Эллиот»
Энди еще раз пробежал глазами по неровным, с кляксами, строчкам, задержался на последней и от души рассмеялся. Он живо представил себе выражение лица Гленна, когда тот прочтет послание Эллиота. Энди отложил письмо, потянулся, подошел к широко раскрытому окну и вдохнул соленый морской воздух. По берегу неспешно брели Эстер и Родерик, тянувший за собой кораблик. Этот кораблик он и Энди закончили делать вчера вечером. Видимо, Родерик не утерпел, и отправился испытывать линкор без него. Все было хорошо. Он просыпался каждое утро в их с братом комнате, непривычный к тому, что ее не нужно делить еще с девятью мальчишками. После его ждал вкусный завтрак, какого никогда не было в Сент-Джоне. Затем — рыбалка, игры в отважных археологов или исследователей побережья, летящий в небо воздушный змей. Несколько дней назад он учил Родерика плавать. Мальчик дрожал, старался изо всех сил — и все равно шел ко дну. Но Энди не отчаивался и раз за разом терпеливо тренировал с братом правильное дыхание и помогал преодолеть страх перед водой. Вечером часто устраивались совместные чтения или Холмс рассказывал интересные случаи из своей практики. А когда мягкие голубые сумерки постепенно становились бархатными синими, и на землю опускалась ночь, начиналась настоящая жизнь. Энди и Родерик осторожно вылезали на крышу и там, лежа на прохладном железе и смотря в звездное небо, рассказывали друг другу о прошлом. Они старались не говорить о неизбежном, словно надеясь, что все обойдется. И потому все было хорошо. Пока хорошо. — Энди! Родди издалека увидел раскрытое окно и маячившую в нем рыжую макушку брата. Замахал зажатой в кулаке матросской бескозыркой. — Иди к нам! — Иду, иду, — пробормотал Энди, пряча в карман письмо, — ты же сейчас линкор утопишь! Вопреки ворчливому тону, на лице мальчика расплылась довольная улыбка. Энди открыл дверь и помчался навстречу морю, матери и брату.* * *
Французское окно гостиной на вилле «Ракушка» выходило на запад, поэтому вечером вся комната наполнялась золотом солнечных лучей. Легкие оранжевые шторы, которые задергивали только с наступлением темноты, усиливали это янтарное свечение. Здесь обычно завершался день новых постояльцев виллы. Худенькая бледная дама садилась в кресло так, чтобы видеть и закат над морем, и комнату. Высокий мужчина устраивался на диване, или же — прямо на ковре. Особенно, если двое мальчиков придумывали игру, требующую участия отца. Однако куда чаще такие вечера были отведены для разговоров и воспоминаний. И непременно — хороших. Занавеска чуть колыхнулась от морского бриза. Эстер вздрогнула, и постаралась как можно незаметнее плотней закутаться в шаль. Сентябрь уже заявил о своих правах, а погода на побережье оставалась теплой и солнечной. Но Эстер мерзла теперь от любого сквозняка, а уже в следующую секунду могла ощутить нестерпимый жар. Только зачем показывать это? Женщина купалась в тепле, нежности и единстве их странной семейной жизни, и не хотела лишний раз, пусть и невольно, напоминать, что очень скоро все закончится. Эндрю и Родерик сидели на полу, неспешно, с удовольствием перебирая собранные на пляже сокровища — забавные прутья, раковины, камушки, отполированные водой. Энди пересказывал новости Сент-Джона. — Думаю, теперь совиное семейство существует под надзором Вилли, — закончил мальчик, — он наверняка таскает им в дупло еду, и чего-нибудь для мягкой перины. — А что едят маленькие совы? — спросил Родерик, прикладывая к глазу круглый камень с дыркой посредине. — Они же будущие хищники, — улыбнулся мальчику Холмс, — так что… — Вилли скармливает им улучшенный мясной обед! — хихикнул Эндрю. Эстер улыбнулась, машинально перебирая бахрому шали. Первое время она чувствовала себя очень скованно, когда ее сыновья и сыщик находились все вместе. Перед каждым из них она чувствовала вину, за каждым признавала право обижаться и ревновать. Но ничего похожего не происходило. Мальчики сошлись, словно половинки разорванного рисунка. Энди нравилось руководить и