One Direction – If I Could Fly
1964, октябрь. — Вы будете закрывать этот абонентский ящик? Юнги в ответ только слабо хмыкает, пока линия грустной улыбки играет на его лице. Он лишь машет головой из стороны в сторону, будто пытаясь выкинуть лишние черные мысли из недр затхлой памяти; и сам удивляется тщетности всего — собственных слов, эмоций и чертова существования, потерянного между пробелами и пустыми строками, когда Мин не находит, что сказать (а не находит он всегда). И ощущение, будто никогда больше и не найдет, потому что не будет и пытаться. Его пальцы пропитаны пожелтевшими страницами. Дороги этого города под его серыми, словно и жизнь, туфлями — всегда на тон темнее. Он думает о вечном, хотя и не должен; разговаривает сам с собой или затертым до дыр собственным отражением; и иногда в одиночестве пьёт кофе по утрам, когда вино обжигает губы и обнаженные чувства, открытые, словно окно. — Но на него всё равно не приходят письма вот уже год, разве у вас есть лишние деньги? — она смотрит на реакцию Юнги и замолкает, пряча взгляд где-то на собственных старых туфлях. — Извините. Он лишь машет головой, но совершенно ничего не слышит. Где-то внутри всё глухо, как будто двери, и правда, закрыты. Что-то сломалось, треснуло; продырявило его насквозь. Он собирает свои вещи и старые слегка помятые письма, написанные чужой рукой, и просто уходит. Ему говорят извинения в спину, будто это поможет, но он, и правда, не слышит. Наверное, потому что обижался не на неё. Юнги обещает закрыть этот абонентский ящик уже год, дыша пустой надеждой, сжимающей хрупкие космические лёгкие и пропитанные алкоголем надежды. Он думает лишь об одном — когда-нибудь он напишет. «Мне жаль. Пожалуйста, сможешь написать мне хотя бы на этой неделе? Я буду очень рад. Я понимаю, что... Я просто хочу поговорить с тобой, когда ты снова будешь в Корее» Юнги снова улыбается, присаживаясь на холодную лавочку, что пахнет осенними листьями и свежестью октября. У Юнги же внутри сентябрь и проливные дожди, как будто вместо надежд падают опавшие пожелтевшие листья. И ему хочется лишь немного тепла, но он не умеет жить так, как умеет Тэхён. Мин вспоминает её — светлые, словно пепельные волосы и изящные длинные пальцы; а ещё осиная талия и белая-белая кожа. Она всегда весело смеётся и заразительно улыбается, даже тогда, когда кто-то неловко шутит. У неё красивая речь и приятный великолепный голос. Мин ненавидит её за всё это, потому что это всё как-то слишком неправильно. Потому что он вспоминает Его жену и не хочет думать больше ни о чём, пока холодные пальцы перебирают пустоту в карманах с конфетами. Юнги совершенно не похож на неё. Но Юнги, вообще-то, ненавидит сладкое. Но тэхёновские письма пахнут карамелью и спелыми яблоками, что кружит голову. Юнги хочет плакать всякий раз, когда он в очередной раз перечитывает чужие слова и слабо улыбается, потому что не остается больше ничего, как лелеять надежду, что когда-нибудь Тэхён всё-таки бросит собственную будущую жену. Юнги закуривает, мешая запах пожелтевших страниц вкупе с остатками конфет в пустых холодных карманах. Перебирая пальцами остатки простуженной гордости, он выдыхает. 1964, март. — Неужели вы не знаете, где он?! — Даже если и знаем, то не скажем! Он никогда не упоминал никаких друзей, да даже Ваше имя я слышу впервые! Боже, выметайтесь! Вам нечего делать в редакции! Юнги смотрит слишком отчаянно, а затем просто не знает, что сказать ещё; чем убедить стоящего перед ним человека, что это, и правда, важно; что Юнги умирает внутри и просто не может сказать ни о чем. — Мне нужно знать, где он! — Ну так напишите ему, Господи! Я-то тут причем?! Солидный мужчина кладет перед ним огромную папку с распечатанными сегодняшними статьями и сердито смотрит прямо в лицо. И Юнги понимает, что он снова всё испортил; осознает, что он никогда не делает ничего правильно; и ему хочется умереть, умереть, умереть, умереть, умереть, умереть, умереть, умереть. В его венах уже давно завяли цветы. Он снова пишет письмо, даже не пытаясь понять, насколько жалко выглядит в чужих глазах, потому что, кажется, простуживает последнюю гордость под