the smell of purity

Примечание: The 1975 — fallingforyou Years & Years — Take Shelter / Shine / Desire Когда Чангюн, отправив весь отряд без исключения обратно во дворец, не вернулся через обещанные два часа, первым поднимает панику капрал: невысокий парень с выкрашенными в розовый волосами вскакивает как ошпаренный со своего места, стоило только часовне за воротами отбить три утра. Подойдя к территории дворца, они решили переждать в миниатюрном сарае, куда обычно никто не суется, который находится за пределами границы территории королевских покоев, так что вероятность быть раскрытыми перед королевой оставалась минимальной. Кихён мельтешит у всех перед глазами по скрипучим деревянным половицам сарая, изрядно прогнившим от проливных дождей и коррозии. Над их маленьким секретным отрядом нависла давящая тишина, что съедает буквально каждого. — Надо показаться королеве, — наконец остановившись, с поднятой к потолку головой негромко произносит Кихён. — Мы не можем ждать здесь до рассвета. — Если Чангюн еще жив, мы должны, — Хосок ведет взглядом в сторону знакомого голоса: Шону пристроился у сваленной вместе кучи инструментов и блестящими глазами сверлит дырку в стене. Как главному, ему всегда было тяжело мириться со смертью починенных: когда в прошлом году они потеряли Хёнвона в ледяных лесах, он еще два месяца пытался отыскать его, а потом, поняв, что поиски безнадежны и Че наверняка замерз в глубинах их пункта назначения, на три месяца распустил отряд. Королева тогда и слова вразрез не сказала; как никто другой, она знала, насколько тяжела утрата подчиненных, что стали роднее семьи, ведь их всех семерых нашли умирающими в одиночестве на улицах. В свое время им повезло быть пристроенными к королевскому двору. Хосок до сих пор помнит, как его, убитого горем, Чангюн ходил выискивать по многочисленным палатам. Его глаза, мокрые от слез, меркли угасающим пламенем в тьме догорающей свечи. Тогда Хосок нашел покой в палате Хёнвона, и Чангюн мог поклясться, что со стопроцентной вероятностью видел в лице хёна желание вспороть себе живот при первой малейшей возможности, останься он один. Но младший прохвост был умнее, несмотря на юный возраст: липучим листом он везде ходил по хосочьим пятам. — Может, перестанешь? — однажды Хосоку надоедает навязчивая забота младшего и он взрывается. По заснеженным садам он неторопливо нарезает круги вокруг покрывающегося тонкой ледяной коркой пруда, а Чангюн, опустив голову на грудь, ступает за старшим точно по следам больших ног. Он не самым красивым способом напарывается на чужое плечо, только Хосок останавливается на месте, и стоит пристыженным под грозным взглядом хёна. — Я просто…не хочу, чтобы с тобой случилось что-то. Глядя на медленно алеющие щеки младшего, Хосок прикрывает глаза. Сделать что-либо, что обидит их хрупкого макне, ему никогда не удавалось, особенно, когда на него так жалобно смотрят два коньячных моря. — Знаю, — сдавшись под умелыми чарами, Шин сгреб Чангюна в крепкие объятия и доверчиво уткнулся носом в белильные волосы младшего, вдыхая любимый аромат полыни (так пахло мыло, которым пользовался Чангюн), что всегда успокаивал его, когда он был на жалкий волосок от срыва. В ту ночь Хосок прокрадывается к Чангюну в палату, словно бродячий кот, залезает под одеяла и крепкой рукой обвивает тонкую талию младшего. Судьба все же предательски не улыбается ему, и он будит так сладко спящего Гюна. Младший юрко переворачивается на живот и внимательным взглядом старается сфокусироваться на бледном в лунном свете лице Хосока. — Спи, малыш, — он приближается для ласкового поцелуя в лоб, но Чангюн перехватывает руку, которой Хосок параллельно тянулся заправить за ухо белесую челку, и уже в следующее мгновение Шин лежит, прижатый к матрасу, под фарфоровыми бедрами донсена. Чангюн смотрит властно, жадно, Хосок — с непередаваемой