объяснять, Родерику — узнавать новое и чувствовать себя под защитой. Они могли поспорить, но до ссоры дело ни разу не доходило. Впрочем — тут Эстер была с собой честна, — вполне возможно, что дети тоже договорились не омрачать себе и другим последние недели. Но, так или иначе, ее сыновья стали братьями. И уже ни в коем случае не останутся одинокими. И, конечно, у них теперь есть Холмс. Его, казалось, ничуть не тяготило присутствие детей, один из которых, к тому же, не был ему родным. Сыщик редко включался в развлечения мальчиков, но за обоими наблюдал с искренним интересом, никогда не отказываясь рассудить спор или поделиться занятной историей. Родерик, словно в ответ на размышления матери, попросил: — Мистер Холмс, а расскажите еще что-нибудь про расследования! Сыщик вопросительно посмотрел на Эстер. Она улыбнулась и кивнула. Никаких жутких и кровавых событий Холмс мальчикам никогда не пересказывал, выбирая из своей практики дела самые безобидные, но от того — не менее интересные. Эндрю и Родерик отложили свои находки, и приготовились внимательно слушать. Родди придвинулся к материнскому креслу, почти коснувшись головой подлокотника. Энди показал брату язык, и растянулся на животе, оказавшись точно посередине между отцом и Эстер. Холмс усмехнулся, откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее. — Итак, случилось это лет десять назад, — начал он, — одна богатая и знатная леди попросила моей помощи. Если публиковать эту историю, то она с полным правом называлась бы «Тайна индийского алмаза»… Со стороны могло показаться, что сыщик целиком погрузился в воспоминания. Но это было не так. Его острый взгляд из-под полуопущенных век отмечал все детали «семейной картины». Энди забавно морщится от солнечных лучей, падающих ему прямо на лицо, но не отодвигается. Боясь пропустить хоть что-то, он, кажется, забывает дышать. Родди смотрит с похожим выражением, широко раскрыв глаза и машинально водя пальцем по обшивке кресла. Эстер по-прежнему улыбается, светло и радостно, переводя взгляд с одного сына на другого. Она вообще хорошо выглядит сегодня, подумал Холмс, описывая между делом огромный красивый дом, куда был вызван клиенткой. Бледности нет, а румянец не кажется слишком ярким. Бодрый взгляд, уверенные движения. Они долго бродили по побережью, и Эстер ни разу не пошатнулась, да и приступов кашля не было. Почти… А вдруг, все-таки, случится чудо? — Разумеется, я не верю ни в какую мистику, тонкие миры, и прочее, –продолжал Холмс, — но дело вырисовывалось крайне странное. Вернувшись домой из гостей, леди Н. сняла брошь. Ту самую, в которую был вправлен алмаз, привезенный мужем из Индии. Как положено всякой порядочной драгоценности, алмаз имел свою историю. Якобы он когда-то украшал статую бога в храме, и был похищен во время подавления восстания сипаев. С тех пор, по легенде, алмаз рвется обратно в храм. То есть — бесследно исчезает у британских владельцев. Эстер забавно приподняла брови, как в детстве: — Но как же он был тогда куплен? И у кого? — Историю покупки супруг даме не сообщил, — с преувеличенной серьезностью сказал сыщик, — только легенду, с напутствием — следить за драгоценностью получше. — Но она не уследила, — подвел итог Энди. — Да. Леди Н. положила брошь в шкатулку, намереваясь позже убрать в сейф, где драгоценность и хранилась. Буквально на пять минут леди вышла в смежную комнату. Когда вернулась — брошки уже не было. Глаза Родди стали еще больше. Энди хмурился, и кусал губы, стараясь найти решение задачки. Эстер смотрела на Холмса с явным предвкушением невероятного сюрприза. Сыщик заговорщицки подмигнул, с радостью отметив эти знакомые искорки в глазах Эстер. Словно двенадцатилетняя девочка из прошлого появилась в комнате. Холмс продолжал рассказ. Никто ничего не видел и не слышал, никто, даже горничная, не входил в комнату. И никаких следов, кроме… — Тонкий золотистый волосок, прицепившийся к резьбе шкатулки. Надо сказать, леди Н. — брюнетка, служанка — тоже. Вдобавок, волос