<…>
Она медленно прокручивает в своей голове ощущения, которые вызвала у неё близость Бартона. В стальном захвате она сумела запомнить его запах — порох, пот, немного одеколона и еле уловимая выпечка. И ей казалось, что за те секунды, что он был рядом, она пропиталась этим запахом полностью. Даже стоя в кабинете Директора, имени которого ей никто не назвал, она сквозь запах бумаг, женских духов, неизменной пыли и железа, чувствовала слабый дух выпечки. — Да, черт с два, Фьюри. Иногда ты оставляешь людей потенциально опасных для всего мира у нас, мол, располагайтесь гости дорогие, — он шептал это злостно, надеясь, что она не услышит. Увы, слышала она прекрасно, особенно, когда не отвлекалась. — Пусть поживет в одной из комнат для персонала. Мы, — он четко выделил местоимение, подразумевая под ним чуть ли не каждого, кто состоит в Щ.И.Т.е, — забрали у неё всё. Разрушили, уничтожили, превратили в… — Я понял, Бартон. Организация готова возместить ей данный ущерб. — Но пока она купит, оформит квартиру, где ей жить? Посмотри на неё, Ник, — его голос стал еле различимым для слуха человека, который не нуждается в его остроте, — она слепа и беззащитна. Она рассеяно смотрит в сторону беседующих, а затем отводит глаза. Почему она чувствует разочарование?<…>
Его комната пахла шерстяным пледом, книгами и оружием. Её комната пахла пустотой — той же пустотой, что до недавнего времени была в её душе. Она приходит уже пятую ночь. Бесшумно открывает дверь и подходит к его кровати, каждый раз заставая его врасплох. Она говорит, что просто хочет быть благодарной и полезной. Она спрашивает, что может для него сделать. Она спрашивает разрешения, чтобы остаться с ним в эту [очередную] ночь. Просто сидеть, спиной опершись о его кровать; чувствовать, как он сначала борется со сном, а затем ворочается, угнетаемый кошмаром; дышать живостью его комнаты и им, чтобы заполнить пустоту и забыть безликую серость свою и своей временной обители. На пятую ночь он уже ждет её. Не пугается её тихого прихода, словно призрак вплыл в комнату. Слушает её спокойный и теплый голос, благодарный до того, что кажется, будто она должна ему по гроб жизни. Он не знает, что может спросить с неё, потому отнекивается дежурной фразой о рабочем долге, не понимая, почему она не злится из-за того, что он разрушил её дом, её жизнь. Она же просто обрела внутри себя нечто, что способно заменить былое. Он вдруг понял, что привык к ней. Привык ходить с ней по продающимся квартирам, помогать ориентироваться в огромном здании. Привык завтракать, обедать и ужинать с ней, знакомить с теми, кто изъявлял желание. Привык рассказывать о себе, своем прошлом и немного о настоящем. Привык видеть её среди ночи возле кровати, когда проснется от очередного кошмара. Но это другая ночь — пятая ночь. — Этот дом заполнял меня. Представь, ты имеешь всё, что обеспечивает тебе комфорт, душевное равновесие. Представь, ты чувствуешь, что есть стена, которая защищает тебя от всего зла, что творится и когда-либо творилось. Представь, ты знаешь каждый угол, каждую неровность на поверхности. Чувствуешь? Ты чувствуешь безопасность? — спрашивает она тихо, сидя к нему спиной и устремив взгляд в никуда. Он неотрывно смотрит на неё, считая ответ неуместным и ненужным. — А теперь представь, что стену сносят, каждый угол разрушают, а неровность ровняют с землёй. Уничтожено всё, что было тобой, в тебе, частью тебя. И остается сплошное, всепоглощающее ничто. Он представляет, как теряет то прекрасное, что имеет: свою жену, своих детей, свой дом, и почему-то вдруг натыкается на её образ в своей голове. Почему он боится потерять и её? — А теперь представь, что нечто врывается в твою душу и… не поглощает её, но, по крайней мере, занимает в ней хоть какое-то пространство, — она усмехается своим словами, накручивая прядь волос на палец. — И вот старое ты подзабыл, а новое больше не хочется отпускать. То, что было у тебя, на данный момент — далеко, а то, что есть — слишком близко, чтобы просто так от него отказаться. Он перекатывается на спину и тяжело вздыхает, вдруг находя в её словах свои ощущения и свои чувства. Пожалуй, он запутался в них, и это его пугало. У него есть всё, о чем он когда-либо мечтал, и вдруг появилась та, которая вуалью прикрыла то, что он имеет. — Возможно ли получить новое, не отпуская старое? — тихо спрашивает он, приблизившись к ней и надеясь, что она не захочет отвечать и просто уйдет. Разозлится, разочаруется и возненавидит его. — Рано или поздно придется выбрать, — она поворачивает голову в его сторону и чувствует дыхание на щеке. Его близость притягивает то, что наполнило её за эти дни. Притягивает, вызывает дрожь и плавит ограды внутри. Мораль требовала от него сопротивления, но она обезоруживала его ночами.<…>
Маленький домик с минимумом мебели и максимально легкой планировкой в дружелюбном районе, где каждый сосед был готов оказать помощь за небольшую плату от государства. Она не могла больше посещать его комнату каждую ночь, но он исправно приходил к ней в своё свободное время. Она чувствовала, насколько сильно зависела от него: его запаха, его прикосновений, его голоса. Она настолько сильно привыкла сидеть возле двери ванной, пока он напевал в душе мелодию. Она не могла представить этот дом без него, потому что только Клинт делал это здание уютным. Вот только запах выпечки не давал ей покоя. Он отпечатался в её сознании, и она чувствовала его, даже когда Бартон не пах ничем, кроме пороха и пота. Так пахли домашние люди, связанные с кем-то узами прочнейшей любви. Отношения её отца и матери пахли выпечкой, и она не понимала, почему чувствует то же самое в нём. — У тебя есть жена, — он проходит мимо неё, задевая плечом и подхватывая сумку с вещами. Она произнесла это, не веря собственному слуху, не веря его голосу, хотя за столь долгий период она привыкла доверять каждому его слову. Он держал их. До этого момента. Она выбегает за ним на мокрую лужайку дома, зовя его, моментально промокая, и спотыкается о собственные дрожащие ноги. Раны жгутся, и она не может [не хочет] подниматься на ноги, потому что знает, что придется упасть вновь. — Клинтон Бартон, я люблю тебя, — она зажимает себе рот рукой, затем утыкается в колени, чтобы заткнуть себя и свою боль. Она обещала не любить, даже не влюбляться. Она обещала ему, и сейчас он обернулся на вой её отчаяния. Дождь бил ему по макушке, словно пытаясь наказать за то, что он совершал. Но Клинт Бартон считал это единственным правильным выходом — уйти, оставив после себя лишь ненависть в её сердце, чтобы она никогда более не думала о том хорошем, что он сделал для неё. И он уходил, караемый ливнем. — Не бросай меня, умоляю. Не бросай, — шептала она ему вслед, ломая ногти об асфальт, пытаясь разглядеть его из-под промокших волос. — Клинтон! Вернись, я не смогу без тебя, — говорила она, слепыми глазами разглядывая пустоту перед собой. Жалость пронизывала его насквозь, подобно сегодняшнему северному ветру, но он не мог больше находиться рядом с ней. У него есть семья. Он сходил по ней с ума.