словами любовью. — Не хочу, — шепчут на ухо бледно-марципановые губы после того, как ловкий язык проводит мокрую дорожку от ключицы к мочке. Хосок знал, что Чангюн, самый младший в отряде, мог быть таким развратным, просто ему еще никогда прежде не доводилось увидеть это зрелище в живую. Снос крыши был предугадан сразу же, ибо от одного взгляда на так соблазнительно выпирающие косточки внизу живота от легкого недоедания вся информация напрочь испарялась из головы. А что говорить, когда Чангюн добровольно разрешает водить чужим рукам по гладкой коже впалого живота, бледных боков, ласкать каждый выступ идеального тела. Томный выдох вырывается из приоткрытых губ Чангюна, когда пальцы Хосока проходятся по бедрам; он склоняется над старшим, а в мутных глазах Хосок отчетливо различает побуждение к дальнейшим действиям. Одной рукой он с легкостью подхватывает младшего за талию и валит на кровать, устраиваясь меж тонких, даже слишком девчачьих ног. — Ш-ш, тише, — шипит Хосок, когда Чангюн начинает смеяться, прикрывая лицо широкими рукавами ночной рубашки. Непроизвольно, вид смущенно смеющегося Има вызывает у него самого улыбку на пол-лица, но он старается оставаться настолько серьезным, насколько возможно, хотя в голосе все равно проскальзывают нотки заразного веселья. — Что смешного? — Поверить не могу, что мы делаем это, — шепчет Чангюн, пытаясь успокоиться. Вдруг его рука мягко ложится на шею Хосока и притягивает его ближе. Тонкий аромат полыни невозможно игнорировать, и Хосок млеет прямо в руках младшего. Чангюн неторопливо ведет кончиком носа по хосоковой щеке, держа его непозволительно близко, после тянется губами к чужим, но останавливается, уже почти коснувшись их, и отталкивает от себя старшего, откидываясь на подушки. — Поцелуй меня, — просит Хосок, после нескольких секунд любования открывшимся видом на приоткрытую съехавшей рубашкой часть живота. — И скажи, что любишь. Чангюн отвлекается от созерцания обратной стороны век и открывает глаза, с прищуром смотря на сидящего на коленях меж его ног Хосока. Кажется, его слова действительно были осмысленны, так как взгляд абсолютно ясен и лицо выражает серьезность. Вместо слов Чангюн шире разводит ноги и призывно дергает бедрами вверх-вниз. Его хватают за бока через рубашку и, неотрывно смотря в глаза, аккуратно входят. — Знаешь, — между выдохами вставляет Хосок, одной рукой поддерживая нижнюю часть Чангюна в воздухе за талию, а другой упираясь в матрас. — Ты — единственное, что тянет меня к жизни в этом паршивом времени. Если бы не ты, у меня больше не было бы посредников между моей рвущейся наружу душой и физической оболочкой. Ты заставляешь меня хотеть жить. Чангюн отчетливо слышит каждое слово, несмотря на захлестнувшую его пелену удовольствия. Им нужно быть тихими и осторожными, потому что все во дворце знают о том, как неровно дышит королева к Хосоку, и если кто-либо услышит сбивчивые дыхания в ночи, им обоим не жить в ту же секунду, как об их связи доложат ее высочеству. Хосок теснее прижимается к спине младшего и тычется носом куда-то тому в лопатку, пытаясь укрыться от утреннего солнца. Скоро прислуга начнет обход палат, и Хосоку больше всего на свете хотелось бы остаться в кровати с Чангюном, нежа своего шелкового донсена до безумия. Но попасться прислуге значит самолично подписать себе смертный приговор, так что Шин разлепляет глаза и принимается эфемерными поцелуями по тонкому плечу вытаскивать младшего из сонного царства. — Гюн-а, пора вставать, — шепчет Хосок, после чего ему открывается вид помятого ото сна лица Чангюна: он, словно совенок, с трудом открывает глаза и тянет губы в улыбке, видя старшего. — Обязательно? — К сожалению, — он встает, пока Чангюн еще потягивается на кровати во всю длину своего тела, пытаясь проснуться до конца, накидывает отысканный на спинке кресла халат на