был короткий. Но и мужчин с подобным цветом шевелюры в доме не наблюдалось. Повисла тишина. Оранжевое солнце за окном медленно погружалось в море. — Есть идеи? — осведомился сыщик, глядя на мальчиков. — У Эллиота их, наверное, было бы уже штук десять, — вздохнул Эндрю, — хорошо, что я не собираюсь в полицию. Ну кто за пять минут проник в комнату, украл брошь, исчез, да так, что никто ничего не заметил? — Кто-то маленький, тихий и… — проговорил вдруг Родди. — И пушистый-золотистый! — подхватил Энди. — Совенок! Влетел в окно, цапнул брошь, и только его и видели! Эстер тихо и как-то осторожно засмеялась. Холмс, напротив, расхохотался громко и прищелкнул пальцами. — А ведь вы почти разгадали! — воскликнул он. — Только это была не птица. В доме жил мохнатый кот! Не очень-то его пускали в хозяйскую спальню. Но леди Н. баловала своего любимца, и он частенько туда проникал. Вот и в тот раз он зашел и запрыгнул на столик. Увидел нечто блестящее в шкатулке — а крышка не была закрыта, — лапой столкнул вниз, да и угнал по ковру в свой тайничок под комодом. Кроме броши мы с горничной извлекли оттуда маленький рождественский колокольчик, окаменевший кусок сыра и щипчики для сахара. Девушка пообещала, что той служанке, которая отвечает за уборку, будет устроен хороший нагоняй. Но леди Н. была так рада, что собиралась простить все и всем. Просила только ничего не рассказывать мужу, который, к счастью, все эту фантасмагорию пропустил, ибо находился в отъезде. — А кот? — спросил Родерик. — Кот Персей смотрел, как презренные людишки расхищают его богатства, вылизывал лапу, и явно уже знал, что и куда спрячет в следующий раз. — Да, Коврики, они такие… — глубокомысленно заметил Эндрю. Представил в красках всю картину, и засмеялся. Родди сполз на пол, подвывая от хохота. И тут закашляла Эстер. Сначала тихо, затем — громче и сильнее, отчаянно прижимая ко рту платок, словно надеясь заглушить спазмы. Но ничего не помогало — руки дрожали, плечи ходили ходуном, а белая ткань платка становилась пятнисто-алой. Мальчики замерли, с испугом глядя на мать. Холмс вскочил, и шагнул к Эстер. Но она замахала руками, сквозь кашель повторяя: — Все хорошо, сейчас пройдет, не надо, я только немного отдохну, а вы продолжайте… Однако вставая, она все же уцепилась за его руку, после чего, пошатываясь, побрела к двери. На пороге хозяйку уже ждала встревоженная Лиззи. Последний луч солнца исчез, сменившись серыми, ощутимо прохладными сумерками.* * *
Дни стремительно летели один за другим. Холмсу часто хотелось остановить время и продлить этот почти безмятежный отдых, наверстать упущенные годы, отдалить неизбежное. Ему казалось, что каждый новый день и час забирают немного жизни у Эстер. Она держалась. По-прежнему улыбалась, старалась проводить как можно больше времени с мальчиками, ни слова не говорила о болезни, только все чаще кашляла, бледнела, худела и почти постоянно зябко куталась в шаль. Вечерами, когда Энди и Родерик уходили гулять или строили очередной корабль, они сидели на террасе и разговаривали. Этот вечер ничем не отличался от предыдущих. Темно-голубые сумерки постепенно поглощали их уютный домик, на небе догорал закат. Холмс иногда посматривал на мальчиков — сегодня Энди учил брата делать «блинчики» по воде. Холмс слышал отдаленный смех и голоса детей. Эстер полулежала в кресле, укутанная в теплый плед. Изредка она подносила платок к губам, зашедшись в очередном приступе кашля. — Мне очень нравится этот вечер, — вдруг сказала она мечтательно. — Мне никогда не было так спокойно, уже много лет. — Уотсон был прав — здешняя обстановка тебе действительно на пользу. — Сегодня очень красивый закат, — продолжила Эстер, и Холмс на мгновение увидел ту девушку, которая когда-то собиралась сплести венок из клена. — Помнишь, когда мы жили в Хаттон-ла-Вереска, мы часто так же проводили вечера? — Не верится, что это действительно было. У Родди снова не получился «блинчик» и он громко высказывался о своей неудаче. — Хотя ты не очень