Ветер свободы

Ветер скользил, приминая травы, срывая лепестки с полевых цветов, сладких, пропавших мёдом на весь луг – запах их летел в лицо. Трепетали ветки от порывов лихого, юркого карпатского ветра, вольно и смело было ему здесь дышать, снуя по извилистым тропам гор, взмывая к верхушкам, скользя по соломе крыш и играя с хвостами собак и кошек. Вольно было ему, и эту волю хотел себе в грудь вместить Раду, но она теснила его, как в клетке птице с большими крылами – не взмахнуть, ни повернуться, ни сделать вдоха. Летел и летел он сам, будто пытаясь лошадь загнать, будто пытаясь захлебнуться этим яростным потоком воздуха, но некуда было бежать, этот мир обступил его со всех сторон. Также бежал он яростно с вынутыми саблями из ножен, также через пламя, сжирающее жизнь на земле, стрекочущее пламя победы и походных костров. Листья в лицо, пропитанные румынским духом, когда с турецкими отрядами устроили привал. Зачем же он вернулся? Зачем нужно обнажать мечи и рваться в бой, зачем чужой смертью пытаться купить возвращение на родную землю? Его имя ему дано, чтобы нести радость, чтобы рассветные шелка несли танцы, а не вспыхивали огнём, чтобы крики были с полными кубками, не от боли, чтобы ленты вились в волосах, а не пропитывая кровью землю. Его противостояния не имели конца – с врагами султана, с братом, и прежде – с самим собой. Он то протягивал руку, то боялся сделать это, испещрена была душа его полосами, и всякий раз новыми, как на песке. Куда же теперь бежать, если никого нет больше за спиной, если раздроблена его родина на осколки, если сам он как оторванный осколок, переброшенный по землям. Оставлена тёплая солнцем прогретая земля, заснувшие, будто от чар, сады султана, которыми владеет теперь лишь он один. Оставлена пышущая сладким воздухом и ветрами румынская земля его братом. Не схватить ничьей руки, не сжать, не крикнуть – не достигнет голос ничего, будто булькнувший в жиже болотной. Уйти, убежать, взлететь за крыши и достигнуть холодных лоскутов облаков, но только не делить одному эту давящую на грудь свободу с цокотом копыт без конца. Желание создать союз с тем, кто стал властелином стольких событий его жизни, желание быть благодарным тому, кто в этой незнакомой стране оказался ближе всех – так или иначе, желание снова оказаться рядом с тем, кто с ним одной крови, даже пусть это поле битвы. А достигнув трона, почувствовать себя битым стеклом под подошвой, разрушенным храмом, опустевшим до дна сосудом. Сколько трав мягких, вод бурных и ветров – сотни воздушных потоков, с которыми сросся он, но никак не мог вместить в себя. Как много для его груди, для мечущегося сердца, для души, которая никогда не закончит своих поисков и сражений. Запыхавшись от езды, Раду остановился возле реки, буквально спрыгнув с коня. Пошатываясь, подошёл к кромке воды, упав на колени, пытаясь отдышаться. Зачерпнув ладонями воды, умылся, что несколько капель до мурашек до груди заползли. Воспоминания кружились, будто снова и снова пороха им подсыпали. Где он пытался решить правильно, где был страх, где каприз, где своеволие, а где желание мира. Миллионы секунд будут снова и снова двигаться с места, пройдёт боль, сомнение и агония, прах сравняется с землёй, кто скажет тогда – насколько поступки его были верны, насколько суждения правы? Как суметь справиться с вверенными жизнями, с хитросплетениями политики, с отношениями с людьми, когда не можешь привести в порядок собственную душу? Почему не было на его руках старшего брата, когда тот умирал? Почему не было прощения другого, когда он принял иной путь, когда Турция пропитала его своим душистым ароматом? Почему за каждый шаг было столько расплаты, как будто он по проволоке шагает, а оступишься – понесёт тебя ветер, свободный ветер румынской земли, вьющийся между дорог-цепочек на горах. Как он хотел быть столь же свободен, взмыть к солнцу, чтобы видеть всё, что так дорого сердцу, быть ближе к теплу, что обнимет его за плечи, и самому светить, нести радость и больше никогда – кровь. А ему снова нужно взять в руки меч. Идти и сражаться – с союзником или противником? Так сильно перемешано, перепутано. Встав с колен, Раду всмотрелся в безбрежные зелёные холмы, утопающие в пухлых холмах небесных. Нет, нельзя ему сдаться сейчас. Пусть льётся кровь и пусть лакает её земля, но отступать, отрекаться от себя – было бы ещё большей подлостью, чем прочие. Смелости немного недостаёт, но ничего. Через миллионы троп и дорог ветер пришпорит её, как снова касаются каблуки боков коня, и несётся, вьётся за плечами плащ его воспоминаний, и груди мало – нестерпимо мало для воздуха.