***
Пятнадцать дней. Ровно на пятнадцатый день Намджун убеждает себя, что то, что он замечает за остальными, несёт в себе какой-то скрытый смысл, это не просто какое-то совпадение, нет. Вот напротив него сидит Хосок, рассказывая, вроде, что-то важное, трёт кончик носа, и Намджун уверен - он что-то недоговаривает в своих словах, что-то скрывает. Намджун смотрит направо - Тэхён рассеянно улыбается, невпопад кивая головой, как болванчик, корпус, сидя на стуле, подаёт назад. Ким напрягается, перелистывая в памяти недавно прочитанную брошюру по психологии, неизвестно как попавшую в его сумку. Тэхёну, видимо, совсем неинтересна эта беседа, и Намджуну неприятно от этого в данный момент. И единственный верный слушатель в этой комнате — Юнги, облокотившийся о стол, внимательно разглядывавший Хосока. Наверное, сейчас Намджун может прочитать каждую эмоцию, выразившуюся в лицах мемберов, говорящую гораздо больше, чем могли бы сказать они о себе сами. Однако сколько бы Ким не штудировал литературу по психологии, всевозможные чаты и статьи, привычка Чимина остаётся для него неясной. Но от того, что о ней нигде не пишется, в Намджуне всё чешется от раздражения, что иногда ему хочется схватить этого проклятого Пака за воротники и с силой потрясти в стороны, спрашивая, что за чертовщина с ним творится и что ему вечно не даёт покоя. И Чимин ведь заходит на кухню радостный, одаривая каждого присутствующего расслабленными, разморёнными после долгого сна улыбками, вызывая у парней ответную реакцию. Только Намджун молчит, развалившись на стеклянном столе, отодвинув тарелку в сторону, и не отвечает ни словами, ни улыбкой, ни взглядом; он глазами утыкается в маленькую пухлую ладошку, которая уже поднимается вверх и... похлопывает по бедру, ближе к ягодицам, издавая глухой звук от удара о домашние штаны. Намджун, задвигая растрепавшуюся каштановую чёлку, измученно вздыхает, стараясь не привлекать своими душевными муками чьё-то внимание. Ему следует оставаться пока что невидимкой, погружённой в длительные раздумья, а справа, будто издеваясь, всё продолжают раздаваться хлопки, ладони подбираются к ягодице и ударяют уже по ней, пока Чимин с головой погружается в холодильник, уже там присасываясь к пачке сока. Впереди, из-за раскрытых тонких занавесок, выглядывает бледное солнце, в этот ранний час ещё не наполнившееся привычной насыщенностью. Опаловые лучи бьют в закрытые окна, стекая полупрозрачной дымкой по намджуновскому лицу, прижатому подбородком к поверхности стола, зайчиками играясь по холодным стенам. Намджун щурится, но голову не отворачивает, потому что ему лень, а ещё потому, что крохотные пальцы зарываются ему в разбросанные в стороны волосы, вороша и путая их. Разминая кожу головы, пальцы подбираются к шее, надавливая мягко на шейные позвонки, и подушечки пальцев, горячие после сна, выдавливают из Намджуна долгожданную улыбку, которой Ким даже и не замечает. — Доброе утро, хён. А сверху над тем нависает Чимин, продолжая массировать, как он думает, уставшую шею друга, второй рукой приставляя пачку персикового сока к пухлым губам, жадно присасываясь к горлышку, хотя в группе здесь такого никто не любит, а особенно Намджун, будучи человеком брезгливым и чистоплотным; но слов он всё ещё не произносит, снизу заглядывая на дёргавшийся кадык на шее Пака, подбираясь взглядом к его розовым губам. — Ага. Такой ответ совсем не обрадует любого, он задевает Чимина, привыкшего к вечному взаимному добродушию в его сторону от согруппников и ставящего их интересы превыше всего. Пак, дуясь, наблюдает за уходящим Кимом, что