осенними ветром. На его двойном дне больше не бушуют ветра. Тэхён уехал уже два года назад, говоря, что скоро вернётся и «это моя работа, Юнги-я». Он говорил, что будет писать и обязательно отвезет его в Аргентину, а ещё о том, что он всё-таки ненавидит его горячий кофе. И больше никогда не отвечал на его письма. Юнги снова пытается закрыть этот абонентский ящик, но не получается; язык, словно прирос к нёбу; слова мешаются в голове непонятной кашей. Юнги понимает, что просто бессилен, даже тогда, когда просто слышит его имя. У него дома смятые простыни и черные стены, впитавшие чужие пожары внутри. Юнги тонет в собственных воспоминаниях и трескается, словно на части. «Я остаюсь в том же доме, что и всегда. Думаю, когда ты снова будешь в Корее, ты заедешь» Юнги не знает правильные слова — он не умеет красиво писать, не знает, где ставить точки, запятые и тире, а также свои «я люблю тебя, знаешь?». Юнги не знает ничего. Он лишь хочет увидеть Тэхёна, который, кажется, больше не хочет увидеть его. Но Тэхён снова не отвечает. 1970, сентябрь — Здравствуйте. Нет новых писем для меня? — Извините, но, к сожалению, нет. Эта девушка уже не та самая молоденькая вертихвостка, что шесть лет назад. Она заметно повзрослела, начала собирать волосы в конский хвост и закалывать челку, а ещё пить кофе. У неё уставший вид и, кажется, она знает о Юнги уже многое, поэтому просто слабо улыбается, когда в очередной раз говорит, что писем нет и не было. И, кажется, уже несколько лет хочет добавить, что больше никогда и не будет. Но не осмеливается, не решаясь лишать глупой и тщетной, но заставляющей дышать надежды. Юнги учится жить и находит работу, но ему не становится лучше ни через месяц, ни через год, ни через пять лет. Он работает библиотекарем и пишет многие слова с ужасными ошибками, а ещё забывает о запятых. Забывает обо всём, кроме Тэхёна, который, наверное, сейчас пьет кофе и весело смеётся со своей дочкой. По крайней мере, Юнги в этом уверен. Юнги выходит из серого здания, на несколько оттенков светлее, чем его жизнь и растворяется в дыме дешёвых сигарет, поджигая собственную смерть. Ему хочется сказать, что это снова всё сплошная неправда — но та самая истина режет глаза. Он ответит — Юнги уверен. Даже сейчас, выкидывая пачку сигарет в урну недалеко от уже привычного кафе с запахом шоколадного мороженного и вкусного кофе. Юнги тот самый, но остывший и давно невкусный кофе — и сахар где-то на самом дне, если не растворился в пучине увядших звёзд. Юнги отравлен собственными тщетными плевыми мечтами. И он уже, если честно, давно ненавидит это кафе, но приходит снова и снова — словно выбора больше нет и никогда не будет (правда). Присаживается за привычный столик, сжимая худыми замерзшими пальцами край собственной дешевой куртки и думает лишь об одном: Тэхён, наверное, и правда счастлив. И плевать, что не с ним. Юнги научился жертвовать всем; научился дышать Тэхёном и выдыхать себя между многоточиями; научился жить с ним и, кажется, без него (нет). — Видел газету? — Хосок появляется так быстро, что Юнги не успевает и заметить того. — Что именно? — Юнги, вообще-то, всё равно. Но он спрашивает, потому что, наверное, внутри себя понимает, что ему давно стало плевать на собственную жизнь; и, наверное, что так нельзя. — Мелисса выходит замуж! Хосоку не нужно объяснять о ком речь, а Юнги — долго понимать. Столько времени прошло, сколько прошлого затерялось в пыли на старом шкафу; и Юнги уже давно не любит яблоки; Мин уже совсем забыл о её светлых волосах и невыносимо красивых пальцах; об успешном бизнесе, а ещё, кажется, о заразительной улыбке. Но он никогда не забывал о Тэхёне, принадлежащего ей. Юнги грустно улыбается, пока надежда умирает где-то между потрескавшимися рёбрами. 