Не обижай меня

Кихо шлёпает Бёнсона по бедру и дёргает головой. - Не кусайся! У меня потом губы опухают! - У тебя они и так на полрожи, - гиенит Бёнсон, забираясь пальцами под песочного цвета футболку старшего. В этом месте тот по сценарию должен возмутиться: «Ну, ты!», и слабенько так огреть его по плечу, после чего Бёнсон его поймает за запястье, заведет руку ему за спину и притиснет к себе ближе... Но Кихо неожиданно отпихивает его и резко поднимается. Это далеко не первый раз, что Бёнсон так «шутит». Проходится по внешности Кихо, по манерам, повадкам, привычкам, высмеивает его голос, цвет кожи (Кихо на два тона светлей самого Бёнсона, но тому такие мелочи не помеха), размер или разрез глаз и даже то, как он чёлку с глаз откидывает... Не первый, но последний. Кажется, с него хватит. У Кихо в глазах ледяная ярость. - Не вопрос. Найди кого-нибудь посимпатичней. Он не истерит, он действительно злится, и Бёнсон понимает, что если срочно сейчас же что-то не предпринять, он останется без своего такого приятного и, несомненно, полезного способа снять напряжение. Без уютного тепла Кихо, без его мягкой кожи и чересчур длинных ногтей, которые по неосторожности очень больно царапают, без слабого древесного запаха, исходящего от его измученных покрасками волос. Не сказать, что Кихо такой один на свете, но это не значит, что Бёнсон готов так просто взять и отказаться от всего этого, от той покорности, с которой Кихо обычно прогибается под ним, хотя сам старше и шире в плечах (всё равно дрищ). Бёнсон пытается его ухватить за запястье, но Кихо вырывает руку из его пальцев и Бёнсон снова не пробует. Кажется, силой тут ещё больше дров наломать можно. Он бы, конечно, фыркнул и пускай катится. Остынет, успокоится. Подумаешь, принцесса. Но что-то подсказывает Бёнсону, что в этот раз он как-то перегнул палку. Что-то о соломинках и верблюдах, хотя Кихо не похож ни на то, ни на другое. Что если Кихо сейчас уйдёт, то он и руку себе на плечо положить больше не позволит, только перед камерами если, когда надо изображать вселенскую дружбу. От Кихо злость едва волнами не расходится. Он не ванильная барышня, но всему же есть предел. Он больше не собирается быть для младшего послушной резиновой куклой для удовлетворения его потребностей, да ещё и выслушивать при этом. Не нравлюсь? Не хочешь? Дуй туда, где лучше, Мистер Вселенная. Найди себе красавчика, который будет тебя полностью устраивать, и его и зажимай по углам. - Эй, эй! – Бёнсон поднимает руки – сдаюсь, дескать. Капитулирую. – Погоди, хён, я же не нарочно, я не хотел... – глаза Кихо опасно сужаются, - в смысле, совсем не то имел в виду! Просто всё это, ну... – Бёнсон поводит рукой, обозначая таким образом, видимо, их непонятные отношения, - так неловко. Кихо, конечно, в целом понимает, сам испытывает нечто подобное. За этими шуточками, небрежными фразами, подколами, граничащими с реальными оскорблениями, проще спрятать свой страх. Этот почти ужас, накатывающий от понимания, что тебе нравятся мальчики. И, кажется, куда больше, чем девочки. И это осознание провоцирует острое желание оправдаться, придумать простое объяснение. «It’s not what it looks like». Пока это со стороны выглядит как дружеское валяние дурака (кого они обманывают), небольшая приятельская услуга (это не работает уже даже для них самих), им намного проще отгородиться и не думать. Так или иначе, время себе Бёнсон выигрывает – Кихо ещё не ушёл. - Хён, - мягко зовёт Бёнсон. Пытается смотреть с особой нежностью, чтоб разве что слёзы не капали, вот только не знает, что ему и стараться не нужно, что у него и так глаза щенка, пожевавшего любимое платье хозяйки и осознающего всю глубину своего фейла. Кихо даже взгляд отводит, чтоб так легко не купится. – Хён, давай попробуем ещё раз. Кихо по-прежнему сжимает губы и смотрит в сторону, но всё же опускается обратно на диван. Колени плотно сведены, спина ровная, плечи напряженные. Бёнсон понимает, что на продолжение затевавшегося ранее банкета можно не рассчитывать, и всё-таки подсаживается ближе. Он гладит Кихо по затылку, перебирает жесткие пряди. Кихо позволяет. - Мне нравятся твои губы, - мягко целуя уголок этих самых губ, бормочет Бёнсон. – И нравится, когда они опухают, и только я знаю,.. почему, - последнее слово Бёнсон выдавливает из себя с явным усилием и тут же судорожно зажмуривается, по-детски прячась от стыда, опаляющего жаром щёки и шею. - Ещё более стрёмно, чем в дорамах, - зеркалит его мысли Кихо. В его голосе нет прежнего льда, зато есть львиная доля того же смущения. «Я еще научусь», - прячась в темноте под закрытыми веками, думает Бёнсон. Не сразу и не всё, но он научится говорить Кихо, что чувствует. Тем более что ничего такого прям особенного он и не чувствует. Тем более что всё, что он сказал сейчас, чистая правда.