лениво волочит по полу ноги, направляясь, видимо, в свою комнату, чтобы, наверное, застрелиться от того, насколько сильно ему хочется спать. Намджун продолжает замечать эти невольные шлепки Чимина по своим бёдрам. Да везде: на репетиции, за обедом, за обычными разговорами стоя, перед началом выступления, находясь за кулисами; он делает это почти каждый час, и каждый раз разрезает шаткие нервы Намджуна, сетью тянувшиеся внутри него, вынуждая Кима ощущать зуд в каждой клеточке своего тела. На днях ему удаётся провести по пояснице Чимина ладонью, опустить чуть ниже, достигая зада, это всё происходит невольно — Намджун клянётся. Но как только Тэхён заканчивает рассказывать шутку, Ким вспрыскивает со смеху, как обычно сжимая ладони в кулаки, только сейчас у него под рукой находится самый упругий зад в мире. Он тут же извиняется перед Чимином, а тот ни смущается, ни возмущается, говорит: "Всё нормально, хён", а после оглаживает недавно сжатое место. Парня дико возмущает, когда он со стороны вынужден наблюдать, как Чимин, завалившись на арене посреди спортивных соревнований, получает шлепки от Тэхёна. Он скрипит зубами, сдерживаясь, чтобы не поддаться гневным бушующим порывам, которые вовсю кричат в голове о том, что ему немедленно следует подняться и отвести этого гадёныша Тэхёна куда подальше от Пака, чтобы он отстал от его задницы. Намджун остаётся на месте, молча страдая, ему тоже так хочется. Ким, однажды не выдержав, находясь в своей комнате в одиночестве слишком долго, скрывается из общежития, ни с кем не объяснившись, хлопая на прощание дверью, и хлопок этот говорит уже о видимом раздражении лидера, который каждый в общежитии понимает по-своему. Чонгук кривит лицо в недоумении, глядя на Юнги, шепчет ему: "Совсем дёрганный стал" и возвращается к кубику Рубика, пытаясь в очередной раз собрать эту головоломку, после того, как её кто-то безжалостно разобрал и раскидал во все стороны цветные квадратики. Джин косится на Юнги, тот косится на Джина, и одновременно они дёргают плечами, мол, "сам разберётся со своими тараканами". А Пак всё мечется по общежитию, не зная, как воспринимать это поведение, у него нарастает внутренняя дилемма, которую он не может разрешить в силу своей неопытности, не имея достаточного опыта, чтобы можно было верно разглядеть этот душевный посыл. Он возвращается в комнату, по нескольку раз подходит к своему шкафу, дёргает ручку, не решаясь раскрыть дверцы, и всё думает, думает, думает, но в голову, которая сейчас совершенно опустошена, ничего не приходит, кроме как догнать Намджуна и спросить, всё ли у него в порядке. Но его вечно гложет ощущение того, что тот вряд ли с ним поделится своими эмоциональными переживаниями, скажет что-то типа: "Мал, чтобы что-то понимать во мне", скупится даже на улыбку и заставит вернуться в общежитие. Если так вспоминать, с Намджуном в последнее время происходит подобное непривычно часто. Он всё вечно скрывает что-то от остальных, говорит, отворачивая голову, что просто не выспается, и снова погружается в состояние неработоспособности, высказывая лишь раздражение от неизвестно чего каменным лицом и ледяным тоном голоса, одаривая каждого равнодушным взглядом. Чимину, если быть честным, даже страшно идти за Намджуном, однако мысли о том, что тот нуждается в помощи, подбивают Пака отправиться за другом, и пусть даже на улице уже вечереет. — Он в студию пошёл, наверное. — Вдруг выдаёт из гостиной Юнги, вытягивая шею, как гусь, разваливаясь непонятной массой на кожаном диване. — Вчера мне говорил, что ему всё какая-то строчка не нравится, может, он