Принятие

Про нового священника Кэп сообщил им в столовой за завтраком, а в обед Маркус с Зарой уже встречали его. На кой им католический священник, никто не спрашивал, все понимали – вакантное место штатного психолога пустует слишком долго, Корпорация такое дело блюдет строго. Из их маленького отряда условно христианами можно было назвать двух людей: Кэпа, да Маркуса. Кэп был спокоен – приказ есть приказ, хорошо хоть предупредил заранее. Китаец (таец по земным предкам) меланхолично пожал плечами – он даже буддистом не был, самый настоящий атеист; Леший радостно улыбнулся, что на его обросшем лице всегда смотрелось жутковато, и радостно сообщил, что будет кому объяснить ему Заратустру, а Зара, самая мультирелигиозная из всех, вытянула цепочку с цацками из-под майки и стала перебирать звенящие подвески. Показала Маркусу свастику, тот отрицательно мотнул головой, отмел и египетский крест, кивнул на обычный. Зара оставила его на виду, остальные спрятала обратно, и тоже улыбнулась – священника в ее коллекцию соблазнений только и не хватало. Когда она увидела его воочию, то аж зажмурилась от удовольствия и промурлыкала: "Молоденький!" Маркусу на ухо. Священник походил на щенка: молодой, чернявый и глаза большие, влажные, перебегают с одного лица на другое, будто спрашивая "Ты мой хозяин?". Маркус усмехнулся, точно зная, какое у парня будет прозвище, а тот остановил взгляд на его лице и представился: "Томас Ортега". Томас Ортега, он же Щенок, прижился на удивление быстро и ладно, для бесед ему выделили прозрачный закуток в конце коридора, не чета роскошному кабинету последнего психиатра, стукача, как оказалось. Тут же защищала тайна исповеди. Маркус часто видел у него посетителей: и спокойного Кэпа, и незатыкающегося Лешего, и Китайца с непривычно почтительным наклоном головы, и Зару, которая стала самым частым гостем в кабинете. Томас сажал их спиной к стеклу, чтоб не отвлекать, и Маркус видел искренне участие на его лице, даже, когда Зара по первости пыталась его соблазнять, но постепенно ее спина расслаблялась, стали странно ломаться руки в разговоре, а морщины на лбу Томаса росли. Он, как доктор, выпускал гной, облегчая участь пациента, только вот сам пачкался в процессе. И Маркус видел, как дергаются его зрачки, когда кто-то проходит по коридору в момент беседы. Поэтому он не выдержал и через две недели потратил два часа своего личного времени, но затемнил-таки это дурацкое окно во всю стену. Когда он переодевался после тренировки вечером, то увидел Щенка в дверях. – Спасибо, – сказал тот быстро, перехватив его взгляд, – за стену. Прозрачность... отвлекала. Маркус кивнул, натягивая футболку, делов-то. Еще порадовался, что Томас не стал звать его на прием, умный. Позапрошлый эскулап в зубы получил за навязчивость, а у прошлого Маркус отсиживал положенное время в гробовом молчании. Виделись они в столовой, и тот стал садиться рядом с ним чаще, чем с другими, да еще в комнате отдыха. Маркус как ни заходил туда, там Томас с книгой. Маркус художественные книги, как и фильмы, не жаловал, они все были про другую, недоступно-заоблачную жизнь, земную. Поэтому не травил себе душу. Но узнав про наличие на корабле настоящей библиотеки, с живыми страничными книгами, пошел туда и нашел книги про религию, точнее про духовенство, точнее про монашество. Ну, что было, то было. Прочел все три залпом – это он умел и мог, если увлекался темой, то копал глубоко и уперто. Он так и техником стал, самостоятельно обучившись, выжал все из доступных материалов. Уточнил между делом пару непонятных моментов у Томаса, так и стали разговаривать, болтать ни о чем или обо всем сразу. Однажды, видимо, когда найденная библиотека закончилась или Томас просто взревел от скуки, Маркус увидел его издали, разговаривающим с Кэпом. Артикуляция губ выделяла слово "полевой священник" несколько раз, а решительный наклон головы Томаса, – вперед и вниз, – выдавал позицию "стоять насмерть". По опасливому наклону головы Кэпа, Маркус понял, что Томас выигрывает. И Кэп действительно уступил, взял на безопасную должность прикрытия, но со строгим условием: тренироваться рукопашному. Натаскивал его Маркус серьезно и основательно, без дураков. Томас неожиданно оказался блестящим учеником, схватывал все на лету, впитывал, как сухая земля воду, дрался с какой-то упоительной радостью, граничащей с фанатизмом. Он скинул весь жирок, какой был, мускулы окрепли, стали выпирать в нужных местах, лицо обострилось, а с новой франтоватой стрижкой, – Зара постаралась, – Томас стал выглядеть совсем юным. В первом бою он не подвел, хотя тот выдался пакостным. Все, что было связано с Венерой, Маркус считал пакостным. Безумных ученых Маркус ненавидел. Одни летающие пузыри чего стоят! А уж идея подвижных камней, которые строят дом по памяти? Как вообще можно жить в доме, который условно живой? А вдруг ему придет в голову… приластиться, как собаке? Или удушить, как анаконде? Никаких сбоев, – строго обещала реклама, в будущем естественно. Пока, на первых разработках, сбои были огромные и агрессивные. Маркус отбивался от больших камней дубинкой, он редко стрелял на Венере (в пузырях-то!), а Зара и Томас загоняли мелкие камни в загон, где остальные крошили их стационарным лазером. Та еще работка. Ученые были благодарны, устроили вечеринку, будь здоров, толпа была огромной, выпивки – море. Маркус ушел, когда Леший полез танцевать на стол вместе с какой-то пожилой дамой. Реально пожилой – лет девяносто, не меньше. Когда начинался самый угар, Маркус предпочитал сохранять трезвую голову (в пузыре-то!) В комнате отдыха, которая являла собой маленький закуток с круглой крышей, как в планетарии, никого не должно было быть. Маркус замер, углядев темный силуэт в большом полулежачем кресле. Томас тоже тревожно вскинулся на пришедшего. Оба мгновенно расслабились, узнав друг друга. Томас сощурился на совершенно трезвого Маркуса, который вытащил из стены второе кресло и сел рядом. – Ты же пил постоянно. – Один бокал все время. Шифровался, – пожал плечами Маркус и откинулся в кресле, глядя на яркое звездное небо. Потолок проецировал съемки Хаббла–3000, а не эту серую булькающую муть, что считалась на Венере небом. И добавил, будто это