Любовь по правилам и без.

- Господи, Сынхён, ну когда ты уже запомнишь? Это же элементарно. Простое правило, понимаешь? - Джиён дожидается, пока Сынхён кивнет, и продолжает: - Не надо звонить своим бывшим. На то они и бывшие. Никогда не надо. Ни трезвым, ни пьяным. Тем более, пьяным. Пьяным вообще никогда. Потом только хуже будет. - Куда уж хуже? - гулко интересуется Сынхён, все еще пряча лицо в сложенных лодочкой ладонях, но Джиён только криво усмехается и небрежно треплет его плечо: - Хуже может быть всегда...  Теперь Джиён понимает, как он был прав в тот момент. И как сильно при этом ошибся. Он и не предполагал, что может быть настолько плохо. Оказывается, может. Хуже всего то, что Джиён осознает, что весь этот кошмар - только начало. Что будет дальше, думать страшно. И так мучительно больно, словно Джиёна пытают заживо: медленно стягивают с него кожу, чтобы потом прижечь обнажённую плоть. И заставить его увидеть ад, не успев умереть физически.  Морально Джиён ощущает себя мертвым. Ровно с того момента, как Сынхён аккуратно закрыл за собой дверь, бросив напоследок короткое:  - Ну, пока.  Это "пока" до сих пор звенит у Джиёна в ушах, что бы он ни делал. Он пишется в студии, разговаривает по телефону с мамой или общается по скайпу с приятелями из Америки, а слышит только это короткое слово. И кусает губы, чтобы не стонать вслух, не позволять себе слабость. Джиёну кажется, что если он закричит, заплачет, разобьет что-нибудь, то ему станет легче. Знает, но не позволяет себе выпустить наружу даже тысячную долю своих эмоций. Никто не виноват в том, что он совершил самую большую ошибку в своей жизни. А значит, никто кроме него не будет и расплачиваться.    - Нельзя же так по-детски всем на свете доверять, - рассудительно замечает Джиён и смотрит на Сынхёна снизу вверх. Тот стоит рядом, опустив руки вдоль тела, и с преувеличенным вниманием рассматривает ковровое покрытие. - Ну в самом деле, что ты, как маленький? - Ты думаешь, что все вокруг сволочи? - темные ресницы Сынхёна слегка подрагивают, и Джиён не сразу вспоминает, что только что собирался сказать.  - Не все. Вернее, все вокруг - самые обыкновенные. Просто обязательно наступит момент, когда человеку придется выбирать между своим и твоим сердцем. Альтруизм хорош только в книжках. В природе это противоестественно, - Джиён собирает мысли в кучку и рассуждает с таким знанием дела, словно защитил докторскую работу по антропологии.  - А ты? Ты бы выбрал свое сердце? - спрашивает Сынхён, явно пропустивший мимо ушей философское продолжение.  - Разумеется, - в первую секунду Джиён даже не сомневается в ответе, потому что искренне верит: люди не способны на безграничную любовь. Всему должен быть предел.   Теперь Джиён знает, что некоторых пределов ему в этой жизни не достигнуть, даже если он проживет до ста двадцати лет. Впрочем, с его режимом жизни ему это не грозит. Такие, как он сгорают гораздо раньше. И такие, как Сынхён, тоже. Потому что горят слишком ярко. А еще Джиён начинает ценить безграничное доверие. Как всегда с опозданием. Потому что осознает, какое место занимает в его жизни Сынхён, только тогда, когда это место освобождается. Вернее, когда Джиён сам прилагает усилия, чтобы отделить Сынхёна от себя. Иногда он ненавидит себя за перфекционизм и нежелание даже в мелочах быть посредственным. Потому что ссорится с Сынхёном он так, чтобы уж наверняка. Чтобы навсегда. Он знает все его слабости, все его болевые точки, поэтому действует безжалостно и жестко, как только начинает понимать, что их отношения вышли за пределы определения "секс без