любил закаты. — А ты говорила, что потом опять настанет рассвет, — грустно улыбнулся Холмс. — Давай не будем, Эстер. — Мы оба все понимаем, Шерлок, зачем притворяться? — Тебе нужны положительные эмоции. Мы нашли Энди, сейчас все хорошо, дети рядом. А остальное будет потом. Холмс потянулся и взял Эстер за руку. Она была прохладной и такой худой, что Холмс на секунду растерялся. — Спасибо, Шерлок. Но можешь не утешать меня — я больше не боюсь. Смерть — еще не конец. Холмс хотел возразить, но передумал. Кто знает? И, если Эстер действительно легче от этой мысли — пусть будет так. Эстер поежилась и плотнее завернулась в плед. — Замерзла? Идем в дом. Возражения не принимаются. — Как пожелаете, мистер Холмс, — усмехнулась Эстер, с усилием поднимаясь на ноги. — Расскажешь сегодня что-нибудь еще? — Запас историй, кажется, подошел к концу. Предлагаю провести сегодняшний вечер за чтением. — Книги мисс Баркер подойдут? — Конечно. Холмс повел Эстер в дом, бережно поддерживая под руку и игнорируя все протесты. Веселые голоса мальчиков становились все ближе — значит, дети возвращались с прогулки. Темно-синее небо окончательно скрыло закатное солнце.* * *
Истаяла еще одна неделя. Эстер слабела с каждым днем и вскоре перестала вставать. Вечерние чтения и рассказы перенеслись из гостиной в ее комнату. Холмс почти ни на шаг не отходил от Эстер, дети выполняли любую ее просьбу. Как-то Энди, не выдержав, предложил послать за доктором, но Эстер наотрез отказалась. — Хочу провести последние дни без осмотров и микстур. И Энди пришлось уйти ни с чем. Надо отдать должное мальчику — он прекрасно справлялся, чего не скажешь о Родерике. Младший сын Эстер все больше грустнел, заходил к ней при каждом удобном случае и выглядел так, словно собирался что-то спросить, но никак не решался. Холмс многое бы отдал, чтобы так же открыто проявлять эмоции, как Родди. Но еще больше он отдал бы, чтобы болезнь чудесным образом отступила. Отчего-то постоянно вспоминались слова Уотсона о распаде легочной ткани. Обеды и ужины проходили в напряженном молчании, нередко за столом отсутствовал либо сам Холмс, либо мальчики. Братья вставали поздно и пропускали завтрак. Холмс догадывался, что они полночи проводят в разговорах и утешениях. Он и сам мало спал — постоянно дежурил рядом с Эстер. В одну из таких ночей он снова сидел у изголовья Эстер и держал ее за руку. В худой измученной болезнью женщине, утопавшей в подушках, никак нельзя было узнать ту счастливую девушку, которую помнил Холмс. Лицо посерело, все черты заострились. Лишь глаза — большие, голубые, с лихорадочным блеском, — кажется, остались прежними, да разметавшиеся волосы пламенели, как раньше. Эстер лежала, закрыв глаза, и глубоко ровно дышала. Холмс, стараясь не шуметь, подошел к окну. — Я не сплю, Шерлок. Холмс обернулся. — Почему? Засыпай, тебе понадобятся силы, — сказал он, снова усаживаясь рядом и накрывая ее руку своей. — Все-таки хорошо, что мы его нашли, — вдруг прошептала Эстер. Холмсу неожиданно почудился сладковатый запах, не похожий ни на один, который он знал, но что-то неуловимо напоминающий. Он забивался в нос, кружил голову, не давал дышать. — Энди все-таки не похож на тебя, — Эстер попыталась рассмеяться. Свеча на столике давно погасла, но в ней не было нужды — спальню осветили первые лучи солнца. — Уже рассвет, Эстер. Засыпай. — Я и так постоянно сплю. Тебе нужен отдых. Иди спать, Шерлок. — Я не оставлю тебя. Ему что-то мешало говорить — тот странный запах или подступивший к горлу комок? — Со мной ничего не случится за несколько часов, обещаю. Холмс с сомнением посмотрел на нее. — Иди же. Он послушался. Крепко сжал на прощание руку, заверил, что скоро вернется и вышел. Но заснуть не получалось. В гостиной он смог свободнее дышать и даже раскурить трубку. Он обязательно вернется. Он просидел в кресле около двух часов, израсходовав большую часть табачных запасов и устроив в гостиной дымовую завесу. Вспомнил, как умирала мать. Ей повезло меньше, чем Гоуту, после