say my name

      Он изредка срывает поцелуи с её губ, и это, казалось бы, единственное общее, что есть между ними. От него по-прежнему веет алкоголем и мужским одеколоном, когда он прижимает её к стене на одной из множества глупых, пустых и шумных вечеринок. Ева не сопротивляется — опьянена одним его присутствием. Каждый раз она твердит себе, что больше не поддастся, и каждый раз проигрывает. Это поражение всегда сладко, но всегда мучительно: ей кажется, будто она существует в кошмаре и мечте одновременно.       Мун уже давно привыкла засыпать с ним, но просыпаться в одиночестве. Ей даже не больно. Почти. Она старается, очень упорно старается убедить себя в этом. — Кристоффер Шистад — просто идиот, — закатывая глаза, говорит она в который раз, когда Нура хмурится и спрашивает, что происходит между ней и парнем, который ни во что её не ставит. Ева доедает ланч, стараясь не смотреть в сторону столика, за которым собрались Penetrator's, но взгляд всё равно ищет знакомую улыбку, которая прошлой ночью доставалась только ей. Мун с облегчением и долей разочарования понимает, что их глаза не встретятся. Почему же ей досталась такая дурацкая участь: думать о том, кто игнорирует твоё существование с понедельника по пятницу? Она превращалась в тех одержимых, что носили толстовки с именем того, с кем они переспали. Но нет, Ева слишком гордая, чтобы признать, что, в общем-то, она ничем не отличается от девчонок, которые были у Криса в постели до неё. Ева презрительно морщит нос, когда Шистад проходит мимо в коридоре; Ева демонстративно отворачивается, когда Шистад целует очередную дурочку у шкафчиков; Ева натягивает маску недовольства, когда Шистад подмигивает ей. Какое счастье, что мир не знает, какой хаос творится в её голове в эти моменты: мысли путаются, переплетаются, и она теряется в лабиринте, который построила сама, собственноручно. В лабиринте чувств к тому, кто на чувства не способен. Ей так и хочется спросить: «Хэй, Вселенная, за что?». И она отторгает всё это, отрицает, отчаянно качая головой, будто от этого правда станет другой, не такой горькой.             Но потом наступает пятница. И всё повторяет по кругу. Еве кажется, что это ранее неизвестный человечеству круг Ада, иначе как объяснить то, что она не может вырваться? Она снова красит тушью глаза и делает неяркие стрелки, потому что ему это нравится, затем надевает платье с застежкой сбоку, потому что он всегда просит раздеваться самой, и распускает волосы — это её личная прихоть, ведь она не ощущала ничего лучше его пальцев, перебирающих рыжие пряди. Она идёт на вечеринку с уверенностью в том, что в эту-то ночь она покончит с ненавистным ей Крисом, но она также уверена, что ничего не выйдет — он действует на неё слишком сильно, чтобы её разум и тело могли противостоять. Мун поднимается по лестнице, держа в руке банку пива: ей хочется утопиться в этой дешёвой жидкости, чтобы блевать, выворачиваться наизнанку, делать что угодно, лишь бы навсегда отвратить воспоминания от подобных ночей. Но она знает, что в её памяти скальпелем, беспощадно, вырезаются совсем иные мгновения. Ева не стучится, заходит сразу, даже не медля перед дверью: не видит смысла бороться дальше. Крис лежит на кровати по-хозяйски, приподнимаясь на локтях и одаривая девушку ленивой улыбкой. — Я заждался, — он облизывает губы, и Еву берёт мелкая дрожь. Он делает так постоянно, но она всё никак не может привыкнуть. Ей страшно, но она боится не его, а саму себя: вдруг утонет бесповоротно? Хотя к чему лгать? Она уже давно погрязла в нём. И ей хочется сказать, что это несправедливо, что страдает она одна, но Мун не понимает, почему каждую пятницу он дарит ей себя, словно по негласной договоренности. — Раздевайся, — говорит он лишь из желания почувствовать власть, потому что она уже давно знает, что делать. Её пальцы ловко тянут замок вниз, расстегивая платье. Ева стягивает его сначала с одного плеча, затем с другого, избавляясь от ненужной ткани. Крис резким движением тянет её на себя, и она падает на кровать. Он не церемонится, целует без замешательства, до боли прикусывая нижнюю губу. Ева отвечает мгновенно, не страшась ничего и тут же погружаясь в эйфорию. Их тела изучили друг друга слишком хорошо, но Еве всё равно кажется, что она переживает это впервые. Она наслаждается его запахом: фужерный аромат с нотками сандала; его улыбкой: он всегда улыбается, когда смотрит ей в глаза; его дыханием: сбитое, неровное, заставляет думать, что ему тоже не всё равно. — Скажи моё имя. Скажи его, как будто это единственное, что имеет значение, — он шепчет ей в губы, щекоча волосами щеку. Она поднимает взгляд, полный преданности и всего, что сказать она не может. — Крис. Кристоффер, — Ева отвечает тихо, но ей кажется, что она кричит. Кричит от того, что это когда-нибудь закончится. И, возможно, так и будет. Возможно, завтра она снова станет никем. Но сейчас она — всё. Сорвавшееся с губ имя застывает в воздухе, как обещание того, что Ева вернётся к нему в следующую пятницу, а он всегда будет её ждать.