Тёплая тьма//Ледяной свет

У меня раздвоение личности, расслоение рассудка, разветвление сознания. Я, как всегда, не то, за что себя выдаю. Она сидит напротив, а я смотрю на нее и пытаюсь заговорить. С другими все намного проще; возможно, потому что от них я ничего не жду, не просчитываю варианты ответов, не придумываю заранее темы для бесед. "Тебе нужно переставать быть калькулятором", – говорил он еще тогда, когда мы были вместе. Забавно, ведь разговоры с ним я никогда не просчитывала. Может быть, не была влюблена? Вздор. Я любила его. Еще он советовал включать интуицию. Которой у меня никогда не было. Даже если и была, то очень уж грубой, жестокой и неотесанной. Она на любого человека, который мог бы мне понравиться, давала только такие указания: закинуть на плечо и отволочь домой. А дальше сами разбирайтесь. Я всегда говорю, то, что думаю, а не то, что от меня хотят услышать. Правду. Лучше уж правда и ненависть в лицо, чем недосказанность и ложь за спиной. Поэтому я подхожу и сажусь перед ней на колени. У нее удивительно безразличный взгляд. Неужели ее это ничуть не смутило? Как после этого вообще можно просчитать ее действия? Опускаю глаза, мне никогда еще не было так сложно объясняться. – Иногда я очень жалею, что я не мужчина, – придумываю на ходу, потому что все мои обычные фразы не подойдут для нее. – Может быть, это к лучшему, – она улыбается, а я готова продать душу, чтобы видеть ее вечно. Пусть это будет одобрением на все, что будет дальше. Пусть... Я приподнимаюсь и дотягиваюсь до ее губ. Целую, медленно, нежно. Она не отвечает. И я отстраняюсь. Не хочу принуждать ее, боюсь навлечь на себя ее неприязнь. Дрожу. Кажется, это конец, кажется, я слышу, как что-то разбилось. Еще раз. Тепло касается моих губ, ее дыхание. Поцелуй будто не прекращался. Я отвечаю отчаянно, сильно, вкладывая всю боль от разрываемой изнутри грудной клетки в этот поцелуй. Вкус сигарет на языке, отчетливый запах табака, она будто пропитана им насквозь. Дышать, чувствовать, верить, что все это не сон и не больное воображение. Обожать ее. Как будто никого другого не было и уже не будет. Какую роль я сыграю сегодня? Быть может, свою? Дергаюсь только, когда чувствую холодные пальцы на горячем животе. Они двигаются так аккуратно, едва касаясь кожи, но совершенно отчетливо ощущая бархат. Это уже слишком для меня, дальше должно быть движение. Я перехватываю ее руки и опрокидываю на кровать. Что-то изнутри уничтожает во мне свет, оно пугает, оно сильнее меня. Целую ее шею, пытаюсь добраться до выступа гортани. Она доверяет, подставляя мне горло... Зачем? Она могла бы остановиться раньше. Я могла бы остановиться. Но у меня за спиной вырастают вороньи крылья, разрывая кожу, разламывая кости. Из-под них сочится багряная кровь и капает на покрывала. Эти раны смертельны, я получаю их каждый раз. Снова и снова. Маленький синяк остается у основания шеи, я не хочу причинить ей боль, но ничего не могу изменить. Вдыхаю запах на ключицах, здесь сигаретный истончается и ощущается как аромат духов. Кокетливый поцелуй. Она извивается подо мной, откинув голову на подушку, сгибает ногу в колене, так, чтобы я уперлась в него. Секунда, и я сижу у нее на бедрах. Усмешка. Я под ней. Как она вырвалась? Слишком поздно думать, слишком поздно рассчитывать на ход вперед. В конце концов, это не шахматы и не головоломка. В ход идут зубы и ногти, она ничего не боится: кусается, крепко сжимая мои руки. Я не тороплюсь высвобождаться, даю волю инстинктам. Я коршун, безжалостно пожирающий свою добычу. Но что, если сегодняшняя жертва совсем не мышь и не птенец? Она – равноценный мне сокол или ястреб. От моей рубашки отрывается пуговица, за что она получает от меня невнятное рычание. Дальше это происходит намного аккуратнее, но и дольше. Я прерываю ее движение, стягивая с нее толстовку. Это может быть хорошей возможностью положить ее на лопатки, но у меня другие планы. Она стягивает рубашку с плеч, ограничивая движение рук. Несколько синяков расползаются на шее, еще пара над ключицей. Ее руки движутся хаотично, царапая, поглаживая, я слышу как ее дыхание перенимает этот такт. Она вздыхает глубоко, едва не срываясь на стон. Иногда сила, возможность обладать возбуждают сильнее того, что может сделать партнёр. Я несдержанно толкаю ее бедрами, и она впивается в мои губы. На спине руки нащупывают застежку от бюстгальтера и пару сломанных крыльев. Он хитро перекинут через меня и стягивает руки, как верёвки. Она цепляется пальцами за крылья, пачкается в темной, вязкой крови. Мне этого так не хотелось. Ее свет будет запятнан моей тьмой, отмыть которую совершенно невозможно. Чувствует ли она тоже? Здесь и сейчас, замедлившись, касаясь горячей груди, заставляя меня откинуть голову и порывисто вдохнуть открытым ртом. Чувствует ли она, как задыхается в огне все её настоящее? Мы встречаемся взглядами, она внизу, её дыхание на моей груди. Я не могу пошевелиться, все ещё связанная собственной рубашкой. Пусть, она сама выбрала эту сторону и делает все, что захочется, я не буду мешать. Но она не знает, чего хочет. Моя