все объясняло: – Венера. В первый раз на Венере какой-то ученый пытался объяснить Маркусу, что с ним случится, если жилой пузырь прохудится. Но Маркус не слушал. Разорвет ли его сразу, сварит, сожжет или последовательность будет иная – плевать. Там был огонь. Маркус ненавидел огонь, а сильнее Венеры он ненавидел только Меркурий. Хорошо, что там временно свернули базу. Они лежали в уютной тишине и смотрели на красивое звездное небо, пока снизу не стали доноситься ритмичные звуки какой-то современной мелодии. Звуки были почти не слышны, но казалось, что пол трясется в их такт. – Блядь, – с чувством выплюнул Маркус, – ненавижу эту песню. Легкий смешок со стороны кресла Томаса был ему ответом и поддержкой, а потом Томас стал тихонько насвистывать себе под нос что-то, затем вошел в раж и стал петь, громко и мелодично. Песни были незнакомые, старинные, но казались идеально подходящими под это звездное небо. Потом был Титан с учеными-отморозками, живущими подо льдом, отдушина после Венеры. Следом Игора – самый легальный из всех нелегальных корабль-казино; потом разборки на Луне; и, наконец, десант на грузовой корабль, где случилось неизбежное – Томас убил человека. Не робота, не монстра, не живые камни, а говнюка и отморозка, но человеческого роду-племени. Томас замер над мертвым телом, Маркус видел, как расширяются его глаза, как наливаются виной, будто свежий бинт кровью. Он чертыхнулся под нос, дернул Томаса себе за спину, и так и пятился, точечно отстреливаясь и прикрывая собой Томаса всю дорогу отступления. На базе он насильно влил в него маленькие стопки обжигающего спирта. Томас отмахивался, пытался отбиваться поначалу, но Маркус твердо зафиксировал его голову, крепко, до болезненно оттянутой кожи, сжав темные волосы на затылке кулаком. – Пей, – упрямо повторял Маркус, глядя прямо в глаза, и лил в него стопки одну за другой. И того отпускало, затягивая в алкогольное забытье. А наутро Маркус держал его над грязно-ржавым унитазом, пока Томаса выворачивало внутренностями, болью и чувством вины. С этого момента Томас стал тенью Маркуса: он жался к нему в комнате отдыха, на вылазке, в столовой, в душевой. Он входил в помещение и первым делом отыскивал глазами Маркуса, тут же шел к нему, будто тот его костыль, без которого ни ходить, ни бегать не получается. И появилась в нем эта паскудная потерянность, больная темень в глазах, от которой у Маркуса зло сжимались кулаки. Через пять дней после убийства он впервые пришел в кабинку Томаса. Тот вскинул глаза на посетителя и засветился джокондовой улыбкой. Маркус поставил автомат в угол, – он шел с тренировки, в неурочное время,– подошел к Томасу и ловко сдернул с него воротничок. Потом сел напротив. Томас приоткрыл рот от удивления и нахмурил брови, но молча наблюдал, как Маркус со знанием дела прикладывает воротник к своей шее. Гибкая полоска обогнула шею по нужному размеру, щелкнула замком и засветилась. Томас потрясенно смотрел на светящийся прямоугольник белого света, потом поднял взгляд и выдохнул: – Как? – Ну, кому-то иногда нужно было выполнять определенные… ритуалы священнослужителя. Угадай, кто этим занимался до тебя? – Ты уполномочен? – черные ресницы, что крылья бабочки, трепетали как на сильном ветру. – А то не видишь? – будто воротничок на любого сядет! Маркус вздохнул и все-таки добавил: – Да, я уполномочен. А теперь, покайся, сын мой. Томас смотрел на него, как внезапно прозревший, с благоговением и слезами в глазах, потом он плавно стек с кресла на пол, встал на колени и уткнулся лбом в колени Маркуса. – Прости мне, ибо я согрешил. Я убил человека. Теперь он не жался побитой тенью, теперь он просто искал его общества. Сопровождал даже в ночные рейсы по борделям. Выходя из комнаты уединения (Маркуса каждый раз забавляла эта созвучность с исповедальней Томаса), он заставал Щенка в окружении свободных проституток: они сидели кружком вокруг него, забывая все показные ужимки и зазывные позы, мирно беседовали с ним, как с младшим братом, смеялись обычным смехом, а не грудным, и лица у них были расслабленные, умиротворенные. Маркусу даже совестно было забирать Томаса так скоро, он старался подольше задерживаться в комнате, иногда просто садился спиной к двери и подслушивал отголоски женских разговоров. Что ни говори, а у Щенка был талант. Маркус привыкал к нему. Как и его ребята привыкали. Например, к тому, что на место в столовой слева от Маркуса больше никто не садился – это было место Томаса. А еще, если того не было рядом, то все спрашивали о Томасе Маркуса, и тот к своему собственному удивлению всегда мог ответить точно. И это тревожило Маркуса все сильнее и сильнее. Однажды, он не остался обедать в столовой, а пошел с едой к себе в каюту. Через минуту Томас стучал в его дверь. – Что такое, – рявкнул Маркус, не пуская Томаса внутрь. – Все в порядке? – Я просто хочу побыть один, – он захлопнул дверь, аппетит пропал, в каюте не сиделось. Томас ждал его под дверью, сидя на полу. Это действительно раздражало, а раздражение Маркус хорошо снимал давно проверенным способом. В тренажерном зале он выполнил двойную усиленную тренировку, не отвлекаясь на тень Томаса, маячившую на периферии. Тот ждал его на ринге. И Маркус, выжатый как лимон для сока, полез к нему драться, по-научному – спарринговать. Томас был молодцом, гордость от ответных ударов перевешивала боль от них же: хорошо обучил, качественно. Через пять минут безостановочного спарринга в диком темпе, они стояли в углу ринга, повиснув друг на друге, как марионетки у которых лопнули нити. Сердце у Маркуса билось амплитудой от колена до темечка, в животе мутило. Пот на коже смазывался о другое тело, Маркус дышал куда-то в затылок Томасу, сил двигаться не было. – Маркус, что? – шепнул в ухо Томас. Его руки крепились замком на потной спине, чтобы не соскользнуть по мокрой коже. – Нормально, – шепот был едва слышен, но губы вроде двигались. Маркус чувствовал, как они касались волос на затылке. Они стояли так дольше, чем дрались, сердце Маркуса перестало скакать диким зайцем по коленям, муть в животе отступила. Маркус отлип от Томаса, тот нехотя расцепил замок на спине, обхватил ладонью плечо Маркуса, пошарил тревожным взглядом по его лицу, а потом