capture

Бакуго отпирается с нецензурным рёвом, обещая вырвать Киришиме кишки через горло, как только доберётся до него. Тот по своему обыкновению не обращает внимания — сейчас как-то не до этого. Проблема заключается в следующем. Что делать со стояком. Киришима просит Бакуго успокоиться, хотя бы на минутку, — скорей, из вежливости и по старой привычке, — но тот продолжает вырываться, обругивая его последними словами. В паху тянет больно и натужно, из-за этого не то что идти трудно, а элементарно — держать себя в руках. Держать Бакуго — в руках. Касаться гладкой тесьмы колготок, сжимать руками упирающееся тело и терпеть беспощадный град ударов по спине. Это, если подумать, не так-то просто. Ещё один лестничный пролёт и перед глазами мелькает коридор, а за ним — знакомая дверь, сияющая божественной голубизной оазиса. — Поставь меня сейчас же, ублюдок! — рявкает Бакуго. С Бакуго шутки плохи — не выполняешь его указаний и сразу получаешь коленом в грудь. Киришима крючится от боли и едва успевает захлопнуть дверь, прежде чем они оба падают на пол: Киришима — сверху, придерживая затылок Бакуго; член под брюками укромно помещается между чужих ног и о боже. — Что ты, блядь, задумал, — багровеет Бакуго, пунцовая краснота тянется от лица до шеи, только волосы белеют и злобно торчат во все стороны, но он не сердится — это что-то другое. Киришима жадно обводит его глазами — лоснящиеся плечи, рельефы ключиц и полуприкрытые губы, на которых остались отметины от зубов. Ободок заячьих ушек теряется в светлых прядях, атласная ленточка перевязана легкомысленным бантиком позади шеи, и от этого угрожающий взгляд Бакуго хочется вовсе поднять на смех. — Не могу, ты слишком милый, — говорит Киришима на шумном выдохе. — Ты знаешь, что это незаконно? Я хочу тебя так сильно. Бакуго мигом вспыхивает и упирается рукой в грудь. — Только попробуй. Киришима слышит «попробуй» — и на этом мозг отключается. Они целуются горячо и мокро, Киришима подминает губы Бакуго и кусает их до металлического привкуса на языке. Тот с силой отталкивает его, шипит и припинывает ногой для острастки. — Я не буду трахаться с тобой в этом дерьме, — бормочет он, прикрывая грудь. Киришима тупо моргает. — Но ты милый. — Я сказал — не буду! — отворачивается он. Киришима придвигается ближе, — обхватывает Бакуго за талию и усаживает на колени, утыкаясь носом в ложбинку между лопаток. — Бакуго, — говорит он и вдыхает: полно и глубоко. — Чёрт, ты пахнешь потрясающе. Полушёпот пускает по телу резонанс, и Бакуго пристыженно вздрагивает — боже, просто заткнись, заткнись, заткнись... Киришима жарко целует мочку, придерживая подбородок, другая рука гладит бугорок члена, и Бакуго коротко ахает, выгибаясь от прикосновений. Палец надавливает на головку чуть сильнее, — одежда трётся о плоть и пропитывается смазкой. Надо запомнить это место — здесь Бакуго очень чувствительный. Он пахнет сладко — наверное, из-за нитроглицерина, — но не слишком приторно; Бакуго пахнет сексом, и его хочется вылизать с головы до ног, не оставляя живого места. Ах, это было бы круто — искусать его, поставить отметины, засосы, сделать его своим, чтобы все видели, чтобы все знали... В нос со всей силы врезается локоть, и Киришима падает, воя от несправедливости. — Но за что?! — Я же сказал, я не хочу! — огрызается Бакуго, закрываясь манжетами, окольцовывающими запястья. — Отвали от меня. Чёрт, не надо было соглашаться... Если бы только он мог видеть себя в этот момент. Возбуждённые бусинки сосков выглядывают из-за ткани костюма, тесно повторяющего изгибы спины и бёдер, от испарины блестит кожа, даже заячий хвост торчит как-то слишком