плечи и плетется к умывальнику, попутно подгоняя младшего вставать. Когда Чангюн перед зеркалом примеряет ханбок, а Хосок помогает ему все правильно и красиво завязать сзади, в палату без какого-либо предупреждения врывается Кихён. Его глаза мгновенно расширяется, стоит ему только увидеть Хосока в чужом халате и Чангюна, странно изменившегося за одну ночь. — Что тут происходит? — незамедлительно спрашивает он, стоя в дверях. — Пришел помочь нашему младшему с ханбоком, — продолжая стягивать накидки, отвечает Шин. — Сегодня выходной, забыл? В следующую секунду Кихёна, только собиравшегося ответить, перебивает вновь распахнувшаяся дверь, впустившая на этот раз Минхёка, уже одетого в небесного оттенка ханбок. — Я не нашел его ни в его палате, ни в палате...Хосок? — он склоняет голову, оглядывая обоих парней. — Ты был здесь? — Ты пришел утром? — Кихён делает четкий напор на последнее слово. — Да, — закончив с одеванием младшего, Хосок отходит от него, с секунду любуется проделанной работой, после направляется прямиком к двери. — Теперь мне нужно одеться самому, если вы не против. Увидимся, Чангюн. Он машет донсену на прощание, и Чангюн видит взмах рукой, даже будучи отделенным от одного хёна двумя другими. Кихён спешит за Хосоком, только тот скрывается за поворотом на выходе, а Минхёк остается с младшим. — Ты как-то…изменился, что ли, — говорит Мин, усаживаясь в позу лотоса у круглого стола на коротких ножках. — Вчера ты не выглядел так. — Тебе кажется, хён, — Чангюн присоединяется к утреннему чаю и садится на колени перед столом. С широкого окна солнце по-хозяйски проникает внутрь палаты, облизывая выкрашенные стены, пол и поверхность стола. — Просто я только проснулся. Минхёк усмехается, разливая чай по чашкам, и молчит о том, что дело не в сонном состоянии. -…поэтому мы должны отделить их друг от друга… Заворачивая в персиковый сад, Хосок слышит негромкие переговоры где-то в глубине и останавливается на входе, сливаясь одеждой с изумрудными листьями виноградной лозы на железных прутьях ворот. По голосу он безошибочно определяет Кихёна в роли ведущего монолог, а иногда подающим голос короткими вопросами оказывается Хёну. — Не понимаю, с чего ты взял, что Хосок сделал это. — Говорю тебе, мы застали его в его комнате; он был в халате, причем халат принадлежал Чангюну. — Это еще ничего не значит, — Хёну качает головой, пока Кихён злобно раздувает ноздри в высочайшем уровне негодования. — Не наговаривай на них, пока не узнаешь правду и не предоставишь доказательства. — Но я- — Ты меня слышал, — не успевает Ю сказать два слова, как Хёну перебивает его одним из своих приказных тонов, что он обычно использует только в вылазках. Губы Кихёна моментально стягиваются в тонкую нить, а глазах бушует злость. Хосок ловит Чангюна на заднем дворе, пока тот рисует пейзаж возвышающихся пик деревьев на холсте. — Ты бежишь, как ошпаренный, и постоянно оглядываешься по сторонам, — только Хосок оседает на землю, начинает младший, даже не взглянув на подошедшего. — Случилось что-то нехорошее? — Ты слишком смышленый, — он неловко потирает шею, пальцами выдирая травинки из бесконечного ковра. Чангюн откладывает кисть и переводит взгляд с леса на хёна. Солнце светит ему в спину так, что выбеленные волосы кажутся нимбом вокруг его головы, и Хосок подается вперед, слегка привставая, чтобы украсть поцелуй с сахарных губ. — Нам нельзя контактировать в открытую…и так делать я больше не буду. — Из-за Кихёна? — Чангюн упирается ладонями в табуретку и слегка наклоняется. — Он думает, что я совратил тебя. И хотя так и есть, об этом никто не должен узнать, ты же понимаешь? — дождавшись короткого кивка со стороны младшего, Хосок сам кивает. — Они все косо смотрят. — Все нормально, — кисть снова оказывается меж тонких пальцев, созданных точно для рисования, а взгляд изучающе устремляется