потянул сесть на пол, бок о бок, прислонившись к боковым опорам. – Знаешь, тебя называют Айс, Лед, – начал Томас и Маркус, фыркнув, рассмеялся. – Знаю, – сарказм выдохся, не начавшись, – все зовут, кроме тебя. Только ты всегда по имени. – Я когда первый раз услышал, мне почему-то страшно стало, – Томас виновато улыбнулся, – Лед – он такой хрупкий. – Айс – сокращенно от Айсберг, – ухмыльнулся Маркус и похлопал Томаса по коленке. Тот неожиданно перехватил его ладонь и переплел их пальцы замком. – Я боюсь, что ты растаешь, – под таким серьезным въедливым взглядом шутить было неловко, но Маркус попробовал: – Ты с Лешим переобщался, по части эзопова языка – он спец. – И тут же добавил: – Когда улетаешь? – Что? – Томас отшатнулся всем телом от вопроса. – Тебя ж откоммандировали не навсегда, время конечное. Томас побледнел: кровь резко схлынула с лица, оставив темное пятно губ, пальцы крепко сжали ладонь Маркуса, вжимаясь ногтями в кожу. – То-то, – сказал Маркус, будто ему самому было все понятно, выпутался из хватки Томаса, с трудом поднялся и пошел на выход. Томас пришел к нему поздним вечером, поскребся в дверь, как Щенок, оправдывая прозвище. Зашел смурной и с бутылками, сам сгонял в бордель за выпивкой. – Ты видел документы? – хмуро уточнил Томас. Маркус кивнул. Они тогда молча и на пару надрались. Томас вырубился на его койке, а Маркус, чертыхнувшись, поплелся в его каюту, условия-то спартанские, места мало. Утром его разбудила Зара, оказывается Щенок мало того, что дверь не закрывает, так еще и принимает с самого утра. – А где святой отец, – неуверенно спросила Зара и комично заглянула под узкую полку-кровать. – У меня. Не буди. Пьян. – Жопа ты, Айс. Гнобишь парня, а он надышаться на тебя не может. Маркус моргнул: три предложения – три промаха. Хотя первое может где-то близко к десятке. То, что он тоже пьян и немного побит – никто в расчет не брал, а вот разбитую губу Томаса заметили все и в вину поставили. Вечеринку закатили знатную. Не как на Венере, но от души. Проститутки плакали, все лезли к Томасу обниматься, говорили ему кучу ласковых слов, Маркусу оставалось на такое чудо только глазеть и вспоминать какими бесчувственными отморозками все на самом деле являются. А Томас как всегда прижимался плечом к его плечу, упрямо тянулся обратно, если Маркус пытался отклониться. И Маркус сдался: положил ему руку на плечо, Томас тут же, только этого и дожидаясь, нырнул в его объятия, еще и позорно шмыгнул носом, а потом долго не отлипал. И Маркус не торопился его отпускать, в последний раз все-таки. – У тебя отпуск длинный скопился, – наконец слегка отступил Томас. Маркус пожал плечами, не соглашаясь, не возражая. – На Землю не хочешь? Больной вопрос, несбыточный. Хотеть-то можно, только зачем? Где он, а где Земля? – Там цены заоблачные, – попытался несмешно отшутиться. Томас улыбнулся и протянул ему… нечто. Ключ Маркус разглядел в последнюю очередь. В глаза бросились два искусно вырезанных черных крыла: тонкие, с прорезью, но прочные, не согнешь. – Из живого камня? – приподнял брови Маркус. – Из мертвого и освященного, не бойся, сам делал, – Томас слегка покраснел,– в ключ вшит адрес. Жду тебя в любой день. Приезжай. Он серьезно посмотрел ему прямо в глаза, глубоко куда-то, куда и Маркус-то не любил заглядывать – Приезжай,– повторил Томас и Маркус осторожно положил ключи с брелком в самый надежный карман. И несколько недель потом смотрел на эти крылья и маялся: чего проще – бери отпуск и езжай, вперед. И сам же себя ругал: основные правила в жизни были – не привязываться и смотреть на вещи трезво, и вот гляди ж ты – прикипел к пацану, да еще пытается строить воздушные замки про Землю. Маркус спрятал ключи подальше и нырнул с головой в работу, он почти не думал о Томасе, не вспоминал. Только внезапно накрыло тоской, жуткой, звериной, незнакомой. Она грызла изнутри, отъедала силы и сны. Потому и схватил пулю, а ведь тридцать лет без ранений. Очнулся он в госпитале, и, увидев перед собой бледное лицо Томаса, подумал, что глюк. Только уж больно для глюка вид щетинистый и хмурый, видимо настоящий. Маркус в удивлении приподнял на миллиметр брови и прохрипел: – Томас? Тот вздрогнул, захлебнулся воздухом и сжал его ладонь. Оказывается, он вытребовал у Кэпа доклад обо всех ранениях Маркуса, если таковые случатся. А Кэп согласился, сделал Томаса первым "лицом оповещения" и когда дело швах, Томас узнает об этом первым, как, например, жена и муж Зары, которые ничего не знали друг о друге (Маркус все надеялся на их эффектную встречу в случае ранения Зары, но пока не фартило). В следующий раз, когда Маркус открыл глаза, Томас опять сидел рядом, читал его историю болезни. Файл был без подложки и Маркус видел прозрачный экран и зеркально отображенные буквы. – У тебя будет искусственная ключица. Маркус пожал плечами – не привыкать, и опять закрыл глаза. – Отдыхай, – прошептал Томас ему на ухо и, кажется, поцеловал в лоб. В третий раз, когда он очнулся, чувствуя себя почти здоровым, Томаса уже не было, его короткий отпуск закончился. Но он оставил ему много фильмов и книг. К нему приходили: молчал Китаец, забрасывал ненужной информацией Леший, докладывал о состоянии здоровья Кэп. Технически его уже можно было назвать киборгом, но Кэп рявкнул "отпуск по состоянию здоровья" так сильно, что уши заложило. Маркус не стал спорить. Зара пришла и смотрела на него с жалостью. – У тебя охрененное слепое пятно в отношениях, – только и крякнула она, мотнув лысой головой. Маркус вовремя прикусил "кто бы говорил", все-таки ее перебор был лучше его недобора. Да и парочка проституток говорила ему нечто подобное, когда отказывалась брать деньги за услуги. Зара оставила ему записи, как оказалось, с собственного визора. Маркус свои никогда не хранил, скидывал только то, что требовало начальство, а так полагался на собственную память. Ему было любопытно посмотреть чужое видение, да и фильмы Томаса усыпляли. Записи были выборочные, только с Томасом. Маркус улыбнулся на реакцию Томаса во время первого соблазнения: стремительная атака Зары – голая нога, грудной голос, грудь вперед, и постыдное поражение – офигевшее лицо Томаса. Поэтому, видимо, Зара и оставила этот кусочек личного, для