из-за этого на взводе. — Точно-точно, — поддакивает Тэхён, — Намджун всегда такой, если его в песне что-то не устраивает. Чимин, накидывая ветровку, в неуверенности держится за ручку двери, нажимая на неё вниз. Идти или нет? Но ему очень надо знать, что Намджун не будет страдать в одиночестве, ну очень. — Но ты сходи к нему, — продолжает Тэхён, безразлично дёргая плечами, — может, если поговоришь, он и придумает что-нибудь. Ну а Паку большего и не требуется, тот просто подтверждает его мысли. Он отрешённо улыбается, махая на прощание всем рукой, и ускользает, мягко прикрывая двери, не так устрашающе, как сделал это час назад Намджун, что, казалось, стены в здании обвалятся, хороня всех под руинами. На улице, вроде, дождём пахнет, Чимин поправляет маску на лице и натягивает шапку ниже, что пышная чёлка обрывками выглядывает наружу, едва прикрывая глаза. Через плотную ткань воздух почти не ощущается, город не врывается ему в нос разнообразными оттенками, и потому он чувствует себя сейчас неуютно и, что самое главное, тоскливо, хотя откуда взялось последнее - непонятно. Под ботинками сырая почва и асфальт, земля, собранная комками, будто размоченные хлопья в молоке, раздаётся слабым чавканьем, пока Пак неторопливо добирается до Намджуна, раздумывая о том, что он скажет ему, когда только войдёт к нему в комнату. Чимин всё поднимает голову вверх, к чернеющему небу, мглой затянувшееся над его головой. Ему не видно ни облаков, ни звёзд, которые хочется ловить прохладными ночами, протягивая к ним ладони, надеясь коснуться их ледяного золота хотя бы кончиками пальцев. На него тоска чуть сильнее надавливает, и Чимин опускает свою руку вниз, тут же шлёпая себя по заду, обтянутому джинсовой тканью. И когда звук становится чётче, а осознание от собственных жестов яснее, Пак отдёргивает от себя ладонь, ругается и мотает головой. Он уже в который раз ловит себя на подобном. Всё хочет избавиться от этой смущающей привычки, да как-то не получается — у него пальцы заламываются, если они долго не ощущают под собой упругих мышц; иногда доходило до того, что Чимин — если ему удалось героически продержаться сутки — сжимая свой рот ладонью, забирался под прохладный душ и шлёпал себя, да сильнее, чем прежде, не останавливаясь до тех пор, пока нежная кожа не покрывалась краснеющими пятнами. Чимин приходит в состоянии шока от самого себя, не понимая, что с ним происходит, а то, что людям неизвестно, всегда пугает. Парень прячет ладони, сжатые в кулаках, в карманы ветровки, проходя в здание, шлёпает мокрыми подошвами ботинок в коридоре на второй этаж и, опуская кулак на закрытую дверь пять раз, замирает, ожидая, пока Намджун подаст хоть голос или выйдет сам. — Войдите! — приглушённо раздаётся из-за двери, голос всё такой же холодный и раздражённый, что Чимин вмиг думает, что зря он сюда пришёл, и вообще, он же почитать этим вечером хотел. Губы поджимаются, сводясь в одну полоску, щёки, принимая лёгкий розоватый оттенок, дрожат, и Пак опускает маску к подбородку, проходя в комнату, когда Намджун повторяет снова, но уже жёстче. — Чимин? — удивляется старший, крутясь в своём стуле, когда за его спиной слишком долго не исходит ни звука, будто тот, кто к нему сейчас вошёл, самый обычный фантом, витавший здесь без приглашения. — Ты чего пришёл? Что-то случилось? — и он подаётся телом вперёд, приподнимается на стуле, упираясь руками в подлокотники, но потом плюхается обратно. — У тебя всё в порядке? — еле слышно и почти испуганно интересуется Пак, стягивая вниз шапку, проводя ей по лицу, и подцепляя заодно маску, а в