удара она прожила еще восемь месяцев. Ему было девятнадцать, лето подходило к концу. Он стоял у постели матери, не в силах что-либо сделать и сказать и чувствуя отвратительный сладковатый запах. Через полчаса она умерла. Холмса словно подбросило из кресла, он, перешагивая через ступеньку, взбежал наверх, распахнул дверь и замер у кровати. Эстер безмятежно спала. Но Холмс почти сразу понял: что-то не так. Уставший от тревог и недосыпа мозг все-таки смог сложить в единую картину разрозненные детали: приоткрытый рот, восковое лицо, острый нос, еще больше запавшие щеки и звенящую тишину. Эстер умерла.* * *
Энди плохо спал. Он смог успокоить Родди только около двух часов ночи. Что-то горячо доказывал, врал о прогрессе и поиске лекарства, зачем-то приплел профессора Челленджера, сказал, что они напишут Уотсону… В результате Родерик уснул, но Энди еще долго лежал без сна и думал, думал. Он часто видел чахотку, знал, что человек обречен. Он все прекрасно знал, но верить не хотел. По утрам он просыпался разбитым и не выспавшимся, но старался, чтобы мать этого не видела — ей и так тяжело, ей нужны спокойные последние дни. Так считала Сандра, последнее письмо от которой пришло недавно. Она сказала, что раз ничего изменить нельзя, надо делать что-то полезное, а не биться головой о стену. Нужно помочь Эстер уйти — достойно, без причитаний и истерик. Сначала Энди хотел разорвать письмо и сжечь. Легко ей говорить! С тем же успехом он мог просить совета у Эллиота. Однако на следующее утро слова девочки не показались ему такими бредовыми. Он пытался — рассказывал забавные истории из жизни приюта, ухаживал, как мог, ни слова не говорил о болезни и старался не подавать вида, что переживает. Еще и Родерика ухитрялся утешать. Самому ему тоже очень хотелось поддержки и понимания, но он считал, что у Холмса сейчас и так много забот, а к кому еще обратиться, он не знал. Впервые в жизни друзья не могли помочь, но он не винил их — если бы на его месте был тот же Эллиот, он и сам не представлял бы, что ему сказать. Энди в очередной раз открыл глаза. Уже светает. Родерик все так же спал, подложив руки под щеку. Энди утер покрытый испариной лоб и понял, что в комнате они не одни — у кровати стоял Холмс. — Что такое? — вскочил мальчик. — Она умерла во сне, — слишком спокойно сказал Холмс. — Я, наверное, еще не проснулся… — пробормотал Энди и снова лег. — Это не сон. От их разговора зашевелился и проснулся Родерик. Маленький, растрепанный, сонно моргающий, он больше походил на беззащитного птенца. — Что случилось, мистер Холмс? Энди окончательно понял, что ему ничего не снится. Он должен был ответить брату, но до сих пор не верил в случившееся. Он знал, что это неизбежно и когда-нибудь произойдет, но не вот так же сразу, не прямо сейчас. — Родди, послушай… — начал мальчик и не договорил. — Выслушай… — Это мама, да? Энди молча кивнул. — Она… — сказать, что она в раю? Слишком глупо. Ну же, Родерик, ты же умный мальчик! Пожалуйста, догадайся! На помощь пришел Холмс. — Она умерла, Родерик.* * *
Впоследствии Родерик не мог точно вспомнить, что же он делал в тот день. Его словно поглощал серый плотный туман, а снаружи проходили минуты, а то и часы. Вот Холмс сообщает о смерти матери. И, словно уже в следующую минуту, мальчик стоит у кровати Эстер. Наверное, рядом находится и Эндрю, но Родди видит только белое лицо на белой же подушке. И рыжие волосы, такие живые, яркие. Что-то больное, колючее ворочается в груди, но оно же не дает зарыдать, или крикнуть. Дышать, правда, тоже трудно. Кто-то говорит, что его надо увести, Родди мотает головой. А потом понимает, что комната вокруг — другая, его самого обнимает, и гладит по голове Лиззи. Няня плачет, ее слезы капают ему на шею. Потом дают выпить что-то холодное, с резким запахом. Снова наваливается туман. Туман сгущается в человека. Тот, не двигаясь, приближается к мальчику. Родерик пытается отползти, но ничего не выходит. Он видит отвратительно-знакомое лицо, белесые пряди волос, упавшие