смеха. Потому что остальное все было про него и про Томаса. Вначале он даже не понял, что это про него: вот Томас с теплотой смотрит кому-то вслед, а вот он поворачивается и на лице его участие, забота, но без этих теплых искорок в глазах. Томас, которого видела Зара, был не такой, каким его помнил Маркус: на записях он был более подтянут, собран, профессионал. Или ему просто так показалось потому, что с ним Томас был открыт весь до донышка, и Маркус думал, что он так со всеми, а нет. Вот они спаррингуют, Томас сияет от первой похвалы, они начинают заново, крупный план полуголых тел, Зара же. Вот он хлопает Томаса по плечу около кучи обездвиженных камней и Томас растекается радостной улыбкой. Вот они в комнате отдыха все вместе обсуждают что-то, а Томас с Маркусом глядят друг на друга и трепятся о монахах-отшельниках. Вот Томас, уставший, после Игоры, но какой-то до крайности довольный улыбается ему самым краешком губ. Маркус сказал "стоп", приблизил изображение, еще увеличил, сказал "черное" и "ретушью", добавил старины и распечатал во врачебный кабинет, перед выпиской получит со всеми документами. Вот они сидят голова к голове в столовой, Томас жмется к его плечу, не прикасаясь к сидящему рядом Кэпу. Вот совсем сталкерская запись, где они в дальнем углу комнаты, сидят в глубоких креслах, даже на большом увеличении видно только силуэты голов, наклон головы Томаса в его сторону, его ладонь лежит на предплечье Маркуса. Маркус помнил этот разговор от и до, он тогда рассказывал ему про свою семью, как мама и папа – ученые, порезали друг друга под воздействием вышедшего из под контроля газа собственного же изобретения. Папа преуспел больше – мама умерла раньше. А Маркус остался в собственности Корпорации, кредит же родители не отработали. Маркус ненавидел ученых. А Томас тогда рассказал ему о своей тоске, которая погнала его в космос, о глухом одиночестве, которое топило с головой. Они тогда разошлись во мнениях: как много где и в чем. Маркус свое одиночество пестовал, просто знал, как хреново бывает терять того, к кому привязался. Маркус выключил голограмму и откинулся на подушке, устал. Продолжил смотреть вечером. Постепенно на записях Зара стала чаще отводить глаза. Если раньше она следила за каждым их шагом, фокусируясь на лице молодого священника, его теле, то потом это отступило. Их объятие на прощальной вечеринке она засняла мельком, со спины Маркуса, но лицо Томаса запечатлеть успела. Крепко сжатые губы, в глазах отчаяние и надежда. Когда он выпутался из рук Маркуса, это все стерлось, на лице – печальная улыбка. У Маркуса кольнуло в грудине, в человеческой части. И этот голос, просивший "приезжай" – он действительно имел это в виду. Поэтому Маркус не сильно упирался, когда Кэп все-таки настоял на отпуске. Решительно кивнул сам себе перед зеркалом, он отправился на Землю. Земля была огромной, светлой. Пространство оглушало. Даже под землей, в метро, он помнил об этом просторе. В автобусе он прикорнул, долгий перелет, без привычной гипо-скорости, неожиданно выбил из колеи. Когда автобус подлетел на нужную остановку, Маркус долго моргал в утренние солнечные лучи. Квартира была крохотной по земным меркам и огромной по сравнению с каютой. Никого не было. Маркус ожидал увидеть перевалочный пункт, обитель нуждающихся для разных сирот, стариков и солдат. Не сезон видимо. В холодильнике стоял контейнер с надписью "Маркус". Маркус поел, потом залез в душ, помылся, как привык, экономя воду, растянулся на диване и заснул так глубоко, что не заметил прихода Томаса. Тот сидел около дивана, улыбка – глупее некуда. – Ты приехал. – Ты приглашал. – Я уж не надеялся. Если б не пуля, ты бы так и гонялся за преступниками. Маркус не мог возразить. – Наверное. А в твоем холодильнике так бы и стояла еда с моим именем? Томас кивнул. – Надежда, она та еще сука, живучая. И улыбнулся широко и ясно. Так как Маркус приехал неожиданно, Томас работал, и не мог проводить с ним все время. Отпуск он уже потратил на госпиталь, так что оставалось ждать выходных, в которые Томас собирался отвезти его на море. Маркус завис на этой мысли: они и море, вживую... Одинокие дни в ожидании Томаса, он коротал на крыше, сбил замок, закинул матрас и любовался на небо, попивая холодное пиво. Так можно было лежать бесконечно. Только вот в четверг Томас задержался без предупреждения, а он никогда так не делал. Маркус нахмурился и побрел к школе, в которой у Томаса было молодежно-христианское собрание. У школы тихо стояли служебные машины, которые даже без окраса ни с чем не спутаешь. А еще два мужика в форме отчаянно спорили о полномочиях. Маркус спокойно просочился мимо толпы военных в гражданском, и толпы военных в форме, через черный вход зашел в школу. Потому что желания что-то сделать, злости, опыта и умения у него было больше, чем у всех собравшихся. Из обрывков разговора, он сложил картину о группе террористов-религиозных фанатиков, такие обычно в живых ни себя, ни заложников не оставляют. Он шел по пустынному коридору расслабленной походкой, в джинсах Томаса и его футболке, только ботинки были его, военные. Волосы, отросшие за больничный период, он взлохматил, максимально по-пидорски, и зычно крикнул на весь коридор: "Томас, ты где? Ужин остывает!". Здоровяк втянул его в центральный зал секундой позже. Маркус за секунду оценил ситуацию: четыре бугая, заложники, – все целы, – в углу, за электрической сеткой, основание которой разбросано по полу. Бугаи вооружены до зубов и без масок, следов от фальшивых лиц на шее тоже не видно – плохо дело. Маркус улыбнулся мужику с автоматом перед собой и спросил: – У вас тут репетиция? Томас не предупреждал. Говнюк перед ним презрительно фыркнул, дав Маркусу нужную секунду. Он выбросил ладонь правой руки ему в горло, вгоняя кадык глубоко в шею, одновременно с этим кинул брелок с крыльями точно в выключатель (ура школам, где свет по хлопку невозможен в принципе). Он бы справился и со светом, но не хотел, чтоб дети видели. Ночной визор наверняка был только у Томаса. Да и эффект неожиданности всегда эффект неожиданности. Он шагнул ко второму бандиту, резко выдернул у него автомат, им же и оглушил. Кинул оружие в висок третьему, который рванул в сторону