Цветы горького берега

Принц Пепла так радушен и добр, а церемониальная одежда его покрыта золотом. Вычурные вставки, наплечники, вырезы, сквозь которые виднеется тёмно-серая гладкая кожа, натянувшаяся на мышцах. Я вижу его застывшие эмоции через зловещую маску божества, словно её нет. Я почти различаю смутно знакомое лицо, выхваченное мазками памяти из небытия прошлого. И золото поверхности отпадает, обнажая истину. Его прочувственные, тревожащие речи, словно жалкие оправдания, - так расходятся с тем ужасом, который он творит в реальности. Что он хочет доказать, подсовывая мне тёмные, наполненные знаками картины? Напрасно пытается в порыве схватить меня за руку... В недрах наведённых снов мне страшно каждый раз, будто я боюсь признаться самому себе в чём-то постыдном и тайном. Или – это он боится. Это влияние чужого сознания и магии двемеров? Действительно ли Ворин Дагот тщится что-то донести до меня, или я вижу собственные сны? Я вполне могу цепляться за глупую иллюзию, а фантазия - подкармливать мою нелепую веру в давно потерянного друга. Нет. Больше, чем друга. Я просыпаюсь разбитым, как всегда после таких изматывающих ночей, с головной болью и дорожками сухой соли на висках. И вновь первое, что я вижу - свечение недавно срезанных, прекрасных цветков коды на груди. А первое, что слышу – громкое, беспорядочное царапание в толстую дверь. Подвывания и вздохи очередного сумасшедшего, голого, бывшего человека: он вооружён всего лишь смешной дубинкой. И не отступает только потому, что не понимает: ему суждено погибнуть от моего меча, если он продолжит вынюхивать указанную хозяином цель. Этот несчастный нападающий – будто горькая компенсация за проявленную слабость, за эти цветы. За острый, льдистый, свежий запах. Я бы мог подумать, что это действия двух разных людей, но у меня нет сомнений. Кому еще идти на болота Горького берега, чтобы собрать эти бирюзовые бутоны? И дарить мне, пока я сплю, беззащитный? Не Азуре же. Кому ещё злиться затем на свою сентиментальность, проклинать, и подсылать убийцу? Каждый раз достаточно слабого, чтобы не убить и не покалечить меня невозвратно. Какой торжественный, злонамеренный, восхитительный самообман! Может быть, нелогичными поступками он просто хочет свести меня с ума? Я не понимаю тебя, Ворин Дагот, дорогой друг Неревара Индорила. Ты приходишь ко мне, вспарывая мирную гладь безмятежных сновидений. Я помню тебя «тогда», но не знаю тебя «теперь». Ты ведёшь меня сквозь радостную, но тихую толпу данмеров, словно это брачная церемония. И ты всё просишь и просишь меня о чём-то, словно простил, а затем снова напоминаешь о своей обиде. Счастливые лица подданных превращаются в лица давно умерших, больных и высохших. И лишь бирюзовые лодочки цветов в их руках сияют, живые. И ты – пока что живой. Это твой печальный дом восковых, немых кукол. Ты окружил себя ими, блуждаешь среди теней, но это всё равно что разговаривать со стенами. Тебе так больно. Мне так больно. Ты хочешь прикоснуться, и я хочу, но страх стягивает горло. Или это слёзы? Во сне я ощущаю твою улыбку точно вдрызг израненное солнце… Но не я, а ты, только ты не понимаешь, где мы находимся и среди кого. Былое возвращается по кускам, накладываясь на реальность новым слоем, дополняя окружающее. Я замечаю, как постарели здания и изменились города, как молодые деревья и грибницы выросли на месте старых. Новые форты Империи Септимов на прежде пустых берегах. Всё это удивительно, ново и для меня сегодняшнего, и для меня умершего. И, если бы при столкновении с настоящим воспоминания не приобретали приторный, перечный, скорбный вкус утраченного, всё было бы отлично. Утраченного государства, утраченных соратников и семьи. Целой жизни. Я тут – в маленьком доме на окраине Альдруна. Он изогнулся панцирем-ракушкой над красными песками и плитами растрескавшейся чёрной земли. А ты – там, в пещерах, что тугими змеями обвивают жерло вулкана, спускаясь к огненным рекам. Мы могли бы никогда не узнать о существовании друг друга, если бы не магическое или же сугубо прагматическое чутьё Септимов. Плетёный гамак качается, зацепленный за дуги основания кровати, и из-за этого меня не покидает ощущение, что я всё ещё плыву на чёртовом корабле навстречу полнейшей неизвестности. Я открою глаза, и меня встретит сырой, пропахший грязекрабами, болотом и солью туман Сейда-Нин. Но в круглобоком очаге посредине единственной комнаты догорают угли, прозрачные остатки дыма вытягивает в отверстие покатой изнанки потолка. Малиновые лучи занимающегося рассвета сочатся через толстое зелёное стекло. Я растираю лицо, нещадно царапая мозолями, чтобы прийти в себя и избавиться от ощущения палубы под ногами. Обычные кошмары улетают в окошко. Обычные. Сколько бы я с надеждой не смотрел в узкую зелёную бойницу, с этими снами солнце не справляется. Шкряб-шкряб в запертую дверь не оставляет ни на минуту. Конечно, всего один взмах меча, и скребущийся враг падет, нелепо взбрыкнув конечностями, однако я не горю желанием испытать на себе его искусство махания дубинкой, особенно с утра. С такого тяжелого утра. Да, ни малейшего. Надеваю и закрепляю доспехи, бросающие изумрудные отсветы на стены, и вооружаюсь. Подхожу к выходу, отпираю замок и прислушиваюсь. Когда раздаётся очередной раздражающий скребок, резко толкаю дверь от себя в надежде как следует заехать ублюдку по морде. Попал я или нет, но, кажется, заставил опешить. По крайней мере, половина тёмно-коричневого, полусгнившего тела, показывающегося из-за деревянного полотна, выглядит удивлённой. Мой короткий воронёный клинок прилетает по выставленной кисти, разрубая сухожилия и заставляя дубинку выпасть из дернувшихся пальцев. Его челюсти разжимаются для возмущённого хрипа. Теперь – отталкивающий удар щитом куда-то в район груди-головы. Неживой по инерции пятится на пару шагов. Не желая испытывать судьбу и приближаться, чтобы вдыхать ароматы гниющей крови, я разряжаю в него свиток грозового взрыва. Мясистый труп падает навзничь, дёргается пару раз от остаточных разрядов и издыхает окончательно. Придётся потратить на него ещё один свиток. Зараженные трупы утаскивают по ночам никс-гончие, и заражаются сами. Лучше уж спалить непрошенный подарок, чем плодить эпидемии. Жирный чёрный пепел, разносимый ветром, никому не в новинку. Альдрун постепенно оживает. Выползают первые стражники, плетётся неряшливый пьяный из «Крысы в котелке». Из дома Бевин Релет, портнихи, крадучись вышныривает её молодой ясноглазый любовник, чьего имени я не помню. Тирас, зевая, расставляет на продажу товар и вытряхивает пыль из проданных ему вчера ковров. Я поднимаю голову к фиолетово-розовому, все ещё слегка звездному небу. Побледневшие тени Мессера и Секунды висят за редкими облаками, а над взрезанном хребтами горизонтом собирается знакомая коричневая туча. Опять несёт непогоду с горы. Запах, горькая текстура пепельной бури, хлещущие по лицу сухие плети, громко хлопающие на ветру полотна вывесок и вымпелов. Красноватые позёмистые смерчи, запутывающиеся в полах одежды, и мельчайшая пыль, наметаемая через щели за порог. Я привык к этому безумству, хотя вырос совсем в иных краях и условиях. Я даже люблю это. Когда упругий, нагретый подземным огнём ветер приносит всего лишь морроувиндскую пыль, а не мор. Эта стихия – наша жизнь, и в пепле растут наши семена. Вон, погонщик силт-страйдера стоит на верхотуре, приложив ладонь козырьком ко лбу, и даже не волнуется. Поездки никогда не отменяются. Только Тирас, визгливо матерясь, прячет ковры обратно. Пора ли и мне? В дальнюю дорогу, в опасный путь? Из которого, может быть, не будет возврата. Я всё собираюсь и не соберусь никак с духом. Надо то закончить дела в гильдии магов, то разобраться с назначениями в гильдии бойцов, то Сладкоголосая Хабаси радушно пригласит на стаканчик судджаммы, по кромке обсыпанный лунным сахаром… Правая перчатка – Призрачный страж. Тяжелая и будто живая. В который раз пялюсь на неё взглядом растерянного кагути. Интересно, предыдущие неудавшиеся воплощения Неревара тоже видели пугающе реальные сны? Или они явились только мне, как исключительный признак правдивости пророчества? *** Это долгое противостояние, и победителей в нём нет. Настолько долгое и