провокационно. Киришима собирает последние остатки терпения, потому что, видит Бог, Бакуго над ним издевается. — Бакуго. Бакуго краснеет и заводится от хрипло-вкрадчивого голоса, и это — тоже чересчур мило. Киришима притягивает его к себе и без слов валит на кровать, нависая над ним словно хищник. «Зайке» бежать некуда: по обе стороны лица расставлены руки, от напряжения на коже вздуваются вены и мурашки щекочут спину. В комнате становится шумно — от тяжёлого дыхания и возбуждения Киришиме разрывает грудь. — Ты что, оглох? — щетинится Бакуго и больно впивается в челюсть. — Туповолосый! — Прости, — отрезает Киришима, заводя его руки над головой, — но тебе придётся сделать что-нибудь с «этим», — кивает он на стояк. — Я с удовольствием освобожу тебя от этого костюма. Просто дай мне тебя потрогать. Пожалуйста, Бакуго. Бакуго, Бакуго, Бакуго... Киришима толкается языком во влажный горячий рот, раздвигая сжатые зубы — Бакуго отвечает упрямо и нехотя, пытаясь пошевелить руками. — Я тебя никуда не пущу. — Пошёл нахер. Что ж, Бакуго может сопротивляться сколько угодно, но от этого желание обладать им всецело меньше не станет, а даже наоборот, — в конце концов, так куда интереснее. Бакуго целуется из рук вон плохо — забывает дышать через нос и срывается на короткие высокие стоны. Всё его тело горит и податливо ищет близости. Киришима шепчет, чтобы он посмотрел на него, но Бакуго жмурится, выгибается и дрожит под ним — и это в миллион раз сексуальнее. Киришима набирает темп, не отпуская чужие губы, член трётся о ткань, и низ живота наливается истомой. Весь его мир разваливается на кусочки, отрезки между поцелуями заполняются до краёв сбивчивыми «прекрати» и «хватит», но Киришима — не глупый, Киришима понимает всё правильно. Он слышит «ещё» и останавливаться не намерен. Его рука льнёт к тонкой канве колготок и проходится ногтями по внутренней стороне бедра — на коже останутся царапины, но так даже лучше. Пусть на Бакуго будет как можно больше его следов. Пусть кричит и тонет в его ласке, пусть не сможет потом ходить целую неделю, пусть ненавидит его и сойдёт вместе с ним с ума. Он резко дёргает пальцами, и ткань трещит по швам. — Стой... Киришима... Киришима недовольно бурчит — ну что опять такое? Бакуго высвобождается из захвата, его руки квёло скользят вниз и отодвигают низ костюма в сторону, демонстрируя член, истекающий белёсой жидкостью. Длинные филигранные пальцы, каждый из которых так и хочется тщательно обсосать, скользят внутрь и начинают растягивать проход. Один за другим пальцы, смоченные смазкой, вдалбливаются в дырочку, и с губ Бакуго срываются соблазнительные стоны. Он смотрит из-под ресниц, его взгляд затуманенный и опьянённый, — он лежит прямо перед Киришимой и безнаказанно себя ласкает. Если бы только он мог видеть себя. Киришима облизывает пересохшие губы, во рту у него — пустыня Сахара, не иначе, но оторваться от Бакуго никак, даже моргнуть не получается: вдруг это всё иллюзия и ничего на самом деле не происходит. — Тебе нравится? — томно усмехается Бакуго. — Извращенец. Пауза, выдох. — Ты проверяешь меня? — Я хочу быть уверенным, что ты не порвёшь меня, животное, — отрезает он, продолжая толкаться внутрь. — А-ах, чёрт... Как же узко. Ох. — Значит, мне можно тебе вставить, пока ты в этом костюме? — З-заткнись! — краска густо заливает раковины ушей и щёки, и красный как рак Бакуго уводит взгляд куда-то мимо Киришимы, в невидимую точку на одном из плакатов, на которых есть кандзи «победить» и «любой ценой». Затем происходит то, чего он совсем не ожидает — Бакуго дотрагивается до его щеки и припадает губами ко лбу — нежно и лаконично. — Ты можешь... — запинается