заложников, и тут уж прилетело и ему. Бугай, втащивший его в зал, напал сзади, Маркус успел отклониться в нужную сторону, но нож размером с меч почти отрубил ему правую руку. С левой бы такой фокус прошел, а в правой нож просто застрял в титане. Рука занемела и отнялась. Маркус выдернул застрявший нож левой рукой и ткнул им не глядя назад, в глаз отморозка, потом присел, поднял автомат первого бандита и аккуратно прицелившись (после пузырей-то!) подстрелил последнего бандита, тот как раз пришел в себя после удара винтовкой и направлял оружие на заложников, которые были на прямой линии выстрела и маркусовой винтовки тоже. Бандит рухнул. Маркус огляделся: повернул мужика с ножом в глазнице на бок, чтобы ножом не отсвечивал, детей не пугал. Потом поднял брелок, включил свет и спокойно собрал узлы электрической сети. Вся схватка длилась меньше минуты. Томас и все дети, а также молодые девушки, много молоденьких девушек, смотрели на него во все глаза с нескрываемым потрясенным восхищением во взгляде. Томас отмер первым и бросился осматривать его руку. Спецназ, надо отдать ему должное, перестал цапаться с кем он там цапался, и среагировал на выстрел. Как Маркус и думал, дело-то секундное, а дознание – на несколько часов. Техник повозился с его рукой полчаса, залатал на время, но наказал явиться по освобождении и сшивать все аккуратно, кропотливо и долго. К дознаниям Маркус был привычен, сидел ровно, отвечал по делу. Седой капитан с живыми глазами, смотрел его файл и цокал языком от восхищения. Данные с визора Томаса они уже тоже должны были отсмотреть. – Космо-отряд Корпорации? – Да, сэр. – До выслуги, небось, десятка осталась? – Я уже закончил основной срок, сэр. Заканчиваю первый дополнительный. Седой моргнул, поднял высоко брови: – 30 лет и пятерка? – Да, сэр – 35 лет оперативной службы на передовой? – Да, сэр. Седой еще раз заглянул в файл. – С 16-ти, что ли? – С 15-ти. – Тогда 36. – 35 за вычетом больничных и медусовершенствования, – про три года подготовки, он говорить не стал. Седой присвистнул, скрывая этим какое-то матерное слово, потом посмотрел на него заинтересованно: – На Земле не желаешь поработать, сынок? Такой-то опыт передавать надо. – Боюсь, сэр, это невозможно по независящим от меня причинам. А то он не знает, что Корпорация в своих людей всеми клыками вцепляется. Да и откуда ему знать? Вот Земля – вот все остальное. Все остальное – где-то там и неважно. Седой прекратил допрос и отпустил его, но около самой двери все-таки уточнил: – То есть, ты сам не против тут задержаться? И Маркус не стал лгать. – Я? Нет, сэр. Не против. Он пересказал разговор Томасу, после подогрева остывшего ужина, вина и просмотра схватки с визора Томаса. Маркус внимательно отследил свои действия и вздохнул облегченно: – Не прикопаются. Да и Седой, кажется, мой фанат. – Удивительно, с чего бы это, – Маркус чувствовал, что в этих словах должен быть сарказм, но звучали они так мягко и с нежностью, что Маркус понял одно: Томас не сомневается, что Седой про Землю серьезно говорил. – Было бы здорово, если б ты смог остаться на Земле, – улыбнулся Томас, не отрывая от него взгляда, – жил бы у меня. Тут Маркус хотел огрызнуться, потому что нельзя так дразнить, но зазвонил телефон. Седой по-деловому, но с радостным энтузиазмом сообщал, что начальство о переводе не против, дело за Маркусом и небольшой битвой с бюрократией, и он не торопит, нет, но завтра с утра нужен ответ, и документы, и сам Маркус, заодно и руку залатают. Маркус завис, глядя в пространство. Седой действительно серьезно. Томас деликатно ушел, когда оказалось, что звонят Маркусу и теперь звенел на кухне бутылками, выбирал вино, а Маркус все смотрел в одну точку и смотрел туда, где как раз висел шарик-проектор. На котором светилась красным заглавная буква "М". Маркус моргнул, пытаясь прийти в себя, наклонил голову, они смотрели его схватку, если она записана на этом носителе, то не зря же на нем буква его имени. Маркус протянул палец и вытянул светящиеся буквы дальше, удлиняя надпись, гласившую "Маркус". Он сглотнул и щелкнул пальцами, включая проигрыватель, отмотал ближе к началу: там был он. Маркус мотнул в одну сторону, крутанул пальцем в другую, везде – он. Томас, как и Зара, скидывал все нужное за день, у визора памяти на 24 часа, значит, он компилировал каждый день... Маркус мотнул в самое начало, где была его улыбка и "Здравствуйте, я – Томас Ортега". Как-то слишком много всего за день случилось. Томас тихо вздохнул на пороге. Маркус скосил на него один глаз: тот в темноте казался странно коричневым. Маркус сфокусировался, а нет, просто красный. – Тут я, – махнул он рукой на замершую в паузе картинку собственного лица. – Да, – согласился Томас и сел на дальний край дивана. – А у тебя на всех такие есть? Зару посмотреть можно? За исключением тайны исповеди, конечно. – Нет, других нет. Только ты. Маркус кивнул, еще раз кивнул, завис, разглядывая собственную улыбку. – Зачем? Томас пожал плечами, отвернувшись, потом посмотрел прямо в глаза: – У тебя когда-нибудь лучший друг был? Настоящий? Маркус взял у Томаса бутылку и глотнул из горлышка. – Даг. У тебя? – Джессика. Была, – Томас рассмеялся и тоже глотнул из горла, – я все испортил. – Переспав? – догадливо хмыкнул Маркус. – И это тоже. Не срослось, расстались. У тебя? – Погиб, – Маркус откинулся на спинку дивана, – больше 30 лет прошло. – Как? – не взгляд, а лазер. Жжет. Вот кого в дознаватели надо. – Подорвался, прямо передо мной разлетелся. На меня попало. Вот тут, возможно, его костяная крошка, – Маркус показал пальцем на небольшой, выпуклый белый шрам над ухом, над человеческим ухом, – меня тогда тоже знатно изрешетило, думал, не выживу. Но оклемался, Корпорация денег уйму вбухала. Я ж фактически киборг, ты сам медкарту видел. Томас кивнул, а потом, слабо улыбнувшись, сказал: – Ты спас меня сегодня. Спасибо. – Ты б тот спецназ до вечера ждал. А у нас действительно ужин стыл. Томас улыбнулся более уверенно. Маркус положил щеку на спинку дивана лицом к Томасу, весь перетек на этот бок. – У тебя там девки… девушки симпатичные были. Как думаешь, у меня есть шанс с одной из них? – Запросто. После сегодняшнего-то? Ты ж себя видел. – А они нет, – засмеялся