душе ругается, что задаёт такие прямые вопросы прямо в лоб с порога, да кто после такого откровенничать пожелает? Идиот же. — Да, всё отлично. — М-м... понятно. — Отвечает сухо младший и, указывая рукой на кожаное кресло, спрашивает. — Я присяду? — а потом падает на него, получив задумчивый кивок головы. — Ты что, опять поссорился с Тэхёном? — Нет, с чего ты решил, хён? — Чимин расширяет удивлённо глаза, заглядывая ими на парня, который всё пытается понять, что здесь происходит. — Я разве не могу прийти и проведать своего друга? Я... я могу уйти, если мешаю тебе… И Чимин уже и вправду собирается встать, даже ногами шевелит, приготавливаясь подняться, чтобы быстрее ветра вылететь в двери и умчаться в общежитие, после долго не показываясь перед лидером. Он уверен, что в глазах старшего выглядит как дурак в квадрате, вот кто с таким по душам заговорить захочет? — Нет-нет. Оставайся, я уже, признаться, устал сидеть один. Чимин улыбается, складывая на колени кулаки, разжимает их и потирает вспотевшими ладонями джинсы, ему дико неловко от сложившейся ситуации. Да весь воздух пропитывается этим возникшим с приходом Чимина конфузом. Странно вообще, что Намджун ещё не выгоняет его, он только разворачивается на стуле, возвращаясь к мониторам, и снова сжимает мышь, жёстко кликая по ней. Пак принимается разглядывать маленькое помещение, сейчас отчего-то казавшееся ему совсем незнакомым и неуютным, оформленный в тяжёлых оттенках, он давит на младшего со всех сторон. — Твоя рука. — После долгого молчания произносит старший, прижимая кулак к губам. — Твоя рука, Чимин, — повторяет он и поворачивается к тому, когда снова слышит шлепки в тишине. — Моя рука? — Пак поспешно заглядывает на свои руки, но слишком поздно, чтобы понять, что он уже в течение целых двух минут ударяет себя по внешней стороне бедра. — Ох, прости... Я помешал тебе, да? — Зачем ты это делаешь? — Ким поднимается со своего нагретого места, выпрямляясь во весь рост, и теперь он кажется недосягаемой вышкой для младшего, испуганно погружавшегося в его тень. — Ч-что делаю? — Шлёпаешь себя. Всё шлёпаешь, шлёпаешь... шлёпаешь! Каждый божий день, твою же налево. Дня не проходит, чтобы ты не ударил себя. У тебя что-то болит? Я всё никак не могу понять, всякое действие способно рассказать хоть какую-то часть о человеке, — Намджун делает шаг к Чимину, оказываясь рядом с ним, — но о тебе я никак не могу узнать, точнее, почему ты делаешь это. Может, расскажешь уже мне? — Но я не знаю, хён… — виновато бубнит Пак, опуская нос вниз, — Я ведь не способен контролировать каждое своё движение, не ищи в этом какой-то смысл, знаешь, я, к примеру, часто тру свою шею, это говорит о том, что она у меня болит, вот и всё... Намджун, дёргая возмущённо правой бровью вверх, наклоняется, не расслышав слова Чимина. — А? Вот что ты себе вечно под нос что-то говоришь, как дед старый? — Я говорю- Младший слишком резко дёргает головой вверх, вставая на ноги, чтобы удобнее устроиться на кресле, но губами он нечаянно скользит по намджуновскому носу, оказавшемуся слишком близко, проводит от самого кончика до лба. Чимин застывает и икает от неожиданности, когда напротив своих перепуганных глаз замечает расширенные, настолько же взволнованные глаза Намджуна, который точно так же замер в оцепенении, ударяя горящие щёки младшего своим дыханием. Чимин, совсем нечаянно, опускает свой взгляд к губам, совершенно не беспокоясь о двусмысленности такого взора, который нельзя обращать на своих друзей. Близкие губы, будто имея собственное притяжение, не способные тягаться друг с другом, сокращают