безуспешное, что Трибунал выстроил магическую стену, отгораживаясь от Дагот Ура. И лишь когда их сила стала убывать и возникла угроза обрушения Предела, все перешло в острую стадию. И пророчеству дали ход. Что, если это обман Азуры, затуманивающей мой разум ложными представлениями о никогда не существовавшей моей прошлой жизни? Для мира совершенно неважно, в чём состоит истина. Нужно сделать то, что должно, или погибнуть, пытаясь. И тогда мой путь повторит следующий, и, быть может, преуспеет. Передо мной возвышаются башня Рассвета и башня Заката, составляющее сооружение Призрачных Врат. В классическом велотийском стиле – многоступенчатые арочные очертания из желтого песчаника, напоминающие формы панцирей гигантских силт-страйдеров. Голубое марево, растянутое на колоннах, переливается между ними. Единственный вход к Красной горе лежит через две решетки на механических замках, и я предупреждаю ординаторов, чтобы они проследили за открытием. Мало ли какая дрянь захочет воспользоваться случаем и проскользнуть в обратную сторону, или вообще прорвать периметр. Склоны и межскальные тропы района Красной горы. Меня окутывает безмолвие и неподвижность – последнее, чего я ожидал от этого рассадника агрессивных чудовищ, и это нервирует сильнее, чем крики издалека пикирующего скального наездника. Я поднимаюсь на обрывок естественного серпантина, приникшего к невысокой скале, чтобы поклониться последней святыне, Алтарю Гордости, что волею судеб оказался отрезан от остального мира. Почти неощутимое, слабое присутствие божественной силы оставляет иллюзию безопасности и неодиночества. Хоть за что-то цепляться в этих диких землях. Путеводителей нет. Вылазок не было уже несколько десятилетий. Сюда ходили разведгруппами, вооруженными отрядами, армиями. И безрезультатно. Так почему теперь я иду один? И все уверены, что дойду, как будто Дагот Ур специально пропустит меня через несильное, специально рассеянное сопротивление своих последователей? Нет. Им будто бы наплевать. Слух ловит малейший шорох и ждёт угрозы из-за каждого угла и глыбы, а внезапное шипение выходящих из-под земли раскалённых газов сбивает с толку. Но по дороге мне попадается лишь трое калек корпруса, которых я расстреливаю из лука, не дав приблизиться. Крепость Дагот Ур на крутых берегах лавового озера, высеченная в скале, спрятанная в горе. Двемерский механический замок на входе. Ты зачем-то назвал её в честь себя, уже столько столетий нового себя. Не желаю верить, что внутри ты совсем мёртв. Моя надежда на это слишком слаба. Слаба, как фосфоресцирующие лепестки болотного растения. Мираж Горького берега. Тёмные пещеры культа давно не в новинку, не вызывают былого трепета и дрожи в коленях, в привычке боя я почти успокаиваюсь. Запах горячего металла, горящих камней и запах, который источают обиталища еще живых приверженцев культа; запах тех, кто уже заболел, разлагается и ничего не понимает. Алтари тут богаче и чаще, а многодырчатые черепа Спящих будто бы толще и светлее. Много данмеров-послушников и тех, у кого вместо лба и глаз глубокий провал или, наоборот, свисающий до подбородка хобот. Они одеты в темные мантии, покрытые мелким бисером нападавшего пепла. Таковы твои родственники, Дагот Ур? Нет, они не могут ими быть... Это големы, покойники, не имеющие своей воли! Мне жаль лишь тех, кто ещё мог бы прийти в себя и вернуться домой. Да, я уже не дрожу, моё сознание сужено до предела. Я, бывший каторжник, у крайней черты, на самом острие своей непредсказуемой судьбы - не замечаю жара, и, пожалуй, сильную боль бы не заметил. На поверхности разума лишь механика меча Умбры, практически полная бесшумность лука Костегрыза, да накинутый сверху, постоянно подновляемый «хамелеон». Не ослаблять внимания, вслушиваться и вглядываться, не перекрывать шагами треск огня в кострах, подходить со стороны глубоких теней, сзади. Мне очень не нравится, что они расселись по своим личным закуткам и ответвлениям пещер почти по одному или малыми группами. Меня не покидает ощущение, словно всё это подстроено специально. Я не заимел значимых ран, лишь синяки и кровоподтеки, набухающие под доспехами в местах пропущенных ударов. Запутанные переходы, пещеры на нескольких уровнях… рано или поздно я приду к тебе. И, вот, когда очередная дверь проворачивается со скрипом в петлях, я внезапно вижу впереди тебя и замираю на месте, пораженный. Ты встречаешь меня лично на пороге своего печального дома. Дома–заключения, дома-заточения. Не на троне в длинном зале, не за столом в лаборатории, а просто стоя здесь. Скольких я убил из твоих? Ты никогда не простишь мне это. Хотя бы из гордости, верно? Я готов защищаться, напрягаюсь и замираю на месте. Ничего не происходит. Ты стоишь, не нападая, в этой тёмной пещере, на перепутье, и даже не глядишь на меня. Лишь периодически, изящно и на сто процентов демонстративно сдуваешь магический пар со своих длинных пальцев с отросшими красными ногтями. И… я не знаю, что это означает, но ты почти гол. На бедрах небрежно закреплена повязка из красного сукна. Высокий и мускулистый, каким я тебя запомнил. Всё напоказ. Разве ты не собрался драться? Где твои доспехи? Не считать же ими ту странную золотую маску из сна, похожую на помесь анатомического сердца и солнца? Для чего она тебе? Что ты скрываешь? Шрамы? Реакции и эмоции, чтобы не дать врагу шанс предсказать намерения и мысли? - Добро пожаловать, Луна и Звезда, туда, где творится предназначение. В растерянности от бархатного тембра его голоса я опускаю меч. Как давно меня так не называли! Значит, ты веришь, что это я? Или это всего лишь пафосные речи? Сколько отчуждённости в твоих словах! Я понимаю тебя. В этом лице никто не в силах узнать Неревара Индорила. Он не торопясь продолжает: - Это здесь началось, это здесь и закончится. Ты хочешь сказать прощальные слова или ты предпочитаешь оставить вежливость и перейти к сути? В конце концов, это наше дело и ты бросаешь вызов. И тебе принадлежит право первого удара. - Ворин. Он будто бы невесомо вздрагивает от звука своего имени. - Ты приказал им атаковать меня, и я вынужден был защищаться. Я здесь не для того, чтобы убить тебя. Я не хочу этого. Он обдумывает мои слова, взвешивая их на внутренних весах правды и лжи. Каковы они сейчас? Так же больны, потеряны и запутаны, покрыты ржавчиной веков? На них со звоном падает лазурная, полупрозрачная крошка моих слов. - Хорошо, - в очередной раз задумчиво рассыпав с руки фиолетовые искры магии, молвит Дагот и поворачивается ко мне. – Остаётся только одно. Уже долгое время я обдумываю, как предложить тебе разделить со мной власть. Я могу принять твою клятву верно служить мне. И ты можешь завоевать мое доверие: отдай мне Призрачный Страж, Разделитель и Разрубатель. И мы снова сможем стать друзьями… - он сбивается, подбирая слова, заполняя промежутки тягучими паузами: - Товарищами… собратьями по оружию. Вот как. Ему почти удалось меня удивить. Не так себе я представлял… единение. Если смысл насылаемых снов был именно в этом, то мне действительно не надо было тешить себя иллюзиями. Когда они рассыпаются, становится слишком больно и зло. - Ворин. Верно служить и разделить власть – это разные вещи, - твёрдо заявляю я, и, пожалуй, слишком эмоционально. - Разве ты забыл, что я отдал инструменты тебе на хранение? Никто не имеет права пользоваться ими в своих интересах. Вы все четверо использовали их, и что? Я не вижу вокруг процветающего Морроувинда. – Развожу руками в стороны, будто собираясь его вдруг обнаружить. - Они не спасли его ни от упадка, ни от фактической имперской оккупации. И ты не сможешь. Моя верность – это не слепое следование чужим идеям. - Всё-таки враги? – задумчиво отзывается тот, разглядывая ногти, сияющие искрами заклинаний. Я ошибся, ошибся, самым ужасным и наивным образом. Как можно было… меня провести идиотскими цветочками? Он убьёт меня на том же месте, где я умер в первый раз, и будет счастлив. Будет смеяться удачной уловке. Только сейчас я ощущаю, насколько тут жарко. Доспехи нагрелись, меч тяжёл и неподъёмен. Лоб покрывается пленкой пота, сразу впитывающейся в балаклаву. Сдергиваю и шлем, и мягкий подклад, встряхиваю головой, рассыпая по плечам чуть влажные огненно-красные волосы. Они