Маркус, – визор с ночным, наверное, только у тебя встроен. – Но ты ужасно героически выглядел. В окровавленной одежде, около горы трупов, спокойный, как... айсберг. Белого коня не хватало только, для девчачьей мечты… Маркус улыбнулся, но взгляд у него застыл. – А вообще... христианки эти твои. Поздно начинать. Со шлюхами просто и понятно, а тут еще выпендриваться надо. Не привык. Он откинулся на затылок, посмотрел в потолок, в груди ныло, оттаивало что-то, будто отогреваясь. – Козел ты, – рявкнул Маркус внезапно, – говорил, боишься, что я растаю, а сам и плавишь, как специально. Томас на секунду отшатнувшись, спросил осторожно: – Это из-за Дага? – Из-за Дага. Тыщщу лет его не вспоминал, оказывается все равно больно. Из-за Земли. Это как в раю побывать, а потом обратно в подземелье. Из-за девок этих нормальных, самой возможности закрутить с ними, а не со шлюхами, как обычно. Из-за верности твоей щенячей, дружелюбности юродивой. Отвыкать тошно будет. – Зачем отвыкать? Я же слышал разговор, ты можешь остаться. И вот как ему объяснить, что это невозможно? Переменив тему? – А с девками… девушками теми ты б сам закрутить мог, – и фыркнул тут же,– если б не сан, конечно, и не заглушка. Томас очень осторожно крутил горлышко бутылки в ладонях, пока Маркус не выхватил бутылку себе, потом поднял взгляд и сказал натянуто спокойным голосом: – У меня нет заглушки. Маркус прыснул вином и спросил: – Что? Ты рехнулся, что ли? – У меня нет заглушки, – повторил Томас, – аллергическая реакция на препарат. ноль ноль целых процента – это я. – И ты… – Маркус не находил слов. – Держусь на силе воле, – улыбнулся Томас, – по старинке. – У тебя должна быть привилегия, – Маркус помнил свои долгие месяцы вынужденного воздержания, после которых у проституток оставались синяки от его страсти. – Позволен один постоянный партнер, – Томас смотрел на него пристально, не моргая, что-то вкладывая в этот взгляд. А у Маркуса внезапно кончился воздух, и не вдыхалось, и кликало в голове натужно, клик-клик: "Маркус", брелок с крыльями, взгляд в душевой, улыбка, объятие, теплое чувство в груди. Клик-клик. Это было слишком… – Зара знала? – Сразу просекла, – улыбнулся Томас, глаз не отводил, – потому и атаковала. Я думаю, она вообще про теорию глушения либидо не в курсе. Партизанка хренова, намекала только. А ты теперь сиди тут с зависшими мозгами и нехваткой воздуха. Ну, на кой черт Томасу убийца-камикадзе, наполовину машина, да к тому же мужик? – С Джессикой значит, у тебя не срослось, – начал он издалека, все еще пытаясь согнать мысли хоть в одну логичную кучу. Томас неожиданно сидел совсем близко, касался коленкой, потом придвинулся еще, и они коснулись бедрами. Маркус опустил взгляд вниз, медленно поднял обратно. Томас нервно, по-змеиному облизывал пересохшие губы. – Томас, – начал он сипло и прокашлялся. – Томас, – повторил он, – не намекаешь ли ты, что… – Хочу, чтобы ты был этим партнером, – твердо и уверенно сказал Томас, глядя прямо ему в глаза. Маркус кивнул, но отвиснуть так и не смог. В мозгу реально закоротило. – Я? Томас кивнул. – Я? – Маркус притянул к себе потемневший экран, посмотрелся в него, как в зеркало. Томас откинул экран в сторону, притянул Маркуса за подбородок пальцами и решительно поцеловал в губы, легко и быстро. – Ты, – повторил Томас, – я давно хочу предложить. Трусил сильно. Собирался после моря. Маркус открыл рот, закрыл. – Это было внезапно, – пробормотал он. Томас засмеялся заливисто и громко, привалился к нему боком и смеялся так, пока из глаз не потекли слезы. – Не зря тебя Айсбергом зовут, да? Маркус кивнул и осторожно, будто на пробу, положил руку ему на плечо. – И тебе разрешат иметь в партнерах мужчину? – Ты сам говорил, что фактически ты – киборг, а это может быть лазейкой. Томас серьезно думал об этом, как Седой о его переводе на Землю. Слишком быстрые перемены, такие всегда проходят с косяком. Маркус не знал, какие аргументы привести в пользу безумности данной идеи, ее феерической нежизнеспособности. – Сколько у тебя было женщин? – внезапно спросил Маркус, Щенок просто не знал, во что ввязывается, вот и все. – Две, – слегка запинаясь, ответил Томас, и Маркусу вмиг стало любопытно, а кто же вторая. – Томас… – вздохнул Маркус, – у меня были сотни баб, тысячи. – А мужчин? – упрямо выпятил подбородок Томас. И это было правильным вопросом, с подковыркой. – Ни одного. – У меня тоже, – Томас приподнял брови, на лице странная уверенность, – в этом мы равны. – Тогда с чего ты... как ты… хрена тебя угораздило-то? – Маркус не знал, как сформулировать, но Томас понял. Он до странности всегда его понимал, чуял, как собака. – Случилось, – пожал плечами насупившийся Томас, – прилетело. Накрыло. Захотел. Влюбился. От последнего слова у Маркуса заныло в межреберье. Непривычная собственная нервность пугала. – Придурок, – рявкнул он, отставляя бутылку,– сам же говорил, что одного партнера можно только. А какой из меня партнер, окстись. Навыки только для убийства, пол тела из металла, с башкой – беда, да еще в отношениях – балда полный. Все так говорят. – Люблю, – у Томаса сузились глаза, и смотрел он очень сердито. От этого горделиво-обиженного взгляда сердце ёкнуло, внезапная вспышка раздражения погасла, как ее и не было. – Дурачок, – вздохнул Маркус,– я же не могу… не смогу… не знаю как… Внезапно Томас накрыл его рот ладонью и качнул головой. – Тебе и не надо, если не хочешь. Можешь ходить по своим бабам, как привык. Не светись только сильно, а то донесут на развратное поведение. Просто живи у меня. Будь рядом. Со мной. И опять вспышка злости вернулась кометой. Ну, вот никто его по таким эмоциональным горкам не катал, как Томас. Маркус скинул ладонь с губ, наклонился ближе и зло зашептал: – Предлагаешь мне блядствовать, будучи в супружеских отношениях? Томас моргнул, отпрянув. На его лице отразилась такая растерянность, что Маркус, не сдержавшись, улыбнулся, наклонился еще вперед и потерся кончиком своего носа о нос Томаса, потом отодвинулся на прежнее место. Томас смотрел беспомощно, открыто и выдирающе душу честно. – Не предлагаю. Не хочу. Не обещаю даже, что не буду ревновать. Тем более имея на тебя официальные права. Но я понимаю, что член по щелчку не