между собой крохотное расстояние, прижимаются своей мягкостью, обмениваясь поцелуем. Намджун первым подаёт голову вперёд, хотя для этого ему почти ничего не требовалось делать, просто у Чимина слишком волшебные глаза и будоражащий аромат. Прикрывая глаза, Пак обхватывает шею Намджуна ладонями, притягивая к себе, и тот падает на младшего, упираясь коленом между ног, а руками от неожиданности хватается за плечи Чимина, сжимая их. Чимин совсем не хочет сейчас прерываться, ему не хочется объясняться перед кем-то, не хочется выяснять сейчас что-то, не хочется слышать полумёртвое "прости", а после - длительное игнорирование друг друга с кусанием губ. Всё, что хочет сейчас Чимин, - получать от Намджуна поцелуй, тягучий и чувственный; он приоткрывает рот, маленьким язычком натыкаясь на намджуновский, переплетаясь совсем неловко и неопытно, пытаясь ещё понять Кима. Он шепчет в перерывах "люблю", а Намджун отвечает ему настолько горячо, что Чимин завидует собственному счастью. Старший, оглаживая почти сломленные плечи, мягко сжимает губами нижнюю чиминовскую, оттягивая её, останавливается, чувствуя необходимость в воздухе, но ему не позволяет Пак, что до сих пор не отпускает его, руки опускает на талию и требует нового поцелуя, выдавая пылкость, родившуюся за эти минуты с Намджуном. Он всё пыхтит, когда Ким пытается подняться, пальцами царапает бока, не позволяя тому останавливаться. И только сильная рука, опустившаяся на его бедро, заставляет Чимина пискнуть, хватая воздух губами, и податься назад, шеей прижимаясь к спинке кресла. — Да в чём же дело... — шепчет Намджун, выпрямляясь, и пожирает пылающими глазами запыхавшегося младшего с его красными щеками на бледном лице. — Сожми... хён, сожми так ещё раз. И он хватается за намджуновскую руку, дёргает на себя резко и укладывает на бедро, заглядывает на ничего не понимающего Кима, пытаясь пересечься с его сконфуженным взглядом, направленным ему между ног. Изгибая губы в слабой ухмылке, Намджун напрягает раскрасневшиеся пальцы, чувствуя крепкие мышцы под плотной тканью, и под кожей набухают крупные синеватые вены. Пока Чимин смутно улыбается, Намджун теряется где-то в себе, но, кажется, уже о чём-то догадывается, явно зная что-то большее, чем сам Пак. Он садится в кресло, вжимая младшего в искусственную скрипучую кожу, ударяет горячим дыханием в шею, невесомо проводя по ней губами, и заваливает его на свои колени так, что у Чимина горло упирается в подлокотник, неприятно сжимая кадык. — Что такое? — спрашивает Пак и пальцами сжимает кожу кресла, и в теле, совсем без предупреждения, всё расплывается приятной сладостью и осыпает сахаром внутренности, отчего у Чимина все мысли плывут в голове. — Я, наверное, знаю, в чём дело. — Отвечает Намджун, но голос, противоречащий его словам, звучит как-то смущённо и тихо, он стыдится своих догадок и действий, но руку опускает на джинсы мальчишки, оглаживая вздёрнутый зад вверх. На Пака нападает приступ сумасшествия, он одновременно чувствует возбуждение и волнующий страх, который издаёт Намджун, ладонью пробирающийся к его ширинке. Чимин хлопает глазами и зубами хватается за подлокотник, слюнявя его, рука приспускает с него джинсы, задавливая пискнувшего Пака диким стыдом. — "Звёздные войны"? — удивляется Намджун, под пальцами обнаруживая крупные буквы, расползавшиеся по ткани нижнего белья. — Мило, Чимин-а. Очень мило. Чимину бы возмутиться, накричать на парня за такое поведение, обозвать его идиотом, что он так нечестно поступает по отношению к нему, но ему голову сносит от намджуновского указательного