высыхают почти мгновенно. На серой коже высвечиваются отражения алых огней жаровень и алтаря, расположенного в нише. Я пытаюсь поймать взгляд Дагота сквозь безликую маску, как это делал во сне: - Мы были не «друзьями и собратьями по оружию», Ворин. Я до сих пор помню твой крик над моим мёртвым телом, - я достаточно рассержен на самого себя, чтобы голос не дрожал. - В чём моё предательство? В том, что по глупости привёл предателей за собой, в тень Красной горы? Они убили исподтишка меня, обманули нас, столкнули лбами. Я мог простить тебе почти всё на этом свете... А потом они, именно они, а не я! Убили тебя. Но было уже поздно. Не ты ли тогда предал меня, нарушив данное обещание не использовать сердце Лорхана? - Это не имеет значения, - сухо прерывает он меня, отворачиваясь в профиль. Изгиб открывшейся нижней челюсти резко оттеняет ямку на шее. – Если я не отниму у тебя орудия Кагренака, ты применишь их, чтобы уничтожить Акулахана. - Как бы повел себя на моем месте тот лорд Неревар? – не выдерживаю я, срываясь на рык. - Чтобы выгнать Империю и прекратить транзит рабов из Эльсвейра и Чернотопья, мне не нужна помощь органа, вырванного из груди создателя! Это кощунство! И низведение себя до беспомощного существа. А орудия Кагренака - не те инструменты, что нужны миру. Они принесли ненавидимый тобой Трибунал. Мою смерть, твою смерть! Они принесли мор моему народу... Мой праведный гнев заставляет меня почувствовать себя испечённым, как грязекраб в панцире и на углях. Я уверен, что под тонкой коркой пола протекает настоящая лава. Дагот не сердится в ответ, и, кажется, раздумывает, теребя гладкий подбородок под маской. Его не возмутили мои слова. - Ты горд и разумен, как и прежде, - наконец, признаёт он с нотками печали и уважения. Он замолкает, и никто из нас двоих не продолжает разговор. Неловкая, шипящая тишина не прерывается вздохом, не разламывается треском магии. Я сажусь на ступеньку чадящего красными светильниками и курениями алтаря, складывая на него и шлем, и перчатки. Так хочется похлопать по тёплому от жара земли камню, чтобы он сел рядом. Невозможно, это слишком по-дружески. Запускаю пальцы в волосы, пытаясь понять, что делать дальше. Ведь нельзя просто развернуться и уйти, оставив всё, как есть. И я не могу двинуться дальше, к неизбежному столкновению и крови. Я в раздражённой растерянности, в полнейшем тупике, и Дагот Ур первым находит, что сказать. Подвести итог тягостной, мучительной для нас обоих встречи. - По ходу разговора ты ответил на большинство вопросов, которые терзали меня, - тщательно выровненным тоном произносит глава Шестого дома, опустив руки. - Ты Неревар. Пусть и в другом теле, оно ничуть не хуже. Я узнаю твои речи и твою мимику, хотя, честно признаться, забыл всё о тебе за эти годы… Нет, видимо, памяти надо совсем немного, лишь тень, чтобы обрушиться на сознание с новой силой. Темно-серая кожа и красные глаза идут тебе, как и отросшие волосы. Лорд Луна и Звезда… я рад, что ты намерен бороться с Империей. Значит, если я проиграю, не всё будет потеряно, - тут он то ли делает неслышный вздох, то ли просто переводит дух. - Ты утверждаешь, что откажешься от орудий Кагренака и сердца, и не будешь использовать их, лишь оберегать от посягательств Трибунала. Всё, как и в прошлой жизни. Ты верен принципам при любых обстоятельствах. - К чему ты сообщаешь мне это? – нахмуриваюсь тоскливо. Комплименты в подобных обстоятельствах… Снова обманывает меня? - Вернёмся к тому, на чём мы остановились, - игнорируя вопрос, Дагот поворачивается в мою сторону, расправляет плечи, заготавливает в раскрытых ладонях едва заметное на начальном этапе колдовство. – Ты бросаешь вызов. Право первого удара – за тобой. Приступай. Пространства тут не так много, и меч Умбры остаётся на алтаре. Механически вынимаю вакидзаси и поднимаюсь. - Ты хочешь сказать, что будешь стоять неподвижно? – доходит до меня. - И даже не попробуешь увернуться от него или сбежать? Он медленно склоняет голову в подтверждение. Фигура его наливается напряжением, которое я не вижу, но отчётливо ощущаю каким-то седьмым чувством. Короткий клинок тяжёл. Фигурная рукоять, вылитая из даэдрического металла, узор маленькой прямоугольной гарды, переливающейся на дол; более светлое, заточенное до состояния бритвы колющее остриё. Оно такое тонкое, что войдёт в любую плоть, как в скрибовое желе. Приставить к груди между рёбрами и надавить, пронзая сердце. Предположим, от обычного металла он не погибнет. А если Разрубателем? Смертельный удар даже для божества. А на Дагот Уре нет ни магического щита, ни маломальских доспехов. Как же он собирается выдержать мою атаку? Погодите... Догадка врывается в сознание, как падающий метеорит: - Ты всерьёз планируешь умереть здесь, Ворин? - Довольно разговоров. Наноси удар! – резко выпаливает он. Впервые за весь разговор он повышает голос, торопя меня. Словно я коснулся того, чего не должен был, и это его испугало. Он боится, а, значит, я угадал. Аккуратно опускаю вакидзаси покоиться рядом с Умброй. Я подхожу медленно, скользяще, выставив вперед поднятые ладони, но не в защитном, а в каком-то ищущем жесте, словно они слепые, одновременно хотят и боятся наткнуться на что-то впереди. Подчиненный слову Ворин действительно не отходит, вытянув руки вдоль тела и не отворачивая склонённой ко мне маски. Он выше меня минимум на полголовы. И вот, покрытые защитой лишь из одних мозолей, ладони робко опускаются на обнаженную грудь. Я медленно выдыхаю сквозь сжатые зубы. Как горяча и как суха натянутая кожа! Как упруги мышцы под ней! - Магия касания? Планируешь парализовать или обжечь меня? Или проклясть, - не выказывая своего истинного удивления, усмехается Дагот. Ладони прижимаются плотнее, и внемлют теперь диким толчкам ненадежно спрятанного внутри сердца. Оно колотится так, будто Дагот бежит, не чуя под собою ног, а не стоит неподвижной, уравновешенной и бесстрастной статуей. Ладони движутся в поглаживающем жесте, разрываясь между осторожностью и жадностью. Ворин с запозданием или, возможно, с шокированным облегчением понимает, что это действительно ласка. И не отталкивает, замерев. А я привстаю на цыпочки, чтобы ткнуться в его шею носом и губами, потереться, обдавая дыханием. Вдохнуть личный запах Ворина и узнать его. Невесомо провести вдоль пульсирующей вены языком, чуть прихватить коротким целомудренным поцелуем кожу под ухом. И… так и остаться. Не сделать ни шагу назад, не отстраниться в ожидании ответного удара. Нет, руки прижаты к голой груди, а лоб опущен на ключицу. Это тело не знало нежности так долго… - Нереварин… не… - внезапно отзывается Дагот Ур, но прежде послушные его разуму фразы не складываются, подавленные эмоциями, вырождаясь в обрывки. Поднимаю голову, пробуя сквозь прорези прочитать выражение его ускользающего в сторону взгляда. Он смущён и сбит с толку. Я дожидаюсь, когда он всё же встречается со мной глазами. - Это мой удар, – четко выговариваю я. Он сглатывает, кадык нервно, отчаянно дергается вверх и вниз. Я завожу руку за его спину, крадусь к лопаткам и выше, запускаю пальцы в переплетение густых черных волос, непреднамеренно натыкаюсь на ремешки крепления чудовищной маски. Ворин не выдерживает и опускает веки, пытаясь сохранить последние крохи невозмутимости: - Почему? Почему ты это делаешь? - Те сны. Помнишь, что ты говорил мне в них? Что обещал? Как предлагал себя и свою верность? - Я посылал пепельных зомби и видящих, – отвечает он, открывая глаза, но глядя совсем в другую сторону. Не замечая или делая вид, что не замечает, он позволяет мне потянуть за завязки на затылке, ослабляя узлы. - И кто же из них оставлял на моей груди в эти ночи цветки коды? Не любые цветы, а именно эти. Мои любимые. Узлы поддаются, рассыпаясь на ленты. Золотая маска спадает. Ворин подхватывает её в падении, а затем всё же роняет под ноги с глухим стуком. Я решительно всматриваюсь в открывшееся лицо, готовый ко всему, и едва не срываюсь на стон. Пара лишних морщин, тени беспокойства – вот и все изменения. Взгляд, его взгляд всё-таки живой, и вовсе не безумный! Толстый слой его страха и боли трещиной рассекает ненадёжная, тщетно подавляемая искра радости, практически лишённая какой-либо надежды. Так