обязательств". - Когда ты научишься не отдавать бесплатно душу тем, кого волнует только твое тело? - шепчет Джиён, когда думает, что Сынхён уснул. Он бездумно гладит Сынхёна по спине, не торопясь спрятать его под одеялом. Джиён старается не думать, что он - один из немногих, кто знает Сынхёна таким: сонным, уютным, беззащитным и безмятежным. Настоящим. Потому что сама эта мысль - колоссальный источник тепла и сладкой, тянущей грусти, ощущающейся на грани физической боли. Сынхён так и не научился не отдавать вместе с телом и своё сердце. Джиён знает это абсолютно точно, потому что очень редко, глубокой ночью, позволяет себе вспомнить и даже повторить слова, прозвучавшие прежде, чем в тишину комнаты упало это ненавистное "пока". Зато Сынхён умеет кое-что другое, чему Джиён его не учил. Без спроса он забирает с собой сердце Джиёна и даже не интересуется, как тому теперь живется. А у Джиёна сейчас так много есть, что ему сказать. Но он не скажет, потому что тогда нарушит собственное правило. Вернее, признается не только себе, что все его раскладки хороши и действенны только на словах, а в жизни он такой же доверчивый идиот, готовый на все ради одного благосклонного взгляда. Он не пойдет просить прощения. Иначе Сынхён снова решит, что его романтическим фантазиям есть место в реальности. Он не пойдет. Нет, не пойдет. Он верит в это, даже когда нажимает дверную ручку. И когда она внезапно не поддается, Джиён задерживает дыхание. - Что ты здесь... - Джиён не успевает договорить, потому что Сынхён аккуратно вталкивает его обратно в спальню. - Я решил послать к черту все твои правила, потому что они не работают, - поясняет Сынхён, прячет руки в карманы и слегка покачивается на носках. Джиён глубоко вздыхает, чувствуя, как сильно ему хочется вцепиться в Сынхёна, обнять его и никуда не отпускать, цепляться за него, как детеныш обезьяны цепляется за мать, шептать на ухо, что все его правила - бред сумасшедшего. - Твои правила - бред, - Джиён делает открытие: Сынхён умеет читать мысли. Жаль, не все. Или все? Джиён издает какой-то слабый писк, когда его внезапно стискивают в объятиях. - Как ты догадался? - шепчет Джиён, когда горло отпускает, а голос перестает дрожать. - Это элементарно, - Сынхён мастерски копирует его интонации и даже слегка улыбается. - Ты просто слишком громко думаешь, - поясняет он в ответ на серьезный взгляд Джиёна и едва удерживается от смеха. - Я серьезно! Сынхён! Сейчас же пусти меня, - Джиён пытается выбраться из плотного кольца рук, трепыхается, но мгновенно обмирает и затихает, как только Сынхён интересуется: - Мне уйти? - Нет! - Джиён вдруг пугается до истерики, что все это сейчас закончится, уступив место беспросветной темноте. - Я тоже так думаю, - Сынхён гладит Джиёна по голове. - Все и в самом деле просто, - тихо продолжает он, в то время, как Джиён напрягается, перестает возиться и, кажется, даже не дышит. - Ты учил меня не пытаться вернуть прошлое. Но ты ни слова не сказал про настоящее. А ты и есть моё настоящее. И другого такого никогда не будет. И не надо, если честно. Ты учил не доверять тем, кто может ранить, но ничего не сказал о тех, кто доверяет в ответ. Как быть с ними, Джиён? Ты знаешь ответ? - Любить? - едва слышно предполагает Джиён и тут же понимает, он выбрал правильный вариант. Прежде, чем Сынхён успевает поцеловать его, Джиён собирается с силами, как перед прыжком со скалы, и спрашивает: - Ты все еще доверяешь мне? - Ты знаешь, как это проверить, - Сынхён улыбается, одним взглядом обещая рай и ад. Джиён кивает, заранее соглашаяcь на все, хоть это и не в его правилах.