пальца, проводящего ему между ягодиц, округлым ногтем добираясь ниже, к мягкому члену, а после снова возвращаясь вверх. Чимин ёрзает на месте, чувствуя себя в таком положении крайне неловко; он бы поднялся прямо сейчас, не имея больше сил терпеть длительное молчание между ними двумя, но рука Кима, поднявшаяся в воздух, заносится вверх и со стремлением опускается обратно, звонко ударяя по одной ягодице. Слишком сильно для первого раза, что у Чимина блестят глаза, тут же прикрываясь, чтобы не позволить слезам вырваться наружу. А что там по поводу чиминовской гордости? Что-что? Да он же оставил её за дверью этой студии, не позволяя той войти вместе с собой к Намджуну. — Ай... — тихо и нерешительно отзывается младший, когда боль от точного удара притупляется, оставляя после себя лёгкое жжение. И ему сейчас нравится тот факт, что Намджун чаще выделяет всё своё свободное время тренажёрам, по вечерам отправляясь в зал вместе с Чонгуком, утверждая всем, что тот ему лучше всякого тренера. А сейчас Чимин точно ощущает на себе плодотворные итоги намджуновских тренировок, однако мысли щекочут корку подсознания, что именно такой силы ему не хватало уже в течение всего месяца, своей слабой руки было недостаточно. Чимин шепчет "ещё" и послушно выжидает, когда на него обрушится новый удар, но Намджун медлит, поджимая стыдливо губы. Почему он чувствует себя унизительно, шлёпая своего друга и одногруппника по совместительству? Разве ему сейчас не доставляет удовольствие наблюдать, как дрожит крупный зад от того, что его тревожит намджуновская рука? Разве ему не в удовольствие ощущать эту упругость, прочувствовать которую он уже давно мечтал? Он бы соврал, если бы ответил твёрдое "нет", ему нравится, дико нравится, но что будет после, когда они взглянут друг другу в глаза? Намджун откладывает эти мысли куда подальше, снова и снова опуская ладонь на крепкие ягодицы, а Чимин под ним тихо скулит, хватаясь всеми конечностями за теряющийся рассудок. Пак не просто удивлён, он потрясён во всех смыслах от происходящего: от того, в какой позе он лежит на коленях старшего, от того, что тот, возможно, упивается видом его подкаченного зада; от разрезающих тишину маленькой комнаты звуков и от своих сумбурных ощущений, вызванных звонкими шлепками. Они звучат резко, ударяют, словно жалят, и раздаются на мягкой коже острой болью, громкие шлепки, которые наверняка уже слышно за дверью, отзываются постыдными и приятными звуками в ушах обоих. Чимин чувствует колотившийся истерично пульс, перепуганное сердце в грудной клетке и сухую глотку, из которой не переставая издаются тихие, томные стоны. Идёт двадцать седьмой шлепок, звучит он уже без какого-либо унижения, нет ощущения, что Намджун пытается забрать себе власть над Чимином, отсутствует проявления жадности, Намджун просто уверен отчего-то, что он имеет на это право. Если младший так жаждет этого, так почему бы ему не оказать помощь? Когда Киму надоедают эти боксеры, скрывающие самое интимное и пикантное место, он просто стягивает их вниз, к джинсам, за одно движение, что те чуть не рвутся, растягиваясь в две стороны. Чимин ослабевает от сильных шлепков, эмоции увядают где-то внутри него, подавляемые намджуновской рукой, в нём трепещет всё от одного удовольствия; даже если ягодицы принимают неестественный красный оттенок, Чимин не просит Намджуна останавливаться. Он стонет громче, между сладостными стонами произнося имя старшего, как мантру. Тот останавливается и стирает выступивший пот на лбу запястьем, ему невероятно жарко, но окон здесь нет, двери открыть невозможно, и он