на лоб. Выпуклые глаза смотрят, не мигая, рот мужчины кривится. — Это ты ее убил, — с трудом произносит Родди, осознав, кого именно видит перед собой. — Щенок, — равнодушно отвечает Он, — опять сопли распустил. — Ты ее убил! Я тебя ненавижу! — уже кричит мальчик. Но собеседник только усмехается. Его лицо вырастает до огромных размеров, придвигается ближе, занимает все пространство. — А ты все равно мой. Не убежишь. Ты никому не нужен. Ты чужой для всех. — Неправда! — Ты теперь лорд Гоут, — кивает голова, — как я. Такой же. Если я убил, значит, и ты… — Уйди, уйди, уйди! Родерику удается сдвинуться с места, он рвется в сторону, и чуть не падает с кровати. Мальчик видит себя в детской. Еще светло. Но день явно клонится к вечеру. В комнате пусто. Где-то там, в глубине дома слышатся шаги и голоса. Так было и после смерти Его, Гоута. Но тогда не было так больно. И Родди, забившись в дальнюю комнату, знал, что на свете есть мама, что она совсем близко, и скоро войдет, и обнимет, погладит по голове. «А теперь никто не придет — подумал Родерик, — я — сын Гоута. Гоут ее убил». Он впервые всхлипнул — хрипло, и, как ему показалось, слишком громко. Испуганно замер, пытаясь задержать дыхание. В эту комнату может прийти Энди, но Энди не должен его утешать, это из-за Гоута умерла мама, Энди похож на нее, а он, Родди нет. Он — Гоут, Гоут, не хочу, не надо! Родди выскользнул из комнаты, и медленно подошел к лестнице, ведущей на чердак. Они так часто сидели на крыше с Эндрю! Но сейчас он будет там один.* * *
Энди запомнил все последующие события гораздо лучше, чем брат. Сначала он захотел увидеть мать, но в последний момент чуть не передумал. Он стоял у ее постели, смотрел на спокойное восковое лицо, слегка приоткрытый рот, и его не покидало ощущение нереальности происходящего. Он словно видел картинки в книжке. В голове толпились обрывки фраз, странные, несказанные слова — «я так и знал», «надо поговорить», «что дальше?», «чахотка», «Энни», «поговорить с Родериком?», «написать Эллиоту». Но Энди молчал. Он безмолвно наблюдал, как Лиззи привела доктора, как Холмс уходил из дома и вновь возвращался, как один раз пришел незнакомый человек в черном и с сантиметровой лентой. Как во сне, еле передвигая ноги и растерянно потирая лоб, Энди поднялся к себе. Чистый лист на столе резал глаза белизной. Энди обмакнул перо в чернильницу и вывел: «Дорогая Сандра…», потом зачеркнул последнее слово и вместо «Сандры» написал «Эллиот». Не удовлетворившись и этим, он скомкал лист и выбросил его в корзину. Бумажный шарик не долетел и упал посреди комнаты. Словно через толстый слой ваты он слышал, как спавший на соседней кровати Родерик закричал во сне и дернулся, едва не упав. Энди хотел успокоить брата, но все, что он смог сделать — сказать об этом Холмсу и Лиззи, а сам вышел во двор. Энди медленно покачивался в скрипучем кресле, смотрел на беспокойные волны и думал. Мысли были отрывочные, опережали друг друга, сталкивались лбами и становились единым запутанным клубком. «А чего я хотел? Теперь все кончено. Надо, наверное, идти к Родди. Это же была не она? Она совсем на себя не похожа, это не может быть она. Конечно же она. Что сказала бы Сандра? Наверное, это было больно, а, может, и нет. Лучше бы нет. Холодно. Как успокоить Родди?» Энди не замечал, что сидит, сгорбившись и запустив пальцы в волосы, как не заметил и подошедшего Холмса. — Как ты? — тихо спросил он. — В порядке. Нет. — тут же признался Энди. И сразу же выпалил вопрос, который мучил его последнюю неделю. — Ей было очень больно? Холмс, помедлив, качнул головой. — Нет, Энди. Она просто заснула. Она была к этому готова. — А я нет. В следующую секунду Холмс обнимал за плечи тихо всхлипывавшего сына. — Идем домой, — сказал Холмс, как только Энди успокоился. — Нет. Я хочу побыть один. — Я понимаю. Энди еще долго просидел на террасе и только с началом темноты перебрался на крышу — идти домой по-прежнему не хотелось. Сидя на холодных листах и смотря на первые звезды, он