он. — Взять мен... Твою мать. Не заставляй меня это произносить. Сердце совершает пару остановок и ухает в самые пятки, и Киришима кивает — ему не нужно повторять дважды. Он подхватывает Бакуго на руки — тот удобно помещается и обмякает в объятиях, — и несёт через комнату, игнорируя громкие крики. — Что за? Опять?! Похоже, у Бакуго срабатывает какой-то рефлекс, когда его ноги отрываются от пола — наверное, у него что-то вроде кнопки. Киришима пододвигает стул к зеркалу у стены и садится напротив, глядя как отражение повторяет всё в точности до самой маленькой стрелки на тёмных капроновых колготках. Блеском в глазах Бакуго выражает полное недоумение и бессознательно отказывается смотреть прямо — он весь как на ладони, обнажённый и дикий, и это очень откровенно. — Офигеть, — говорит Киришима. — Офигеть. — Ты больше других слов не знаешь? — фыркает Бакуго. — Чёрт, нет, подожди... Бакуго с силой жмурится, постанывая в кулак, пока Киришима покручивает соски между пальцами и не отрываясь следит за реакцией. В гладкой зеркальной поверхности чужие пальцы вцепляются ему в бёдра, член обильно изливает смазку, а разгорячённое тело Бакуго содрогается от прикосновений. — Ты офигеть какой красивый, Кацуки. Костяшки рук белеют молоком, и Бакуго хватает его за волосы на затылке, прижимая к себе сильнее — очередная игра, в которой Киришима должен доказать своё превосходство, а иначе — какой же он после этого мужчина? Он чуть оттягивает складку около головки и резко оглаживает член по всей длине. Бакуго кончает ему в руку, откидывая голову вверх, сердце под рёбрами выскакивает и рокочет — наконец-то, он должен покориться и принадлежать только ему. Пальцы сжимают задницу до синяков, вокруг позвонка алеет россыпь укусов, и Киришима толкается в растянутую дырочку грубо и вожделенно. — Посмотри на себя, — шепчет он. — Пожалуйста, Кацуки. Посмотри. Бакуго смотрит сквозь мутную дымку, мир останавливается, замолкает и рушится. Внутри него так уютно, так жарко и тесно, стенки плотно сжимаются вокруг члена, а на шее появляются новые укусы. Бакуго сдавленно вскрикивает — зубы вонзаются слишком глубоко, — но даже когда он хмурится, он остаётся самым прекрасным человеком на этой Земле.

*

Бакуго морщится от ощущения липкости, но Киришима просит его посидеть так ещё чуть-чуть, пока внизу живота хлюпает, а в зеркале плывёт и покачивается. Киришима ластится кончиком носа, остатки сладкой заполненности ощущаются по всему телу, и ему кажется, что он балансирует где-то на грани реальности. — В этом костюме жарко. Бровь изгибается. — И что? — Хватит прижимать меня к себе, — огрызается Бакуго, но Киришима делает вид, что не слышит и сцепляет руки в замок вокруг талии. — Вот так? Бакуго привычно ворчит под нос какие-то проклятия, от его запаха голова идёт кругом — и как он может быть таким милым и горячим одновременно? — Ты мой трофей, — говорит Киришима. — Я тебя завоевал. Теперь ты мой. Мой. Если бы в мире не осталось ничего, кроме сердцебиения, которое можно чувствовать сквозь спину, Киришима обратился бы в слух и до самой смерти припадал к чужой коже. — Это было не так уж плохо, — говорит Бакуго, зачем-то выждав паузу. Его взгляд утыкается в пол, но на нём нет ничего интересного — гораздо лучше то, что видит Киришима в зеркале: заново пунцовеющие уши и наливающийся кровью член. Киришима запросто обхватывает его руками, отчего тот почти задыхается. — Так говорить немного опасно, когда я всё ещё в тебе, не думаешь? Бакуго одаривает его красноречивым молчанием, но Киришима всё понимает правильно; на самом деле Бакуго — самый настоящий провокатор, и на этом ему лучше не останавливаться.