ощущает себя здесь, как в печи, а ещё ему в колено давит возбуждение Пака, которое заметить в принципе невозможно. — Джуни-хён, не останавливайся... И он, наклоняясь к мальчишке, целует его в розовые скулы, пальцами щекочет подбородок, будто поощряет его, как самого послушного котёнка. Он закатывает рукава водолазки, сжимает ладонью голые бёдра, плавно опускаясь и оглаживая их внутреннюю сторону, растягивая нежную кожу на подкаченных мышцах, и отрывает ладонь. Та забавно дёргается в сторону, и Намджун ударяет по ней, но так сильно, что Чимин, вскрикнув, ощущает новые уколы на ещё нетронутых местах. — А-я-яй, Джуни-хён! У тебя такая сильная рука! — Я не завидую тебе, Чимин-а. — Вдруг признаётся старший и, загибая его футболку ещё выше, к самым лопаткам, целует в позвоночник, мимолётно касаясь губами ягодиц, от которых разит жаром. — П-почему? — тот нетерпеливо ёрзает, потираясь членом о колено, и затыкается, когда плоть стягивает приятным теплом, глаза невольно прикрываются, а стоны застревают в глотке. — Потом поймёшь, но не жалуйся кому-нибудь об этом после, договорились? То, что происходит здесь прямо сейчас, останется между нами, хорошо? Чимин кивает головой и улыбается, когда на него посыпаются новые шлепки, он совсем не имеет возможности к себе прикоснуться, пальцы, будто окаменевшие, вжимаются в подлокотник, в локтях ноет от неудобства, и потому Пак просто свешивает руки вниз, ощущая себя так, словно с него сорвали оковы. Младший от шлепков постоянно дёргается на коленях вперёд-назад, просит усилить их и быть с ним жёстче. Но Намджун в принципе не может быть с ним грубым, жалость в нём разрастается, но не подчиниться плачевным просьбам он не сумеет. Чимин не контролирует ни свои слова, ни громкость стонов, ни своих ощущений. Предчувствие оргазма выражается затуманенными вспышками в голове, всё тянет в области паха, Чимин мимолётно шепчет Намджуну о том, что он сейчас кончит, если тот не прекратит. Ну а старший, видимо, только и ожидает его феерической кульминации, только не рассчитал, что собственные брюки окажутся запачканными. Млея в лице, Намджун слышит вскрик Чимина, означавший, что с него хватит, и теперь он мягко и ласково оглаживает горячий зад. Младшему хочется, чтобы к обожжённым местам немедленно приложили лёд, он мечтает сейчас почувствовать, как тот, тая, стекал бы по заду холодными струйками и проникал во внутреннюю сторону бёдер. Намджун лезет в задний карман брюк, слышит одышку на своих коленях, телефон вибрирует, на экране высвечивается контакт Юнги, звонок которого сейчас очень не вовремя. — Да, хён? — отвечает Ким и указательный палец приставляет к губам, когда Чимин, дёрнув макушкой, обращает на него взгляд с немым вопросом. — Чимин у тебя? — интересуется тот на обратной стороне. — Я звонил этой мелочи, а он как нарочно игнорирует меня. — Э... да, Чимин у меня. — Это он там так тяжело дышит? — Юнги щурится, напрягая слух. — Что с ним? Он в порядке? — Да, да, хён, просто мы... эмм... мы отжимались. — Отжимались? — не понимает тот и издаёт смешок. — Зачем вам отжиматься у тебя в студии? — Кто там, хён? — встревает в разговор младший, укладывая щёку на подлокотник, пытаясь украсть прохладу искусственной кожи. У Чимина дрожат ресницы, когда он прикрывает глаза, потому что намджуновская ладонь снова укладывается на ягодицы. Сейчас это принадлежит только Намджуну. — Не знаю, — невозмутимо отвечает Ким, — мне скучно стало, а времени позаниматься совсем нет. — Возвращайтесь быстрее, не задерживайтесь там. — Кидает напоследок Юнги и, не дожидаясь ответа, сбрасывает звонок, отдалённо