вперед на бесконечные леса. — Идет Кихён, веди себя естественно. Скажи что-нибудь совсем левое. — Думаю, тебе стоит ярче выделить небо, — Хосок бегает глазами вокруг Чангюна и старается смотреть на что угодно, кроме так идеально смотрящегося среди живописного пейзажа донсена. Он навсегда полюбил летний вид заднего двора во дворце. Дни сменяются днями, каждый из которых на удивление спокойнее предыдущего. Кихён успокаивается со своим недоверием, но все же присматривается к Хосоку, когда тот рядом с Чангюном; сам Хосок продолжает по ночам перебираться в комнату младшего: иногда они лежат, прижавшись друг к другу, говорят о чем-нибудь возвышенном, а иногда просто молча смотрят в ночной вид за окном, иногда их внимание занимают разгоряченные тела друг друга. А потом опасность с южных земель, и секретный отряд вынужден отправится на подавление угрозы и вернуться полным составом. Но Чангюн так и не появляется спустя еще один час. Им приходится возвращаться к королеве без одного, самого стратегически важного человека. Королева, не сомкнувшая за четыре дня их отсутствия глаз, только и может сдавленно сглотнуть, после чего обещает с первыми лучами солнца выслать поисковый отряд. Шону отказывается верить в смерть самого младшего: потери Чангюна он точно рискует не пережить. С наступлением более-менее спокойной обстановки во дворце, когда вся охрана сосредотачивается у главного для получения дальнейших действий, а члены отряда расходятся по палатам, чтобы хоть немного отдохнуть, Хосок выбирается из палаты и через библиотеку попадает прямиком в лес. Следы атаковавших чужаков простыли, под ногами хрустят, болезненно ломаясь пополам, ветки и настораживающе шелестит листва под черным полотном неба. Хосок двигается все дальше вглубь, в тишине пытаясь прислушаться к инородным движениям. По прошествии получаса, когда он останавливается у дуба на пару секунд, чтобы передохнуть, совсем близко слышится тяжелый хриплый кашель. Мгновенно выпрямляясь, Хосок глазами тщательно обводит периметр вокруг себя и в листве замечает белесую макушку, что медленно скрывается за створом дерева напротив. Он на всех ногах кидается к месту нахождения Чангюна и припадает к постепенно остывающему телу младшего: бледный, покрывшийся испариной, он зажимает живот в месте чуть ниже ребер, а его одежда насквозь пропиталась вязкой субстанцией крови. Не в силах сдерживать слезы, Хосок подхватывает Чангюна на руки и, роняя кристальные капли слез на юное лицо, как можно быстрее стремится во дворец, царапая ноги и руки колючей травой. Глаза Чангюна с каждой минутой закатываются все больше, Хосок чувствует, что теряет его. Во дворце Хосока с потерянной ношей на руках совершенно случайно встречает королева: ее лицо искажает ужас; неистовым криком она зовет врачей, после чего падает к телу Чангюна, будто он был ее самым дорогим сыном. Часовые два раза отбивают шесть часов, а врачи все не показывают носа из палаты Чангюна. У Хосока дергается глаз, он не может уснуть ни на секунду, потому что врач мог выйти в любой момент. Остальные сменяют друг друга, когда кому-то уже слишком тяжело держаться. Наконец, когда Хосок уже готов самостоятельно зайти к младшему, выходит врач, вытирая с рук чангюнову кровь. — Мальчик выжил, — кивает врач, и на лице Хосока уже проявляется первая со дня их вылазки улыбка, как мужчина внезапно качает головой с мрачным выражением лица и слишком серьезно опушенными уголками губ. — Но он будет навсегда прикован к кровати. — Главное, что он жив, — успевает произнести Хосок прежде, чем его ноги подкашиваются и он падает в беспамятстве. За долю секунды Минхёк и Чжухон реагируют и ловят Шина, иначе сотрясение и раскол черепа в некоторых местах был бы ему обеспечен. Последнее, что запоминает Хосок, проваливаясь в пучину тьмы и покоя, — вытянувшееся в струнку спокойно лежащее тело Чангюна.