встает, – на последней фразе Томас прикусил губу, и отвернулся. А у Маркуса жалость, ярость и нежность, тесно обнявшись, заплясали в груди дотоле невиданный им танец. Теперь он положил ладонь на губы Томаса. – Ты делаешь мне предложение или нет? – и убрал пальцы, давая ответить. – Делаю, – еще и кивнул Томас. – Принимаю, – Маркус откинулся на диван обратно, – не знаю, сколько у меня займет времени, но секс у нас будет, обещаю. Он дал утром ответ Седому. Сам себя боялся, чувствовал себя подвешенным в невесомости, никуда не приткнуться, не знаешь где вверх, где низ, а уж в космосе он плавал, было дело, еще с Дагом бежать пытались. Сравнить есть с чем. Только бюрократия ставила ни с чем несравнимые препоны. Вот поэтому он всегда саботировал собственное повышение по службе: все эти бюрократические нюансы выводили его – Айсберга! – из себя так сильно, что белело перед глазами и кого-то он, как правило, посылал, хорошо, если словами. Считать ли искусственное ухо, как часть киборговости или отлепить его и он – человек? Вот ведь, блядь, задачка. Но если его признать фактически техно-человеком, то срок выслуги увеличивается, правда, если увечья наносились во время службы, то там своя лабуда. Но человека мужского пола не оформят в партнеры мужчине-священнику, а вот киборга – условно мужчину – запросто. И без земной регистрации, которую дает партнерство, его не возьмут в земной отряд. Блядь! Маркус плюнул и отдал это дело на откуп Седому и Томасу. Те неожиданно отлично сработались, и когда Томас принес ему огромный талмуд на подпись – поставил отпечаток, не читая. А потом смеялся, ржал, как с укуренной юности не делал, над томасовыми объяснениями. Маркус был как свет в теории двадцатого века. И тем и другим. Во время службы ему полагалось снимать синтетическое ухо и быть человеком, а с Томасом – только с ухом. Не дай хрен в постели отвалится! По слухам, – в правдивости которых Маркус не сомневался, – все это продавила жена Седого, отличный юрист и знатный оплетальщик. Маркус заочно трепетал от этой женщины и переполнился огромного уважения к Седому, который, кстати, подогнал им часовую прямую выделенку из своего кабинета – пообщаться с командой. На удивление все радовались за него. Зара, появившись на экране, сразу заорала "переспали ли они, дебилы такие, наконец", на что резко покрасневший Томас с достоинством ответил: – Еще нет, но, собираемся. Маркус промолчал, но кивнул в подтверждении. Эта "бумажная" волокита по ощущениям тянулась долго, но внезапно же быстро кончилась. Им проштамповали пальцы, прямо в церкви, где они писали очередные пояснительные, конечные на этот раз. И сразу же Cедой притащил его в академию. С десяток молодых (в их возрасте у Маркуса уже треть контракта истекала, но не суть) и горящих энтузиазмом ребят смотрели на него со смесью скептицизма и восхищения. Видать, видео с томасова визора обошло всех, имевших допуск к секретности. Тренировки были… щадящими. Это его в детстве натаскивали "сделай или умри", потому что в космосе не действовало земное законодательство, а здесь защита была даже у террористов. Постепенно он стал втягиваться в ритм и чувствовать свое место, его твердость, незыблемость. До этого случившееся казалось райским сном, видением, которое вот-вот двинет тебя по лицу со всей дури, глумливо смеясь "поверил, наивный?". Томас ждал его дома, готовил ужин, расспрашивал о прошедшем дне, сидел с ним на диване и показывал свои любимые фильмы, некоторые из которых Маркусу даже нравились, оказывается, их нужно смотреть в компании; водил гулять, на выставки, в парки, к друзьям в гости. Эта непривычная нормальность из пугающе-непривычной становилась ожидаемо-радостной. Маркус не ходил по женщинам. Татуировка-кольцо странно ощущалась на пальце. Он часто разглядывал ее, то и дело водил по ней пальцем. И копил сексуальное напряжение, хладнокровно и логично, собираясь направить все только на Томаса. Однажды Седой пришел на тренировку, где занималась и его дочь тоже, глаза его горели. Он раздобыл запись боя Маркуса из стародавних времен. Сердце у Маркуса ухнуло. Вычислить было проще простого. – Рэхбен? – только и спросил он, Седой кивнул. Конечно, ведь все остальное – засекречено и снято с визоров, а это было снято стационарной камерой в скальных коридорах Рэхбенской лаборатории до исполнения им 21 года, до установки постоянного визора, до подписания официального контракта, в который три предыдущих года службы милостиво засчитали, но записи боев не присвоили. Тело напряглось, Седой нетерпеливо включал основной голопроектор в центре зала. Курсанты столпились полукругом. – Говорят – огонь что такое. Одна точка съемки, сзади, зернистое изображение, Дага разносит на куски, вопль Маркуса, прущий на него мутант, который практически откусывает-отрывает его правую руку, Маркус стреляет ему в голову, снизу, из автомата прижатого между их тел, автомат трещит, лопается. Маркус бьет ботинком по коленям, паху, достает до локтя, отбивается бешено и целенаправленно. Оставляя руку, вырывается из хватки, до этого бьет лбом в зубастую морду, нос у того – слабое место. Чудище корчится, Маркус, шатаясь от потери крови, шарит в поисках аптечки, быстро вкалывает адреналин в сердце, кидается на врага опять, отпрыгивает от стены, ракетой бьет в гигантское тулово, метелит его о стену, пол. Стреляет сигнальной ракетой, рикошет, кровь и остатки Дага загораются в этом странном воздухе, загорается одежда Маркуса, чешуйки мутанта. Они бьются в рукопашной, остервенело, насмерть. Мутант сжимает его за пояс... Маркус отвел глаза, он помнил, как все внутри лопалось от этой хватки, острое и яркое воспоминание, тошнотворное. Не смотреть не помогает. Память услужливо вытащила все из своих закромов, к тому же звуки слышно. Хрип, звук ударов, ломающих кости, вой, стоны. Спасибо, что без ароматов. Хотя нос сразу наполнился фантомным запахом крови и горящей плоти. Он помнил, как отбивался собственной горящей оторванной рукой, как вытащив нож, хватанул монстра по незащищенной пластинами части тела, как токсичная кровь полилась на него, разжигая огонь сильнее, прожигая кожу. И адскую боль он вспомнил особенно сильно. Но Маркус теперь понимал Корпорацию, которая вытащила его с