиданная страсть к передникам и божественный запах, идущий с кухни. - Ты голоден? - Нет, я… на диете, - несколько неловко закончил он. - Это объясняет обморок, - хмыкнул Грегори, – но зачем тебе эта дурацкая диета? – Майкрофт немедленно сделал себе мысленную пометку повысить его в звании в самое ближайшее время. – Тебе бы наоборот, мяса нарастить, мышцы накачать, - Лестрейд покачал головой и шансы получить внеочередное звание немедленно обратились в прах, - А то ты какой-то… хиленький что ли… - Он все еще качал головой, а Майкрофт всерьез начинал обдумывать возможность разжаловать Грегори в регулировщики. - Ты хочешь сказать, - иронически поднятая бровь всегда была его козырем. Во всех спорах, - что ты знаешь о здоровом питании больше, чем дипломированные врачи-диетологи? - Я знаю, что это все фигня. Мужчине нужно есть мясо, - и Лестрейд поднял вверх указательный палец, на который немедленно воззрился Майкрофт, не представляя, нет, нет, не представляя, как это палец погружается во взбитые сливки, а затем проходит по губам Майкрофта, погружаясь все дальше, как он облизывает этот палец, проводя языком, слизывая остатки лакомства. - Мясо это слишком… грубо. Но я готов дать тебе шанс. - Правильно, Майкрофт, ты должен оставаться хозяином ситуации, хоть она и грозит вырваться из-под контроля с каждой минутой, проведенной в обществе этого мужчины. - Что у вас, Холмсов, хорошо получается, так это дать почувствовать обычному человеку, какое ничтожное место он занимает в пищевой цепочке Британии. Но я не жадный. Садись за стол, сейчас все будет. – И удалился на кухню, повернувшись к Майкрофту спиной и заставляя того сделать открытие, что, оказывается, сзади фартук не прикрывает ничего, и широкая спина детектива-инспектора выставлена на обозрение во всем ее великолепии. Включая родинки, парочку шрамов и низко сидящие спортивные штаны. Слишком уж низко для того, чтобы один скромный политик мог похвастаться полным самообладанием. В комнате становилось слишком жарко и как-то не по-осеннему душно. Майкрофт повесил пиджак на спинку стула, ослабил узел галстука и пошел на кухню, не узнавая сам себя, чтобы уточнить, не нужна ли какая-либо помощь. И замер, беспомощно глядя на то, как радостно подпевая приглушенной, но все-таки весьма громкой на вкус Майкрофта, музыке, Грегори колдовал над плитой, жаря мясо, добавляя какие-то ароматные специи, не замечая ничего и никого и, видимо, уже позабыв, что в комнате его дожидается не кто-нибудь, а почти прямое начальство. Майкрофт тихо вернулся в комнату, уселся за стол и стал думать о двух вещах. Во-первых, в этот раз диета закончилась куда быстрее, чем обычно. И, во-вторых, пожалуй, стоит законодательно запретить розовые фартуки, как слишком искушающие. Мясо действительно оказалось превосходным. В меру прожаренным, с золотистой корочкой, политое каким-то невероятно ароматным соусом, оно почти подвинуло в глазах Майкрофта белый шоколад и вплотную приблизилось к молочному. Полностью отдаться вкусовым ощущениям мешало одно обстоятельство. Это обстоятельство сменило свой порнографический передник на, видимо, отвечающую светским условностям майку. По мнению Майкрофта, это помогло крайне мало и неуместные фантазии время от времени поднимали свою голову. Вот он тянется за солью, и Майкрофт может разглядеть большую ладонь, широкое запястье, темные волоски, бегущие по всей руке, предплечье, которое, кажется, теперь будет ему сниться. Или он кладет в рот кусок мяса и закрывает глаза, жмурясь от восторга, челюсти ритмично двигаются, затем дергается кадык и он проглатывает, заставляя Майкрофта сжаться, не дышать и не думать, не думать, не думать, что именно он бы сделал с этим восхитительным ртом и что еще может придать Грегори такое мечтательное выражение лица. И в определенный момент что-то в нем надламывается, все, что он так долго пестовал и растил в себе, все защитные механизмы, все каменные стены рушатся и неправильные, нежданные и забытые эмоции вырываются на волю, требуя внимания и заполняя его сознание