подвижная красноспинная рыбка поглядывает сквозь треснувший, освобождённый от наносов лёд пруда, ловя чешуёй огненные лучи зимнего солнца. О, Азура, насколько хорошо я помню его! Волна дикой тоски прокатывается по моей душе осознанием того, как невыносимо и долго я скучал по нему. Эти чувства комкаются, смешиваются в невыносимый коктейль, и я не различаю, принадлежат они прошлому или настоящему. Мои руки бросаются к его щекам. В последний момент я останавливаю их, спохватившись. Возможно, к этому Ворин ещё не готов. Но он прикрывает веки, позволяя себя коснуться. Отринув предыдущее намерение, я лишь провожу костяшкой пальца, не вторгаясь слишком навязчиво. - Я разгадал твою загадку, - сообщаю вполголоса. - Ты специально делал всё для того, чтобы Азура вернула меня в мир живых. Цель оправдывает средства – вот что ты всегда говорил мне. Ты намеренно придумал все эти извращённые и бессмысленные гнусности, извел чертову уйму людей, профессионально запутал им мозги и заставил умирать – а когда и этого оказалось мало, чтобы привлечь внимания, ты затронул сердце Лорхана. Так, что даэдра содрогнулись и позвали меня из мира мертвых. Ты так искусно играл, что запутался сам. Ты отравлен всем этим, сходишь с ума от одиночества и осознания последствий своих поступков. Ты болен. Я здесь, чтобы стать твоим лекарством. Ты, только ты, причина моего возрождения. А теперь собираешься умереть от моей руки, а если не выйдет, то самоубийственно спрыгнешь в жерло Красной горы. Ты думаешь, что я никогда не прощу тебя. Что ты достоин лишь смерти за всё, что сделал. - Да, – совсем тихо выдыхает он, хотя это не было вопросом. – Мне будет довольно того, что ты будешь жив. Тон совершенно не тот, что был в начале разговора. Куда исчез напор, холодность, церемониальный официоз высоких домов? Будто на арфах его голоса играет совсем другой музыкант. - Тогда почему ранее пытался убить? - Я сомневался. Слишком много их было до тебя… Ложных, – признаётся он, чуть поморщившись в конце, но взгляда не отводит. Будто до этого момента он запрещал себе смотреть, а теперь не может заставить себя оторваться. Он делает над собой видимое усилие, и его руки, наконец, проскальзывают по моему доспеху в районе талии, заключая в кольцо и плотнее прижимая к себе. Сбросить бы этот неуклюжий панцирь! Так жалко прижиматься к его нагому телу ими, жёсткими и угловатыми, так хочется ощутить его всего без преград и условностей. Будто вокруг нас нет ничего и никого. - Ты мягкий, - бормочет Ворин. - Ты слишком мягкий… для роли освободителя и исполнителя пророчества. - Мягкий... – с грустной полуулыбкой склоняю голову к плечу, пробую звуки на вкус. – А что, если в этом суть? В этом мудрость Азуры? Может, это единственная сила, что способна помочь тебе? Да, я мягок, но отнюдь не слаб и не беззащитен. Я достаю из мешочка на поясе сорванное по дороге растение, и Ворин даже не дергается, хотя смело мог бы заподозрить в этом попытку достать нож. Я с улыбкой поднимаю всё ещё свежее соцветие на уровень его строгого носа. - Узнаёшь? Это каменевка. Маленький голубой цветок из долин Ввандерфела. Ворин непонимающе смотрит сначала на него, потом на меня. - Когда последний раз ты выходил отсюда? Как давно ты в последний раз видел что-то кроме лавы и вулканического пепла? – спрашиваю я, трагически опуская уголки рта. Я надеюсь, что горящее, умоляющее выражение моего лица тронет что-нибудь в его душе. Напомнит о главном. - Пойдём со мной. Туда, наружу. Дагот удивлён. Он набирает воздуха в грудь, чтобы возразить и объяснить, почему он не может, но я не даю ему начать. - Я не требую принять решение уйти навсегда. Я прошу всего лишь пару-тройку дней, которые мы проведём там, вместе. Я должен показать тебе наш Морроувинд. Болезни, моровые бури и трупы совсем не красят его… Но Молаг Амур на удивления красив в своей пустынности, а Грейзленд каждый год цветет полями сладкого и пушистого виквита. И я ни на что не променяю перистые рассветы на побережье Азуры… А дурманящий запах золотого канета на заросших, кустистых тропах Аскадианских островов? Я убеждён, что ты все еще любишь Морроувинд так же сильно, как и я. Отпусти одурманенных тобою данмеров домой. Взращивать сады и возделывать фермы, разъезжать на гуарах, мастерить горшки, шить куртки из кожи нетчей, пить шейн, дарить друг другу листы хальклоу... А не томиться перед алтарями. Они заслуживают того, чтобы каждый день видеть свою родину. И ты увидишь снова, как она прекрасна! Ты ощутишь её обветренные, огрубевшие, сухие, но ласковые касания. Пойдём со мной из раскаленного ада. Рука Ворина на моей талии вздрагивает и поднимается, словно во сне. Длинные пальцы чуть прикасаются к волосам на моём затылке, не решаясь зарыться. Откидываю голову назад, опускаясь на них. Вняв моему жесту, он действует уже смелее, отбросив сомнения, и я оказываюсь в полноценных, и даже малость тугих объятьях. Его лицо прячется в моих волосах, а частое, беспокойное дыхание овевает шею. Я рассеянно глажу по голым лопаткам, вдоль позвоночника, не зная, какого ответа ожидать. Разве мои сбивчивые, чересчур эмоциональные фразы способны быть сколько-нибудь убедительными? - Мы пойдём прямо сейчас? – отрывается от меня Дагот Ур. - Тогда я должен…. одеться. В этот момент я с трудом удерживаюсь от того, чтобы как следует ударить его и расплакаться. Мои ладони обессиленно спускаются вниз, и совершенно случайно наталкиваются на что-то подозрительное. Доспехи мешают мне почувствовать, я просовываю между нами ладонь и наталкиваюсь на натянутую ткань набедренной повязки, скрывающую полноценный, крепкий стояк. Я пребываю в ступоре всего секунду, и тут же без стеснения обхватываю горячий, пульсирующий ствол с крупной головкой. Краска бросается в лицо Даготу, он громко и резко выдыхает, а зрачки расширяются ещё сильнее. Пойман с поличным. И с какого же момента он?... - Думаю, рациональнее будет пойти в обход, – вкрадчиво шепчу я, перебирая пальцами по члену, заставляя Ворина хмуриться, сжимать губы, чтобы сохранить иллюзию невозмутимости. - Где твоя спальня? Он растерян в точности, как человек, достигший мечты, к которой шел всю жизнь и теперь не знает, что с ней делать и с какой стороны подступиться. - Обними меня и держись покрепче, - затратив рекордное количество времени на одну-единственную мысль, с придыханием произносит он. - Я сколдую «возврат». *** Меня встречают хорошо обставленные, настоящие двемерские палаты. По центру большой комнаты стоит кровать, на которой можно даже поперёк спать спокойно. Да, это не моя раскоряка на двух дугах... Несколько металлических шкафов, столов и ящиков, забросанных камнями душ, чертежами и прочими мелочами. Сильнее всего меня изумляет вентиляция с нагнетаемым прохладным воздухом и вытяжкой, которая пялится на меня с потолка двумя огромными медными буркалами. Пока я изучаю обстановку, с Дагота спадают последние, чисто декоративные тряпки. И когда я жадно оглядываю его с головы до ног, то понимаю, насколько мне неудобно в собственных, чересчур тесных пожитках. Ворин со сдержанным энтузиазмом помогает мне от них освободиться, но голод в его потемневших глазах заставляет что-то внутри меня сжиматься от предвкушения и страха перед непредсказуемым, не выветрившимся за такой короткий промежуток времени. Животное и духовное желание кидает нас друг к другу, притягивает неумолимо, словно самым сильным заклинанием, и мы не в состоянии сопротивляться зову крови. Но наши не до конца отключившиеся, затуманенные разумы всё ещё не могут принять на веру происходящее, а человека напротив нас воспринимать в качестве друга, которому можно без опаски открыться. Первый поцелуй даётся с трудом, выходит неловким. Прикасаться губами к губам гораздо сложнее, чем положить ему руки на талию или водить ладонями по груди. Я не решаюсь начать исследовать чужой рот языком, и он лишь на пробу облизывает мою нижнюю губу. Все предварительные нежности походят на осторожный, недоверчивый танец двух изнывающих от возбуждения тел. - Нам придётся задушить наш инстинкт самосохранения, - шепчет Ворин, на мгновение разрывая очередной поцелуй, похожий на пробу сладкого и возможно, ядовитого вещества. Меня хватает только на кивок. Придётся забыть обо