повторяя "отжимались они". Намджун тяжко выдыхает, расслабляя спину, расплывается в довольной улыбке и направляет телефон на зад Пака, фокусируется камерой и фотографирует, позабыв о громком щелчке. — Э-эй, хён! — тот подаёт признаки жизни и приподнимается на дрожащий локтях, чувствуя себя измождённым, но, охнув, падает обратно, признаваясь: — Прости... я... знаешь, совсем не нарочно... запачкал твои брюки. Тут вот, на коленях. — Да наплевать, они стоили того. Только мне надо успеть их выкинуть до того, как кто-нибудь заметит. Ким поднимает младшего, позволяя себе вырваться из этого кожаного кресла, от которого вся спина вспотела. Он помогает Чимину с одеждой и, присаживаясь на корточки, зубами цепляется за мягкие мышцы, окрашенные в бордовый, оставляя метку зубами. — Просто оставляю после себя след. Знаешь, как флаг на завоёванной территории. Чимин округляет глаза, оторопев от странных мыслей Кима, но смеётся вместе с ним, прижимаясь к нему с новым поцелуем.***
— У вас всё нормально было? На кухне появляется Джин в растянутой майке и ставит кружку с недопитым чаем в раковину, наполняет её водой из крана и поворачивается к Чимину, который застыл возле стола, держа в руках тарелку с едой. — Да... да, хён, всё в порядке. Просто поговорили с ним и... не больше. — Уж не знаю, что ты ему наговорил, но он вместе с Хосоком и Юнги заперлись в комнате. Даже не пускают туда никого. Я слышу только, как они ругаются по поводу каких-то строчек. Ты чудо, Чимин-а, я уже в предвкушении от нового альбома, понимаешь? Пак, промычав что-то невнятное, кивает головой, наполняя щёки едой. Джин, уже собираясь вернуться в свою комнату, останавливается в проходе, наклоняет голову в бок и обращает задумчивый взгляд на младшего. — А ты чего стоишь-то? — Я? Я просто устал сидеть, хён, зад болит от вечного сидения на стульях. — Он неловко улыбается и слабо сжимает бедро. Он не сидит потому, что у него задница нестерпимо болит. Намджун смеялся тихо в кулак, когда Чонгук насильно усаживал на следующее утро Чимина в гримёрное кресло, когда тот отказывался садиться в него, умоляя накрасить его стоя. На лице была жуткая гримаса боли, будто он только что лизнул лимон, он обращал молящие взгляды на Намджуна, а тот только показал ему большие пальцы на руках и вернулся к разговору с менеджером, обсуждая с ним сценарий второго сезона. Под вечер, первым успев занять место под душем, он долго разглядывал свои ягодицы, покрытые синяками и покраснениями, он проскулил, с осторожностью дотрагиваясь до больных мест. И, как просил его Ким, он не жалуется никому, кроме него. Всё щиплет его, говоря, что это он ему так мстит, и строит невинное выражение лица, когда тот начинает раздражаться. Намджун просто в ответ шлёпает Чимина по самому больному месту, выбивая из него вскрики. Пак и ходит-то, прикрывая зад ладонями, потому что ему кажется, что эти следы можно разглядеть сквозь брюки, и себя позволяет только Намджуну трогать, от его рук ему до сих пор голову кружит. Пак до сих пор не может понять, откуда у него появилось это желание. Ранее его в детстве никто не избивал, сексуальных отклонений в себе не замечает, но несколько дней его не покидал стыд от того, что ему это было приятно. Он делится своими переживаниями с Намджуном, обжимаясь с ним за декорациями, но тот, не находя этому логических объяснений, просто целует младшего. Той привычки младший был лишён, Намджун, по-крайней мере, за ним такого не замечает. Чимин больше не ощущает в этом необходимости, как прежде. Чимин удовлетворён, Чимин счастлив, Чимину хочется повторить.