вспоминал похожие вечера в приюте. В то время он так же сидел под звездами у ручья, уверенный, что матери нет в живых, но твердо знавший, что она его слышит. Может быть, она действительно его слышит? По крыше застучали осторожные шаги. Оказалось, с другой стороны все это время сидел младший брат. — Родди, ты? Прости, но я хочу остаться один, — сказал Энди, не оборачиваясь. Но Родерик и не думал идти обратно. — Я разговариваю, — с легким раздражением добавил Энди. — Я не помешаю, честно. Можно, я просто тут посижу? Родди сказал это таким несчастным голосом, что мальчик смягчился. — Хорошо. Прости меня, — Энди обнял севшего рядом брата. — Я не хотел. — Все нормально, — шмыгнул носом Родерик. — Я понимаю. Теперь все закончилось. У тебя есть мистер Холмс, он что-нибудь придумает, а я… ну, вам и без меня хорошо. Наверное, мы скоро уедем с Лиззи, мама же… И Родди отвернулся, яростно утирая глаза. — Ты чего? Родди, повернись. На Энди взглянули большие заплаканные глаза, бледные щеки прочертили блестящие дорожки. — Посмотри на меня! Ты — мой брат, слышишь меня? — Какая разница? Мистер Холмс… — Мистер Холмс — хороший человек. Он нас не бросит. Все будет хорошо, Родди. Я не позволю, чтобы ты уехал. Родерик вдруг порывисто и крепко обнял брата. Он пытался что-то сказать, но из горла вырывалось только сипение. — Если хочешь плакать — плачь. Это правильно. Позже они оба лежали на холодной крыше, смотрели в темно-синее небо и Энди говорил: — Мистер Холмс сказал, что она просто заснула, это было совсем не больно. И знаешь, что? Хочешь, открою тебе тайну? Родди приподнялся на локте и недоверчиво посмотрел на брата. — Надо было сделать это раньше. Ты всегда можешь поговорить с ней. Она всегда рядом, достаточно посмотреть на небо, как сейчас. Она тебя обязательно услышит.* * *
Камень был светло-серым, невысоким, с закругленными углами. Простые, четкие линии складывались в имя Эстер и годы ее жизни. Никаких скорбящих ангелов и витиеватых фраз. Только, — Холмс попросил вырезать это в последний момент, повинуясь внезапному импульсу, — маленькая ветка с тремя кленовыми листьями. Когда они только приехали на побережье, Эстер обронила, что хотела бы тут и остаться. Тогда оба сделали вид, что имелась в виду их дальнейшая жизнь. Но — около недели назад, отдыхая между приступами кашля, женщина повторила то же самое. » Я была тут очень счастлива. Спасибо тебе…» Холмс вздохнул, и перевел взгляд на далёкий, поддернутый дымкой горизонт. Да, они были здесь счастливы. Пусть их радость висела на туго натянутой тонкой струне, которая вибрировала, звенела, но и ощущалась острее, почти до боли. Энди шагнул к отцу, и взял его за руку. С другой стороны нерешительно прислонился Родерик. Холмс осторожно провел ладонью по мягким светлым волосам мальчика. Холмсу казалось, что Родди полностью доверился ему еще в день похорон лорда. И был удивлен, когда хмурый Эндрю поведал о разговоре с братом на крыше. Нужно было запастись мягкостью и терпением, чтобы Родерик окончательно поверил в свою новую семью. Высокий мужчина и два мальчика медленно двинулись к выходу. Могила на маленьком протестантском кладбище осталась позади. С тихим скрежетом отворилась калитка, в металлических узорах которой застыли узкие листья и печальные поникшие цветы. Эндрю не плакал, но глаза все равно щипало, словно их присыпало песком. Он все еще держал отцовскую руку и слышал чуть затрудненное дыхание Родди, шедшего с другой стороны. На душе было… спокойно. Наверное, рыдания вернутся еще не раз, накроют с головой, вывернут душу. Но он справится. Потому что мама все-таки была.* * *
«Дорогой Энди! Мне очень, очень жаль. Леди Эстер была хорошей и доброй. И так любила тебя. Я знаю, что тебе плохо. Не знаю, приедешь ли ты еще в Сент-Джон, все равно — я рядом с тобой. То есть мы рядом, потому что Эллиот тут же, вздыхает и прячет глаза. И не знает что сказать. Я тоже не очень знаю. Но сделала бы все, чтобы тебе стало легче. И твоему папе и брату. Мы любим тебя.Сандра»