всём на свете, и утонуть в этом без сожалений и оглядок, иначе… не будет ни шанса. Я рассчитываю, что мы повалимся на многообещающую, пружинистую кровать, но Дагот подталкивает меня к решётчатой перегородке в соседнее помещение. Это оказывается небольшая пещера со сводчатым, необработанным потолком. Я слышу журчание многочисленных ручейков воды, а затем и вижу, как они стекают со скалы: сочатся из узких трубок, из недр породы в огромное естественное углубление, в каменную тёмно-зелёную чашу. Я подхожу к закруглённому краю и из-за прозрачности воды не могу определить, насколько глубоки её полированные, выточенные вековыми течениями стенки и дно. С одной из сторон берег особенно плоский, и образует заводь с совсем небольшим слоем воды. Там дно покрыто пушистым и пористым слоем каких-то растений или водных лишайников. - Не бойся, она не горячая, скорее прохладная, - успокаивает Ворин, после секундной борьбы с собой обхватывая меня сзади и награждая поцелуем в плечо. – Трубки ведут с поверхности, а там сейчас ночь. В вулкане временами бывает настолько жарко, что мне приходится спать на мелководье. - Голым? – дергает меня даэдра за язык. Зачем-то представляю, как он лежит на животе, на зеленом мягком покрове, а колышущаяся мелкая вода периодически мелкой накатывающей рябью лижет его крепкие, круглые ягодицы, а по широкой спине толстой змеей вьются черные влажные волосы, кожа лаково и соблазнительно блестит от воды... От мысли о том, что в таком состоянии Ворина может кто-то случайно увидеть, мне достается укол необъяснимой нерациональной ревности. Не знаю, каким образом, но Дагот, кажется, догадывается, что за вихрь мыслей пронесся у меня в голове. Усмехается, действительно позабавленный моей реакцией. Без лишних предисловий я утягиваю его в глубокий, гораздо более искренний поцелуй, крепко прижимаясь членом к твёрдому животу и в ответ ощущая его собственную окаменевшую плоть. Теперь наши языки набираются храбрости, чтобы соприкоснуться, пройтись по кромке чужих зубов, и дальше на неизведанную территорию. Переплестись, как переплетаются между собой две брачные змеи. Сам не замечаю, что механически подаюсь бедрами вперед, притираясь к рельефному прессу. - Притормози немного. Ты так спешишь, - вынужденно берёт паузу Дагот. - От внезапного возбуждения и местного жара ты можешь потерять сознание. Тем более, ты устал после похода и сражений, хоть и под завязку накачан зельями и магией. Не перенапрягайся, а то последствия будет болезненными. Расслабься. Я всё сделаю сам. Он тянет меня за руку, направляясь к небольшому подземному озеру. - Спуск здесь. Нащупываю ногой первую окатанную ступеньку. Погружаюсь по щиколотку и убеждаюсь, что вода поистине восхитительна. То, что нужно неуёмному, разгорячённому путнику. Прохлада обхватывает покрытую выступающим и тут же высыхающим потом кожу, заставляя осознать, насколько она была долгожданна. Я спускаюсь все ниже, до середины заводи, по ключицы, и мне становится так хорошо, что я не сдерживаю благостный стон: - Во имя Исмира, как приятно! Да, если бы Ворин не держал меня, я бы навернулся от восторга на склизской поверхности. - Не волнуйся о грязи, озеро проточное и быстро обновляется. Оно через трубы впадает в подземную реку. - Должен признаться, у тебя отличный дом, - выдохнув для смелости, обвиваю его за шею, практически повиснув. За эти несколько секунд успел изголодаться по телесному контакту, но признаться самому себе в этом стыдно. – Ох, извини… любая обстановка осточертеет за столько времени. Его взгляд тяжелеет: - Я сам в этом виноват. Мне морально проще было бы слышать твои проклятия. - Что ж, тогда тебе на радость меня периодически посещает мысль о том, что ты меня сожрешь, а я доверчивый наивный мальчишка, положивший голову в пасть дреморы. Вопреки сказанному, он вовсе не кровожадно целует мою шею, отодвинув в сторону намокшие пряди: - Я постараюсь помочь забыть об этом хотя бы на время. Всё в порядке… Я понимаю. Ты ощущаешь ауру тёмного божества, её сложно игнорировать смертному. Я позволяю ему перехватить инициативу, а себе – прекратить сомневаться и дёргаться, отдавшись ощущениям. Прохладный язык проходится по шее, заставляя меня вздрогнуть от внезапных мурашек, усиленно вылизывает за ухом, присосавшись напоследок у самой мочки. И точно оставив след. В паху кровь начинает пульсировать так, что мне становится слегка боязно: а от перевозбуждения умирают? Дагот проходится цепочкой коротких засосов до самых ключиц. Я окончательно исхожу мурашками удовольствия – вообще сам весь превращаюсь в них, а мозги начинают плавиться, как смола шалка на солнце. Вода поддерживает меня, и только поэтому я ещё способен стоять вертикально. Нервные разряды уплотняются, продирают от места укуса вниз, до самых ягодичных нервов. Я не задумываюсь о том, что и как делать дальше. Дагот, прекратив вылизывания моей кожи лишь у кромки воды, улыбается мне одними губами, и по красным ногтям, поднятым на уровень лица, пробегается фиолетовая искра. А потом он ныряет. Без всплеска. С секундным опозданием я распознаю знакомое заклинание: водное дыхание. Теплый по контрасту с окружающей средой рот находит мои соски, посасывает и покусывает поочередно, руки проходятся по животу, ягодицам, сжимают их, пока не решаясь пройтись по ложбинке. Прохладные течения овевают меня, и я задыхаюсь от ощущений. Я в преддверии рая. Готов поклясться, это в тысячу раз лучше, чем скуума, которую я не пробовал. Он слишком ласков для того, кто так усердно мучил сотни других данмеров с целью вернуть мне жизнь. Я испытываю двойственное, странно приятное чувство, когда тебя любит никс-гончая, которая всех остальных ненавидит. Хотя Дагот Уру скорее просто наплевать на всех остальных. Он сумасшедший, если решился на такое, будучи уверен, что даже если я буду возрожден, он никогда не дотронется до меня вновь. А сейчас он, изнывая от яростной нежности, спускается дорожкой из всасывающих поцелуев по животу до самого паха, целует головку, вылезшую из пленки крайней плоти. Она тугим кольцом собирается на стволе под ней, не в силах надвинуться обратно на распухшую до крайней степени алую плоть. Мне приходится до боли закусить костяшки пальцев, чтобы не закричать в голос, когда он, выставив пухлые губы трубочкой, плотно обнимает ее, сдвигает вдоль них внутрь. Пенис скользит по внутренним стенкам рта и щек, касается острия зубов, почти взрывается от ласк шершавого, то упругого, то мягкого языка. Новая вспышка под водой – Дагот подновляет заклинание, и теперь его ладони требовательно мнут мои ягодицы, оглаживая, впиваясь, невесомо царапая, и, наконец, проходятся по ложбинке между ними. Одновременно он насаживается на член до упора – так, что тот упирается во внутреннюю стенку горла. Удваивает усилия в ложбинке, надавливая сильнее, требовательнее. Дразнит от копчика до самой мошонки, особое внимание уделяя постепенно расслабляющемуся анусу и основанию члена. Его длинные волосы парят под водой, как щупальца черного, раскидистого цветка, как трепещущие живые ленты. Я зарываюсь в них, а на ощупь, подхваченные течением, они нежнее шёлка и красивее ветра. Губы сжимают ствол, а пальцы, чудом избавляя меня от остроты когтей, все упорнее кружат вокруг ануса, надавливая подушечками. Я знаю, он не собирается засовывать ничего внутрь. По крайней мере, не глубоко, не для того, чтоб растягивать. Удовольствие слишком концентрированное, и я стремлюсь продлить его как можно дольше, балансирую на грани, на самом дрожащем, вскипающем пике. Самое лучшее не может длиться вечно, иначе бы мы сошли с ума от радости. Тем более, Ворин слишком предупредителен. Мне жаль только, что он не слышит моих стонов, которые ужасно неприличным эхом отражаются от сводов. В тот момент, когда я уже не могу дышать, а сердце готово выпрыгнуть бьющейся птицей через горло, мой мучитель самую малость усиливает нажим языка и пальцев, и сперма выстреливает ему в горло. Я, полурыча, полукрича, согнувшись от наслаждения, упираюсь в его макушку, чтобы не пойти под воду. Все еще пульсирующий член оказывается на свободе, по чистой воде текут белые облака, и, судя по количеству, кончил не я один. Собственно, я его понимаю, удержаться невозможно. На его месте я бы