красным маревом желания. Кажется, он даже пугает детектива-инспектора, когда смахивает со стола посуду и кидается к Грегори, тянется к губам, сминая их в яростном поцелуе, проталкивая язык внутрь, что-то рыча, шепча, умоляя. И почти умирает, когда тот начинает ему отвечать, лаская, чуть прикусывая, засасывая его язык в свой греховный и такой желанный рот. Майкрофт чувствует, как его практически кидают на стол, как Грегори нависает над ним, грубо целуя губы, подбородок, шею, оставляя отметины от зубов, помечая свою территорию, и в явном забытье повторяя «Мой, только мой». Он так и не понял, как остался без рубашки, но это такое счастье, прижаться, наконец, обнаженной кожей, почувствовать жар чужого тела, он начинает извиваться на этом чертовом столе, пытаясь усесться поудобнее, одновременно притягивая к себе Грега, ни на минуту, ни на секунду не отрывая губ, потому что кажется, если перестанешь целовать, ласкать, то все пропадет, исчезнет, останется только холод и пустота. И вдруг сердце останавливается, а разум напоминает, почему он боялся уязвимости, откровенности, потому что губы шепчут прямо в ухо, лишая всякой надежды и убивая с каждым повтором «Пусти, Майкрофт, пусти». И он размыкает объятья, взъерошенный, несчастный, стараясь не смотреть в глаза, пытаясь найти оправдание себе и своему поступку, снова надевая маску «Чертово Британское Правительство». Но не успевает похоронить себя под обломками, как все возвращается на круги своя и сердце начинает биться еще быстрее, чем прежде, когда он слышит насмешливое «Смазки у меня нет, но, думаю, это может подойти» и видит перед глазами миску, полную какого-то крема, «Я торт собирался делать». И вновь почти умирает от желания и какого-то нежного щемящего чувства. Он лежит, распластанный на обеденном столе, обнаженный, открытый и незащищенный до такой степени, что к желанию примешивается острое чувство страха и понимание, что это рубеж, рубикон. А затем все сомнения исчезают, когда тот самый указательный палец, который являлся в разгоряченных фантазиях, наконец, приступает к тому, к чему его эти самые фантазии подталкивали. Он опускается в миску с кремом, ласкает губы Майкрофта, оставляя на них жирный, блестящий след, затем палец заменяется губами, и Майкрофт до боли прижимается, чувствуя сладкий вкус крема и терпкий вкус Грегори, одновременно умоляя о большем и мечтая, чтобы это никогда не кончалось. Потом он рисует пальцем дорожку вниз, обводит соски, пупок, заставляя мышцы пресса сокращаться, а внутри все сжаться в тугой клубок, и снова его заменяет язык, который ласкает, рисует какие-то иероглифы на его до предела возбужденном теле. И в тот момент, когда Майкрофт уже готов умолять, его член обхватывает рука, в губы требовательно впиваются, а тело пронзает молния, заставляя позвоночник плавиться, и оставляя только одну мысль «Еще, еще». Крем оказывается действительно хорошей смазкой и Грегори ласкает его, измотанного оглушительными, переполняющими все тело ощущениями, сначала одним пальцем, потом двумя, а затем, прохрипев «Не могу, больше не могу», заменяет пальцы членом. Тело Майкрофта выгибается дугой, он впивается пальцами в спину, судорожно всхлипывает и заклинает не останавливаться и не покидать. Они оба доведены предварительной игрой практически до грани и обоим достаточно нескольких по-настоящему сильных фрикций, чтобы одновременно, с яростным криком, практически свалившись со стола, кончить. Потом они лежат, измотанные, счастливые на узкой кровати Грега, из-за которой им приходится лежать практически друг на друге и кажется, что ближе, роднее, уже невозможно. И тогда Грегори любуется на ласковую улыбку, блуждающую по лицу любовника, перебирает его волосы и вскользь интересуется: - А ты, вообще, зачем приходил-то? примечания автора: * лат. Моя вина. В католической вере обозначает покаяние. ** по Данте третий круг ада предназначен для чревоугодников. *** свернувшийся в кольцо змей, кусающий себя за хвост. Олицетворяет вечность, цикличность. **** (лат.) Синий Обыкновенный