того света после такого. Красиво дрались, особенно в конце – в огне, полыхая. Грех не вложиться в такого бойца. – Какие тут увидели ошибки? – нейтральным голосом спросил Маркус, когда запись окончилась. У курсантов были белые лица, кто-то сдерживал рвотные позывы, Седой казался действительно потрясенным, без дураков. Вечером у него не было ни аппетита, ни настроения. Он молча скинул запись с визора на проектор, и сказал Томасу: – Все видели, наверное, и тебе следует посмотреть. Сам пошел в спальню Томаса и лег на его кровать, чтобы не смотреть по новой. Странно, он думал, что пережил это без проблем. Стал Айсом, вместо Дикого. Но помнить и видеть – всегда разные вещи. Как Верзила из стародавних времен, знал, что жена гуляет, посмеивался, шутил по этому поводу, но застав ее за этим делом – слетел с катушек, прибил обоих. Кровать сзади прогнулась, и Томас лег рядом, молча, обхватил его руками и просто держал, не зная, что сказать. Маркус и сам не знал. Плохая была операция. А Томас просто лежал и держал его в объятиях, просто был рядом и не собирался никуда деваться. Маркус повернулся: в темноте лицо Томаса выделялось бледным пятном, а глаза – гигантские, как чайные плошки. Маркус обнял его в ответ, но все равно было чувство, что поддерживает его сейчас Томас. Так и заснули. Так и стали спать в одной кровати, вместе. Потом начались активные тренировки, и Маркус стал злиться. Ну, правда, что за фигня? Кто так дерется? Кто вас учил? У меня муж, – священник, между прочим, – и то лучше делает! Они переварили мужа, переварили священника, а потом стали огрызаться, не хотите ли предъявить? И Маркус в запале позвонил Томасу, скинул ему на кольцо пропуск и подождал. Тот приехал быстро, вошел какой-то сияющий, приложил ладони к лицу лодочкой около рта и виновато и очень радостно посмотрел на Маркуса, начисто игнорируя любопытные взгляды курсантов. – Прости, прости, не удержался. Но почта была Маркусу и Томасу, так что я посмотрел. И это действительно, как подарок на новый год. Тебе. – Что? – Маркус тоже забыл про курсантов, сконцентрировавшись целиком на Томасе, и тут же выдохнул. – Зара? – Да, – счастливо кивнул Томас, – ее ранили, не сильно, и ее супруги встретились. Она прислала запись с припиской "наслаждайся, больной ублюдок". – Бляяяяя, – можно было скинуть все с визора Томаса, но это двойное говно – качество будет, и нет, терпение и пиво с орешками, вечер, мягкий диван и Томас под боком – намечался идеальный вечер. – Окей. Во-первых – ты говнюк, не смей проговориться, кто кого, – Томас кивнул, соглашаясь, – во-вторых, раздевайся и уделай этих ребят, как я тебя учил. И Томас разделся и встал на ринг. Правда, по-началу Рия его уделывала и молодняк гнул брови, мол, обещал-то. Маркус вздохнул, подошел к Томасу, взял его за подбородок пальцами и, глядя прямо в глаза, сказал: – Прекрати думать о ней, как о женщине. Это – боец. – Но я могу сделать ей больно, – шепотом проартикулировал Томас через хватку пальцев. – Ты Зару вспомни. Вот нужно из нее сделать такую же. Никаких соплей. Соберись. Она – враг. Поехали. И Томас собрался. Взгляд изменился, тело. Пошли четкие броски и удары. С Рией разделался за минуту, потом с Карлосом, потом еще с тремя. И все это время Маркус смотрел на гибкое сильное тело, на капельки пота, росой покрывающие кожу, на красивые изгибы мышц, подпирающие эту кожу изнутри, и внутри начинал разгораться торфяной пожар, медленный, опасный. Созрел, прошептал Маркус и злодейски улыбнулся. Вечер обещал быть идеально прекрасным. И когда они пришли домой, так и было. Маркус легонько толкнул Томаса к стене в прихожей, осторожно охватил его за шею около подбородка и стал целовать. Торфяной пожар бушевал. Томас выдохнул что-то похожее на «пфф», всплеснул руками, на секунду замерев ими в воздухе, потом обхватил ими же Маркуса, и перевернул его к стене, яростно отвечая на поцелуй. Будто только и ждал отмашки для активных действий. И ведь действительно ждал. Это было стремительно, ново, необычно и совершенно правильно. Правильно – пронести своего партнера на большую двуспальную кровать; правильно – торопливо раздеть его; правильно – чувствовать теплую живую кожу под своими пальцами; правильно – слышать такие стоны, всхлипы и влажные звуки поцелуев. И Маркус хотел, безумно сгорал от желания, сделать хорошо Томасу. За все его терпение, за его любовь, за эту новую жизнь, которую он получил из-за него, за его взгляд, за его тело, за его улыбку. Наверное, впервые Маркус давал в постели больше, чем хотел получить, но и получал из-за этого сторицей. Маркус очень хотел к этому привыкнуть. Тело – тело Томаса изгибалось под ним, руки делали что-то волшебное, губы ласкали, шептали, гипнотизировали, глаза затягивали. – Я люблю тебя, – стонал Томас. Все время: люблю, люблю, люблю. Будто плотина, которую прорвало. – Со словами я не очень, – отдышавшись, прошептал Маркус. Томас лежал у него на груди и щекотал волосами подбородок. Томас засмеялся ему в сердце и поднял голову, глаза веселые и живые, счастливые. Маркусу нравилось видеть его таким. – Со словами – я за двоих, – успокоил его Томас,– ты просто, действуешь: чинишь стену, прикрываешь собой, приходишь весь в белом и разносишь в пух негодяев. А потом трахаешь, – прости, но эквивалента слову нет, – так сказочно, что кричать хочется. Ты меня любишь, я знаю. Маркус кивнул. Хорошо, когда клубок непонятных эмоций раскладывают по полочкам. Любит. Сильно. Давно. Тормозит. Больше не будет. Или будет, но Томас все поймет и объяснит. – Пойдем на крышу, там сегодня звезды видно. Маркус нахмурился, не лето за окном, а они голышом. Томас будто прочитал его мысли и улыбнулся улыбкой, которой Маркус до этого не видел, от которой мурашки побежали по всему телу. – Пойдем. Холодно не будет. Обещаю. И утянул его в поцелуй, от которого стало жарко. Томас, Земля, новая работа, драка Зариных супругов… Наверное, иногда подарки, скопившиеся за все не отмеченные дни рождения, догоняют в одно мгновение и засыпают с головой. Тут главное – не принять это за камнепад, вовремя опомниться, принять дары, как должное, радоваться, а не пугаться. – Хорошо, – ответил поцелуем на поцелуй Маркус, и теперь у Томаса подкосились колени. – Пойдем.