и не стал. Однако я собирался довести его сам! Что ж. Тогда мне предстоит потрудиться, и подарить ему такой оргазм, чтоб о первом он забыл, как о бледном вчерашнем призраке. Ворин всплывает, подхватывает, удерживает на поверхности. По его тёмному лицу стекают капли, он уверен, голоден, доволен, хищен и распалён. Выражение смягчается, теряет в напоре, стоит ему увидеть мой ловящий воздух рот, расфокусированный взгляд, и брови, сдвинутые в болезненной гримасе только что пережитого пика. Нет, Дагот больше не может смотреть на меня, как на добычу. Он пробует улыбнуться, а вместо гордости и самодовольства за столь удачно и классно сделанный минет, на него падает тень некоторого смущения. Ведь я искренне благодарен, а это то, чего весьма трудно заполучить в его положении. Я притягиваю его за шею, пропихиваю язык в приоткрытый мокрый рот, чувствую привкус горных источников и немного собственный терпкий запах. Словно этим поцелуем хочу высказать и вернуть всё, что он только что передал мне. - Я хочу… - начинает Ворин и не договаривает, надеясь, что я пойму и вспомню, что он любил прежде. – В общем, ты же знаешь, чего я хочу от тебя? Теперь это даже проще. Моё тело гораздо крепче и его сложнее повредить. Какой же он красивый сейчас, дремора подери! Я согласно киваю. Нам приходилось сдерживать себя и заниматься этим редко, чтобы избежать последствий. - Могу я увидеть тебя лежащим на мелководье? – возникает шальная мысль. - Ооо, - многозначительно тянет он, приподнимая бровь. – Конечно. Я знаю этот взгляд, и пенис мой тоже его знает: Ворин включает соблазн на полную. Я готов поклясться в очередной раз, что ни один другой человек во всем Тамриэле не видел его таким. Это только наше. Больше ни для кого. Ворин делает шаг назад, отступая. Только глаза его предвкушающе светятся, потому что остальную мимику он сдерживает. Неторопливо идет к другому берегу чаши. Я, как сомнамбула, тянусь за ним. Дно постепенно повышается, и вода обнажает его лопатки, затем перевитую мускулами прекрасную спину, соблазнительные ямочки над ягодицами, верх выпуклости ягодиц…. Дагот останавливается на самом интересном месте, с усмешкой разворачивается, плечом и шеей. Он гибкий. Мне открывается профиль округлой мышцы груди и торчащий черный сосок. - Надеюсь, это не эффект заклинания, увеличивающего привлекательность, и ты не опрокинул на себя бутыль жучиного мускуса, - у меня разве что слюна изо рта не капает, я пожираю его глазами и бормочу первое, что приходит на ум. - Нет, - коротко бросает он и продолжает движение. Струйки стекают по подтянутой, сочной заднице и бёдрам. Когда воды остаётся по колено, он наклоняется, будто для нырка, и плюхается, вытягиваясь вперёд. Высоко разлетаются брызги воды. Я не на шутку беспокоюсь, не отбил ли он себе чего-нибудь о береговой камень, но обнаруживаю, что губчатое растение, оккупировавшее всё дно в этом месте, плотное, толстое и пружинит. Дагот дарит мне лукавый и победный взгляд снизу вверх, опираясь головой о сложенные впереди руки. А ведь он точно рассчитал расстояние и глубину: влажные полукружья задницы аккурат над кристально чистой водой, как и массивы крепких плеч. Следуя за моим взглядом, он чуть раздвигает ноги в стороны. Более тёмная звёздочка ануса, выпуклость основания члена под ней; натянутая, гладкая кожа яиц. Жаль только пенис его покоится под животом. Ворин напрягает мышцы, приподнимая заднюю часть выше. - Предпримешь что-нибудь? – хмыкает, довольный результатом зрительного воздействия на меня. Такое ощущение, что член мой и не думал опадать. Он категорически готов совершать новые подвиги. Сажусь на Дагота в самом удобном мясистом месте, наклоняюсь, почти ложась сверху, и, откинув мокрые волосы, пробно кусаю за загривок. Согласный вздох. Продолжая применять зубы и язык, перемещаюсь на плечо и трапециедвидную мышцу. Всасываю кожу, терзаю её зубами, облизываю, надавливая на расслабившиеся мускулы под кожей. От особо сильного, глубокого укуса Дагот подо мной ощутимо вздрагивает, кожа его покрывается крупными мурашками. Я удваиваю усилия, атакуя ртом и слева, и справа, и вскоре за сдерживаемыми шумными вздохами чувствую, как дергаются в нервной неконтролируемой судороге удовольствия ягодицы подо мной, а сам Ворин начинает машинально двигаться, притираясь членом о слой губки, и полностью разгулять ему не даёт мой вес. Я хотел было наругать его за это самоволие, но он почти задыхаясь, вышёптывает: - Не останавливайся… пожалуйста, сильнее… В моей груди будто зажигается огонь. Я оставляю бесконечные засосы, набухающие кровью следы, впиваюсь в подставленную шею, и единственное, что я слышу – как его вздохи всё отчётливее переходят в стоны. Вот они, под моим языком, вены и артерии, связки, бьются в бешеном ритме и просят вгрызться в их переплетение глубже. Пройтись всасывающим жадным ртом вверх и вниз, от плеча до уха… А затем шумно и мокро поцеловать прямо в аккуратную раковину. Дагот с коротким, почти удивлённым вскриком дёргается так, что меня подкидывает в воздух, а когда я приземляюсь обратно, то уже оказываюсь на корчащемся в судорогах оргазма теле. Сильно и долго, вонзая член в слой губки, он выдаивает все удовольствие до последней капли. Замирает, загнанно дыша. Я сползаю с него. Укладываюсь рядом, чтобы заглянуть в лицо. Ох, у него даже щёки покраснели от этого марафона, и уж тем более он не пришёл в себя. - Твои эрогенные зоны по-прежнему самые эрогенные на свете, - целую в нос, прижимаясь стояком к его бедру. Никуда не тороплю. - Давай, - произносит он, так приблизившись, что касается губами моих щёк. Хватает за запястье и направляет вниз. Меня два раза просить не надо. Не отрывая взгляда от его лица, чтобы видеть, как он будет жмуриться и закусывать губы, одной ладонью оглаживаю его зад, сжимаю, не удерживаясь от лёгкого влажного шлепка. Звук раздаётся слишком громкий, его подхватывает эхо, и я почему-то стремительно краснею, а вот Дагот фыркает от смеха. - О кости Шора, я же только что шлёпнул по заднице… - кого именно, я не договариваю, шокированный внезапный взглядом на ситуацию со стороны. - Можешь сделать это ещё раз. И на этот раз не стесняйся. Вложи больше силы. Я хочу попробовать то, что упустил за эти годы. - В каком количестве? – хмыкаю я в свою очередь. - Много и сразу, - предельно серьёзно отвечает Дагот. - Обещаю сделать всё, что в моих силах, - в тон ему говорю я, поднимаясь с мягкого растительного покрова. В следующую серию ударов я вкладываю всю душу. Начиная с обычных, я постепенно усиляю их, пожалуй, доводя до предела той сладкой боли, которой ему так хотелось. Которую, как я помнил, мы обычно не превышали. - Мне продолжать? - Кожа горит и стенает, саднит и пульсирует. Мне так больно и так… хорошо. Это восхитительно... - короткая пауза, Ворин переворачивается на спину, демонстрируя мне стоящий покрасневший член и рельефные кубики пресса, блестящие от влаги. Приглашающе распахивает объятия. Провожу по его горячему пенису, что, дернувшись, толкается вверх; по косточкам таза, по животу, наслаждаясь фактурой выпуклых мышц, добираюсь до груди. И уже расположившись между его ног, снова придавив собой Ворина, пусть и в новой позе, стискиваю в мягком захвате оба его соска. Чуть направить подушечкой вверх, оттянуть вниз, неторопливо покрутить. А самому подаваться бёдрами и чувствовать, как вымазанные в липком члены трутся друг о друга. Но этого уже недостаточно. - Ты хочешь?... Могу я? – нет смысла договаривать, да и я не смог бы, выдыхая отрывистые фразы в перерывах между засосами и укусами, прилетающими на его шею, ключицу, внутреннюю часть плеч. Мне хочется объять его всего, дотронуться до этого сладкого, твердого, упругого... До каждого изгиба и впадины. - Придется идти за смазкой. Воды не будет достаточно. - Где? – уже подрываюсь я с места, не желая терять ни минуты. - Лежи. Маг тут я, - с величественными нотками, которыми в самом начале так изобиловала его речь, произносит Дагот. И уж действительно. Он, даже не приподнимаясь, колдует телекинез настолько далеко и настолько точно сфокусированно, что баночка из бежевой керамики оказывается у него с первой попытки. - Ты опять думаешь о том, насколько я опасен, даже покусанный, исцелованный, возбужденный