тьма нетерпелива, она пронзает спину и толкает вперёд. Губы касаются, налившейся кровью, бусинки нервов, влажный, горячий язык скользит по ней, толкает, повторяет движение пальцев на соседней груди. От легкого укуса искры тока разбегаются вверх к напряженной шее. Ниточки мышц рвутся и расплетаются, подламываются локти, и я падаю на спину. Её маленькая, острая грудь царапает мне живот, каждый раз как она выгибается. Я все ещё дышу, пропуская выдохи, сжимаю зубами внутреннюю сторону щеки. Её извращённая вселенная разворачивается передо мной, и в этом холодном царстве сигаретного дыма и безразличия я распята на каждом растрескавшемся инистом дереве, как бабочка на мерцающей подушке. Обнаженное тело, истерзанное морозом и птицами, оттаивает под живительным прикосновением горячих пальцев. Скользящими движениями они подбираются к губам, послушно пропускающими их внутрь, и поглаживают безжизненный, неспособный к ответу язык. Она и сама готова прижаться к распоротому животу, испачкав шелковое платье принцессы в почерневшей крови своей жертвы. Но как в глазах оленя мерцает свет отраженных фар, вспыхивает во мне темнота и сбивает её с ритма. Я освободилась от своих оков. С силой перевернув её на спину и прижав ладонью грудную клетку, я протыкаю клыками нижнюю губу и чувствую как чужая горячая кровь отпечатывается на моем лице. Моя тьма пылает черным огнём, её свет – лишь причудливое преломление холодного отражения в осколках льда. И, ощетинившись, этот свет хочет насадить меня на свои пики. Переломанные крылья накрывают нас костяной клеткой, отрезая пути к отступлению. Я пропускаю под пальцами её колючие, острые ключицы, и оставляю нестираемый кулон между грудями. Язык ведёт узкую извилистую линию по животу. Её руки, запутавшись в моих волосах, дергают их, и я кусаюсь отчаяннее, больнее. Она поддаётся, разжимая пальцы, когда щёлкает пряжка на ремне. Я отталкиваюсь, вставая на колени, и соскальзываю с кровати, вместе с покрывалом, дёрнув на себя пояс джинс. Её худое тело вдруг собирается и одним мощным порывом, налетев на меня, опрокидывает. Боль прошивает спину, молнией проходя по всем нервным окончаниям. Мышцы не сокращаются по приказу, ни одна часть меня больше не слушается. И она пользуется этим, скидывая с меня штаны. Меня целуют и душат. Её ногти выпиваются в шею, рука нажимает все сильнее. А язык скользит внутри мучительно открытого рта. Другой рукой она разглаживает кожу всюду, где только может дотянуться. Чувствую привкус табака, голова тяжелеет, и я оставляю попытки убрать её руку от шеи. Тьма ослабевает... Воздух одним большим комком врывается в пазухи и прокатывается по трахее. Большие меха раздувают угли во тьме, раскрываются сложённые крылья бабочки – лёгкие. Я чувствую её руки на бёдрах, она ломает выступающие косточки таза и катает по ним язык. Переполнившись ядом, я протягиваю руку и хватаю её короткие тёмные волосы, тяну на себя. Она вскрикивает, но послушно ползёт вверх. Точный удар в бок, и мне ничего не стоит перевернуть её, снова оказавшись сверху, между её ног. Лопатки приподнимают её позвоночник над полом, щёлкает сустав в плече, когда я приникаю ртом к пульсирующему комочку мышц в лоне. Мои щёки обжигает её жар, на короткое время я перестаю дышать. Тает лёд, волнами обрушиваясь на свет, вода смывает все на своём пути. Её вселенная тонет, погружаемая в кровавое месиво моей тьмы. Огненная стихия оставляет за собой пепелище. Она нанизанная, точно кукла на шарниры, на обломки собственных костей лежит посреди поля прошедшей битвы. Хрупкие ключицы торчат белыми иглами в разные стороны. Грудь ещё вздымается над сильными легкими, но медленно и прерывисто. Ей жарко. Я наклоняюсь к её лицу и выдыхаю морозный воздух, кладу холодную сталь своего оружия на запекшиеся раны. Она вздрагивает в подступающей агонии и плачет кровью. Извивающееся подо мной тело замирает, я падаю на бок и на спину. Я чувствую, как удовлетворенно сворачивается во мне тьма. Как одержав новую победу, напившись крови, она отпускает моё сердце и уступает место пустоте. Потускневший свет рядом медленно двигается ко мне и целует мокрое лицо. Я отворачиваюсь, и она покорно опускается вниз. *** – Марина, чего задумалась? – меня грубо выдёргивают из оцепенения. Я перевожу взгляд на вопрошающего. – Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты собралась съесть Лиду. – Если вам не нравится человечина, значит вы просто не умеете ее готовить, – привычно отшучиваюсь. Всегда так делаю, только почему-то сейчас это звучит слишком наивно. Лида слегка усмехается. – Скоро десять, может останешься? – продолжает парень. Я смотрю на Лиду и провоцирую: – Хочешь, чтобы я осталась? – Причем тут я? – Тогда пойду. Слегка прихрамывая на ногу и стараясь не тревожить травмированные плечи, я выхожу из подъезда. Вдыхаю морозно-осенний запах и нащупываю в кармане зажигалку. Позади слышатся быстрые шаги человека, наскоро натянувшего шлепанцы на босые ноги. – И ты просто ушла? – обиженно говорит она. Больше не слышу безразличия в её голосе. – Ну что ты... я только вышла покурить, – вру я.