Табак.

Пальцы выстукивают это предложение по клавиатуре старенького компьютера, его приходится временами пинать ногой под столом, заставляя «мозги» встать на место и не подглючивать, пока женщина, сутуло сгорбившись перед экраном старательно изжевывает фильтр дешевого курева.        Дым и в самом деле туманом растекается по крохотной комнате, заполняет каждый его уголок, пока Надя остервенело жмет на backspase, матеря себя за излишнюю агрессивность, что ядом стекает по строкам набранного текста.        — Пишешь, как для солдат! Это не устав! Слишком остро, народ не понимает такого! — неприятным скрежетом до сих пор отдается в голове голос престарелого редактора, стоило тому прочесть несколько десятков строк еще незаконченного поста для Facebook. Легко сказать, господин редактор.        Она мнет отросшие темные пряди, царапает подбородок и снова прикладывается пальцами к прохладе затертого и стакана, в нем плещется темная жидкость алкоголя, его вкус у корня языка тут же сменяет новая затяжка, а затем женщина сползает по спинке пониже, оглашая комнатушку тяжким вздохом.        Мученическим.        Неумеха со скрипом стула поднимается, бьет пальцами по выключателю, позволяя дневной лампочке, чуть мигая, наконец-то осветить скромные хоромы.        Обои кое-где содранными клочьями спадают вниз, кран в ванной течет, капли молотом бьют по голове в ночной тишине, когда компьютер прекращает столь громко шуршать, впрочем, сама жительница эти хоромы считала вполне себе приличным жильем.        Жутко скрипящая, зато какая широкая! кровать, компьютерный стол, завалы книг на полках и полу — их постоянно приходилось переступать или неловко в темноте нечаянно пинать.        Никак не дойдут руки навести порядок, столь непривычный для закоренелой холостячки. Одежда скомканным тряпьем не валяется, в пыли не тонет — уже хорошо. Здесь солдатская выправка бессильна.        Зато квартира почти в центре столицы.        Предупреждением о сохранении мигает значок текстового документа, брюнетка механически пробегает его глазами, добродушно посмеиваясь на собственную глупость: желание следовать требованиям редактора оказалось… удачным.        Вот, что значит поток сознания.        Воспаленного и утомленного безрезультатностью своей деятельности.        «Сохранить».        — Снова сидишь до самого утра, — усталый голос сзади, но темноволосая даже не оборачивается, лишь тянется к стакану. Неудачно, на плечах ощущаются объятия, а стакан ловко уводят из длинных пальцев, заменяя желанный сейчас алкоголь крепким кофе с корицей.        Чужие ладони скользят ниже, к мужской рубашке, в последнее время ставшей на размер больше положенного, по затекшим мышцам плеч, к груди, и так хочется отдаться в руки своей слабости. Такой невысокой блондинистой слабости в очках с широкой оправой.        — Менi потрiбно працювати, iнакше…*        — «Iнакше» ты себе заработаешь нервный срыв и потеряешь весь запал, — поцелуй касается макушки, а горячие ладони окончательно убегают вниз, под льняную измятую ткань, касаются небольшой груди, скорее… напрягая.        — Надю… — собственное имя на родном языке с пухлых уст звучит излишне приятно, и брюнетка позволяет себе расслабиться. Отпустить ситуацию, воскресное утро принадлежит только им двоим.        — Сюди йди**, — и это не вопрос даже, черноволосая женщина с силой дергает на себя блондинку, по-солдатски выверенным движением усаживая ее на свои колени и заглядывая в темноту глаз. Такие черные по сравнению с ее, светлыми и серыми. Тусклыми.        Блондинка на это не смотрит. Лишь улыбается счастливо, очерчивает пальцами узкие губы Нади, касается широких скул, ведет по резкой линии бровей и наконец отдает поцелуй. Приторный. Кофейный.        Ткань расходится под ловкими прикосновениями, рубашка лениво скатывается с не по-женских крепких плеч. Застежка брюк с тихим шуршанием расходится так же легко, и Надя поднимается первой.        - Я...        - Ты ведешь, я не претендую, - черные глаза смеются.        Светловолосая девушка и сама забирается на стол, лишь отсовывает клавиатуру подальше, задирая кверху яркую красочными разводами ночную рубашку, обнажая чуть пухлые бедра и раздвигая ноги в стороны, приглашая.        Штурмана пробирает дрожь.        То ли предвкушения, то ли опасения: она не позволит себе потерять это сладкоголосое сокровище.        Присвоит себе.        Заклеймит.        Сожмет до боли и заявит свои права.        К черту ненужную ткань, девушка остается обнаженной под горячим взглядом летчицы, и с неловким смущением пытается прикрыться. Стыдливо.        Это до сих пор забавляет.        - Нi. Хочу все бачити***, - да видеть все! Все еще темные ссадины давних страстных объятий, когда пальцы до болезненного вскрика впивались в кожу, старые царапины на запястьях от въедавшегося в них железа наручников, посветлевшие засосы и ровные узоры укусов.        Это - ее трофей. Ее дражайшая награда, которой так часто приходится пренебрегать ради "высшей цели". А ведь вот оно.        Весь мир, ради которого стоило бы грызть глотки и давиться вражеской кровью, здесь. В этой светловолосой девушке.        Чертова вселенная поселилась в темных глазах.        Новый поцелуй, и брюнетка дарит любовнице тугую ласку. Дарит ли? Больше похоже на насилие, пальцы по-мужски грубо касаются припухших половых губ, скользят дальше, по влажной ложбинке, бессрамно проникая глубже.        Не похоже на любовный акт.        Изнасилование, и оно нравится обеим.        Светловолосая девчушка с охотой отзывается на чужую грубость, вторит гортанному рычанию своими тонкими стонами и дергается ближе. Еще ближе, сильнее, позволяя себе лишь крепкие объятия и мокрые, жаркие поцелуи, то и дело облизывая сухие тонкие губы штурмана.        - Еще? - она готова повернуться, склониться над столом и подставится. Знает, как Надя любит брать ее сзади, сгребать длинные волосы в кулак и держать, тискаясь с каждым движением жестче и глубже.        Она готова и сама опуститься на колени перед ней, улечься в ногах или просто трепетно и любовно поскуливать, когда штурман решит овладеть ею снова.        Но в ответ лётчица ей возвращает только горечь табака.