и придавленный тобой? – тихо, с удивлённым любопытством спрашивает он. - Потому что ты действительно опасен, Дагот. Длинные красные когти предупреждающе впиваются мне в спину. Все рассуждения потом. Я не знаю, из чего сделана смазка, но я чую запах воска и розовых цветов вереска. Мы перебираемся туда, где слой воды едва ли закрывает неровности подстилающей губки. И я снова лежу сбоку, а пальцы мои на его паху. Проходятся вниз по стволу, теребят мошонку, перекатывают в ладони тяжёлые яйца, заползают ниже, к податливому после нескольких оргазмов сфинктеру. Первая фаланга указательного, зачерпнувшая вереска, входит без сопротивления, и я тут же присоединяю следующий палец. По широким зрачкам под полуприкрытыми веками видно, что Ворину исключительно хорошо и его все устраивает. Тогда – глубже, медленно на полную длину, ласкать нежные, гладкие, плотные стенки. Пробовать отыскать ту самую точку. Дагот шевелит бедрами, насаживаясь сам, показывая нужное место и угол, и едва не вскрикивая при этом. Живот его пачкает обильно стекающая смазка вместе с остатками предыдущей спермы. Я ласкаю его изнутри, вытаскивая, входя снова, оттягивая в стороны, расширяя и так расслабленное отверстие. Третий палец Дагот встречает глухим урчанием, и вцепляется мне в волосы. - Больно? – вскидываюсь я. - Продолжай, - стискивая мой бицепс, приказывает он. Смазка течет по пальцам, по ладони, я запихиваю ее вязкую текстуру внутрь, чтобы облегчить будущие движения. Я не останавливаюсь, и уже через несколько минут приоткрытый рот Дагота снова дышит неровно и жарко, вздёргивая верхнюю губу от острого удовольствия, смешанного с огнем и болью. Только он сам может знать, когда он будет готов принять меня. - Признайся, ты баловался этим? Дагот шипит от особо резкого, но приятного нажатия, и бросает ехидно: - Конечно, у меня в шкафу целая коллекция даэдрических дилдо. И парочка эбонитовых. Я бы рад скосить все на шутку, но вместо этого понимаю: вероятность того, что он сказал правду, критически высока. Дагот отличается верностью, но не монашеским целомудрием. - Я готов. Внутри все горит, а член так и тянет… только лицом к лицу. Хочу тебя видеть, а не думать, что лишь воображаю всё это. Воображает? Боится, что исчезну, что всё это дым реального эротического сна? Очередной сон про нас двоих, и вот он засыпает меня сверху целыми кипами голубых лодочкообразных цветов. Страдал он, и страдал весь Ввандерфелл. Он мог бы устроить апокалипсис, и лишь надежда на мое возвращение удерживало его от того, чтобы разнести тут все и сровнять с землёй. Со стопроцентной вероятностью я должен ненавидеть его всем сердцем, а вместо этого я закидываю его ноги себе на плечи, пристраиваясь к паху, ощущая головкой мокрое, мгновенно поддающееся от давления отверстие. Это акт любви. Не ненависти. И, почти не дыша, медленно-медленно вдавливаюсь пенисом в распростёртого подо мной, разгорячённого любовника. Кусающего губы, жмурящегося, покрытого каплями не только воды. Он впивается когтями в губку, и я тянусь к нему, чтобы он отцепился от неё и переплёл пальцы с моими. Ворин ловит мои губы, и атакует языком - неаккуратно, исступленно, жадно, так, будто глоток воздуха делает после нырка. Встречает прямым, уверенным взглядом. Прочитать, что он думает в этот момент, что творится в его душе и разуме, невозможно. - Двигайся, - то ли снова командует, то ли разрешает он, быстро облизнувшись. Я слушаюсь, вхожу до упора, вызвав самый настоящий всхлип, а потом также неторопливо выхожу. Опускаю голову, чтобы увидеть то место, где мы соединяемся. И когда я совершаю следующий плавный толчок и выход, вижу, как крупная вязкая капля смазки выступает из уретры Ворина, будто смола слишком сочного и нетерпеливого ростка. Наверное, после долгой разлуки у нормальных людей случается бешеный секс. Но мы — образец ненормальности. Идеалист и помешанный на нём бог, не гнушающийся замарать руки. И совесть его мучить при этом не перестаёт. Как и меня. За то, что совсем никак не наказываю его. Ни ругательством, ни заключением, ни болью, ни безразличием. Наоборот. Я дарю ему наслаждение, от которого он поджимает пальцы на ступнях, стискивает бедрами мои бока так, что они вот-вот хрустнут, и коротко, одиночно вскрикивает, когда мне удаётся особенно хорошо податься вперёд. Дагот не любит быстрый анальный секс. Он прочувствывает каждое движение от и до, плотно и нечеловечески горячо обнимает собой от основания до головки. Я готов кончить и так, роняя капли пота со лба на его гладкую грудь. Но он расцепляет пальцы и впивается в кожу на талии. Внезапная боль подстёгивает, и я дёргаюсь. Гляжу на него с непонимающим возмущением, и получаю зловещую улыбку. «Ускоряйся» — вот что она говорит. «Да, кончи от этого. Заставь меня извиваться под тобой. Заставь кончить». Его пронзит тупой болью, если начать вколачиваться сразу. Не хочу видеть, как из глаз его выдавятся слёзы, а возбуждение исчезнет. Ворин понимает моё выражение без слов, и его когти перестают травмировать кожу. Обхватывает ладонями за бёдра, чуть давит, направляя, задавая нужный ритм. Я прикрываю глаза, и отдаюсь, подчиняюсь его лёгким движениям, а внутри всё ярче, всё более обжигающе разгорается костёр. И чем быстрее, тем сильнее поглощает меня немилосердное пламя, танцует в паху и на искусанных губах, на царапинах и в напряжённых мышцах. Громкие, влажные шлепки двух тел разбавляются общими вздохами и стонами, переплетающимися в звуке эха под каменным куполом. Мир кружится вокруг меня, нет, вокруг нас, словно мы вдруг стали центром Нирна, и от нас пошло всё сущее, и сущее существует только потому, что мы ему внимаем. Дагот предательски выкручивает мне соски, я вскрикиваю от неожиданности, и понимаю, что запущенный процесс оргазма уже не смогу остановить. Невыносимо долгого оргазма, мучительного, выворачивающего наизнанку, взрывающегося в мышцах и костях. Мир на мгновение затемняется, и я предпочитаю упасть на мягкого Дагота, ухом прямо на грудь, в которой гулкой частой дробью молотит сердце. Чувствую горячее, слепившее наши животы. Там и его свежая сперма тоже. Когда сквозь шум крови в ушах, дыхание и грохот сердцебиения, пробиваются слабые звуки текущей со скал воды, Дагот внезапно, каким-то пронзительно оберегающим, защищающим способом целует меня в макушку, чуть крепче стянув кольцо рук. Изворачиваюсь, приподнимая голову. Он сосредоточен и нахмурен, а взгляд уставлен в несуществующую точку в пространстве. Будто его терзают навязчивые, крайне тревожные и мрачные, не находящие разрешения мысли. И будто грызут они его уже далеко не впервые. - Эй, - подушечкой пальца провожу по сложившейся морщинке между бровей, разглаживая. Ворин оживает, теплеет, фокусируется на настоящем: - Всё в порядке. Пока придётся удовлетвориться этим ответом. Потому что на самом деле я догадываюсь, что он там решает и никак не решит однозначно. Этот внезапный секс – словно искупление. Самый короткий путь, самый длинный диалог, самый содержательный разговор. Мы смываем остатки бурных последствий секса, охлаждаем головы и мускулы. Кожа пропитывается холодком и чистотой настолько, что я уже не так остро ощущаю духоту, пекло и сухость вулкана. Еду в своих комнатах Ворин не хранит, и никого постороннего прислуживать вызывать не собирается, поэтому я просто закидываюсь некрепким яичным зельем, снимающим и жажду, и голод, и легкую степень усталости. - Воин и алхимик, - констатирует Дагот, наблюдая за мной и складывая руки на голой груди. - У меня должно было появиться новое хобби. Нет никакого желания наздёвывать обратно на себя нижние рубашку и штаны, а сверху еще и полный стеклянный комплект, но нести это в руках ещё более уныло и по-идиотски. Ворин стоит и со спокойным интересом следит за моими приготовлениями. А мне отчего-то боязно после нашей внезапной близости спрашивать о том, пойдет ли он со мной. Не передумал ли. Страшно обмануться. Наверное, не так уж трудно догадаться о том, какие размышления занимают меня, суетливо застегивающем пуговицы на чёрной зачарованной рубашке. - Что нынче носят на поверхности? – отзывается Ворин, смилостивившись. Развеяв мои сомнения и заменив их обратно на слабый луч надежды. Я ведь должен попытаться. Больше никто не