1971, июль «Прошло столько времени... Наверное, у вас уже давно крепкая и замечательная семья. Я как-то не решался смириться с этим, не говоря о том, чтобы когда-то написать тебе. Я долго тренировался и, если честно, даже как-то открыл словарь. Я становлюсь лучше, Тэхён. Я научился правильно ставить запятые, знаешь ли. И теперь тебе не придется долго смеяться над моим «будишь» вместо «будешь». (Но я знаю, что ты вообще больше не будешь смеяться вместе со мной). Знаешь, я говорю об этом, потому что мне больше нечего сказать. Я никогда не умел говорить и писать красиво, и ты знаешь. Мне легче обнять тебя. Было бы легче... Если бы ты был здесь, но ты где-то там. Надеюсь, в Аргентине. Я рад за тебя и Мелиссу. И ты знаешь, что я нагло лгу. Но мне больше нечего сказать. Это ведь нормально, когда?.. Я не знаю этого слова, которое опишет мои чувства. Наверное, его ещё не придумали, потому что это больногрустноневыносимояхочуумеретьпожалуйстаприезжайиспасименяанеделаймнебольно, но это будет трудно. Просто... Будь, Тэхён.» Юнги не говорит о том, что начал много спать и пить больше обычного; а ещё о том, что вчера ходил в какую-ту глупую очередную группу поддержки, на которую его отправила двоюродная сестра; а ещё о том, что спит из-за лошадиной доли таблеток; и о том, что, кажется, действительно хочет умереть. Не говорит, что снова поссорился с Хосоком из-за него, потому что защищал не смотря ни на что; и о девчонках, что лезут к нему в клубах. И о тех самых клубах, из которых он не вылезает. Юнги скатывается вниз, сидя порой со словарем, потому что «Тэхён бы посмеялся». Чужой смех плевой памятью разрезает чужие перепонки. Юнги не чувствует себя взрослым или зрелым — где-то внутри он уже давно старик, познавший боль, что не умирает и воет под рёбрами. Юнги — чужая пустая пепельница. «Просто... Будь, Тэхён» 1974, октябрь — Вы будете закрывать этот абонентский ящик? Девушка повзрослела (постарела) ещё больше: уже видны первые морщины и измученный взгляд. И длинный хвост сменился каре, а лёгкие платья на длинную строгую юбку и белую, кажется, даже немного сверкающую блузку. Юнги хочется сказать чёртово — да. Но он почему-то молчит, и медленно-медленно тонет, заставляя себя верить снова и снова. Он и не знает зачем... Просто. — Знаете, — она наконец-то решается. — Я думаю, он действительно когда-нибудь ответит. Я верю вместе с вами. Не оставляйте его. Юнги не знает кого «его». Но всё-таки, наверное, Тэхёна. И он лишь слабо кивает, оставаясь в этом сером здании, цветом с его чёртовы прокуренные лёгкие, а ещё пропитанные пожелтевшими старыми письмами пальцы. Ему хочется верить, что Тэхён всё-таки напишет. Эти десять лет проходят в муках и пылью, которая бьет в глаза и душит голыми руками; эти десять лет убивают Юнги, и он уже, кажется, находит на собственной голове седой волос. И ему немного... совсем чуть-чуть грустно. — Хотя... Подождите! Вам пришло письмо! Я... Я совсем не заметила! Боже! Девушка радуется так сильно, что в какой-то момент Юнги думает, что она, и правда, прожила с ним все эти десять лет; каждый его поход сюда; любой его вопрос и мучительный взгляд. И ему становится как-то совсем уж грустно и тепло одновременно; хочется сказать ей что-то приятное, но язык почему-то совсем не слушается. Юнги счастливо улыбается. Ему хочется сказать ей так много всего за все прожитые вместе с ним моменты; и кажется, что эта «просто девушка с почты» превращается в его друга, меняясь вместе с ним на протяжение десяти лет. И ощущение, будто они пережили всё это вместе. Юнги лишь слабо выдыхает, будто сбрасывая с себя многолетнюю пыль... эту десятилетнюю пыль. Он снова садится на эту осеннюю холодную лавочку, совсем постаревшую и, кажется, прогнившую, как и его лёгкие вкупе с костлявыми мечтами. Снова чувствует бумагу под своими пальцами и слабо улыбается прежде, чем открыть: «Здравствуйте. Это бывшая девушка Тэхёна, Мелисса. Я потрясена вашими чувствами. И да, чтобы Вы знали, я вышла замуж за совсем другого человека. Мне жаль, но Тэхёна я тоже видела десять лет назад. Он не отвечал на ваши письма не потому, что не любил вас. Наверное, тогда он ехал в Америку, чтобы рассказать мне обо всём. Теперь я понимаю тот его звонок, когда он сказал, что нам нужно серьезно поговорить. Он говорил, что у него есть дорогой человек, которому он не хочет делать больно. Но он умер по дороге в Америку. Мне, правда, жаль. Извините. С уважением, Мелисса» Юнги закрывает глаза и больше не хочет чувствовать.***
«Абонентский ящик №7 закрыт»