справится. Больше и желающих-то нет. - Всё, как и прежде. Штаны, рубашки, мантии. У тебя наверняка есть что-нибудь. Ворин жестом предлагает исследовать высокий узорчатый шкаф из жёлтого металла. Чую подвох, но распахиваю дверцы и оглядываю негустое содержимое. - Тебе совершенно нечего надеть! – восклицаю я с праведным ужасом. – Церемониальный золочёный костюм, латные доспехи из стали, и вот повязки эти… Я понимаю, что вулкан, но неужели ты все это время ходил как варвар? - Не осуждай меня, – притворно ворчит он, вздёргивая подбородок. - Что ж, ладно, - захлопываю дверцы бесполезного шкафа. - Есть один вариант. Собирайся или завершай то, что тебе нужно. Потом возвращайся сюда, я подожду. - Здесь не сработает ни божественное вмешательство, ни вмешательство Альмсиви, - замечает он. - Зато работает «возврат». Не один ты настолько прозорлив, чтобы поставить пометку в собственной спальне. А уж в Альдруне что-нибудь придумаем. - Альдрун… - тянет Дагот данмерское название, опуская веки, будто пытается воскресить в памяти давно забытые пейзажи. Затем, очнувшись от образов памяти, глядит на меня в упор и произносит чётко, как-то по-официальному строго: – Да. Отвечаю на твой старый вопрос «да». Я пойду с тобой и посмотрю всё, что ты намереваешься мне показать. *** - …Я родился далеко отсюда. Детство и юность провёл совсем в иных землях, среди иных людей. Основным обиталищем были грязные доки больших имперских городов. Я крал, но никогда не убивал в ту пору. У меня было много временных компаний, больше похожих на стаю, в которой проще выжить. Мне повезло родиться мальчиком, этим я избежал тысячи опасностей. Однако в итоге я все равно угодил в тюрьму. Меня три месяца провялили в вонючей общей клетке, а потом выловили и сгрузили на корабль. Я думал, что меня везут на далекие рудники, хотя почему не с сотней других несчастных? Тогда как подношение босмерам, чтоб они меня сожрали. Я был одинок, как и любой человек, не имеющий семьи и постоянных верных друзей. Словно там, где я жил, мне не было места, и связи не желали прорастать сквозь меня. А удача…. Никогда не улыбалась. Но как только моя нога ступила на землю маленького порта Сейда-Нин, меня унес водоворот. Я боялся всего подряд и одновременно не мог на это наглядеться. А когда я вернулся с первого самостоятельно выбранного и выполненного задания в крохотный домишко в Балморе, единственную узкую кровать в котором мы делили по очереди с Косадесом… Когда Сладкоголосая Хабаси улыбнулась пушистым рыжим лицом и сказала мне эльсвейрское традиционное: «наш сахар - твой, друг»… Я осознал, будто под дых ударили: будучи отрезанным от прошлого, здесь я почему-то обрастаю привязанностями. Как дерево, что сняли с неприютных, продуваемых холодом скал и поселили в плодородную почву. В почву, в которую семечко и должно было упасть изначально. И оно расцвело с опозданием в двадцать лет... Здесь я нахожу вещи, которые люблю и от которых не смогу отказаться, и буду защищать до последней капли крови. Прежде не нужный никому и ни в ком не нуждающийся, прежде равнодушный к равнодушной реальности, забывший о том, что такое будущее и свобода, - в Морроувинде я понял, что вернулся домой. Данмеры сколько угодно могут называть меня н’вахом, но чужестранец – это состояние души, а не тела. Дагот слушает мои излияния внимательно и никогда не прерывает. В принципе, он ничего и не должен говорить. Ведь я уже вернулся домой, а он только возвращается. И обещанный день превратился в два, а два превратились в неделю, и неделя эта никак не могла закончиться… Мы были везде. Рыбацкие деревушки с гниющими тёмными мостками и хижинами на Горьком берегу. Почерневшее дерево, пропитанное водой и солью, мерцание огоньков в полумраке, развешанные сети, запах коптящейся рыбы и ворчание хитрых грязекрабов. Тайны запрятанных между трясин пещер контрабандистов и работорговцев, окопавшихся в пустотах скал. Дома Альдруна, как гигантские окаменевшие фуражиры квама, рассыпанные по долине. Красные земли и вездесущий вредозбойник, поднимающий острые фиолетовые листья к небу, окрашенному отсветами и выхлопами близкого вулкана. Мы слушали музыку пепельных бурь, плещущих горстями в крепкие стены, пережидая их в теплых заведениях этого города, врытых в землю, пропитанных запахами алкоголя и трубок скуумы. Пелагиадские фермы и кущи, бирюзовобрюхие нетчи, парящие над головой. Плодородные, богатые земли, сияющие браслеты и цепи на руках чешуйчатых и пушистых рабов… Мы слышали, как ветер поёт, бесится, трепещет в бесплодных фоядах Молаг Амура, окружённых отвесными стенами каменных пиков. Наблюдали, как по запёкшейся от давнишнего жара, голой, потрескавшейся, серой земле, ползут колючие стебли горьколистника. Из долин, по которым протекла лава, сгладив и расплавив всё на своём пути, данмеры сделали дороги и маршруты для караванов длинноногих силт-страйдеров. И тут же - стоянки кочующих эшлендеров. Хлопающая от порывов ткань круглых шатров, звон бесчисленных колокольчиков. Закутавшись в одежду с ног до головы, Ворин со мной бродил по величественному Вивеку с его малиновыми закатами, статуями и округами-пирамидами. Видел корабли, стоящие на рейде в Эбенгарде, заросли тростника на безлюдных, солнечных побережьях, и высоченные, витые дома-грибы Садрит-Мора, отражающиеся в водах залива. А в шахтах квама близ Балморы мы воровали яйца, пока никто не видит, и жарили их на костре. Засыпая среди вереска, слышали, как постукивает толстым лиловым хвостом по земле бродящий неподалеку усатый скриб. - Если ты останешься со мной, я скажу Вивеку, что убил тебя и уничтожил сердце Лорхана. Никто не кинется проверять, если все напасти прекратятся или хотя бы пойдут на убыль. Все поверят, что тебя больше нет. Никто не способен предположить, что ты откажешься от такой власти и идеи, и просто… уйдёшь. Никто не узнает тебя в лицо. Никого не осталось. Ты волен выбрать любую тропу. Ты, словно как я, вышел из тюрьмы, из каменного трюма, дрейфующего над потоками лавы, и твоя жизнь начинается заново, как когда-то моя. Дагот лежит рядом, на соседнем спальнике, и наши голые плечи соприкасаются. Знаю, что слишком эмоционален и чересчур впечатлителен, и не вижу берегов ни для счастья, ни для гнева. Но иначе не могу. Это – я. И, кажется, именно это всегда пленяло и зачаровывало вечно сдержанного и молчаливого Ворина. Над головой сводом смыкаются густые ветви деревьев плато Одай. - Я люблю Морроувинд до последнего заржавевшего гвоздя в сырой и полутемной хижине бедняка, - признаюсь, глядя вверх. - Я люблю злость никс-гончих и диких кагути. Любишь ли ты все это так же, как я, Ворин, или забыл звуки своей родины? - Люблю. Его ладонь заползает ниже в спальник, находит мою и переплетает пальцы. - Отпустишь ли ты данмеров обратно на свои поля, вернешь ли ты их домой из душных пещер? Остановишь ли моровые бури? Дашь ли покой своим умершим родственникам, позволив им воссоединиться с предками? Дашь ли ты болезным право найти приют и надежду на выздоровление в Тель Фире? - Почему это звучит, словно брачная клятва «согласны ли вы»? - Твоя родина – это вечная невеста. И ты за нее в ответе. - Тогда я отвечу «да». Хотя бы потому, что в комплекте с ней прилагаешься ты – восторженный странник из чужих земель. За чёрной лиственной вязью – ночное небо. Розовые облака, сквозь которые просвечивают россыпи звёзд на глубоком, бесконечном синем. На нас с небес смотрят огромные луны - бледно-серебряная Секунда и кроваво-лиловый бок Мессера. Везде, от края до края - туманные протуберанцы, сияние далёких неведомых миров. Сжимаю пальцы Ворина крепко, почти до боли: - Я хочу, чтобы было, как в том сне. Мы идем сквозь радостную толпу нарядно одетых данмеров самых разных сословий, как на брачной церемонии. В руках у них – длинные гирлянды из фосфоресцирующих цветков коды. Но на этот раз… никто не мёртв. И цветы живы, и они. - Так и будет, - искренне, пламенно шепчет он. – Обещаю, так и будет, лорд Луна и Звезда. Ветер пробегает по кронам, движется над нашими головами искристый небесный свод. Мы – центр бесконечного, вечного Нирна. И никто никогда не узнает, что кровь не шипела, хлеща из ран и падая в бурлящую лаву у подножия разрушенного Акулахана. Всё закончилось здесь.