Гибискус и маргаритки

Все чаще Женя задумывается, что стоит посетить парикмахера. Уж больно много мороки с кудрями по плечи длиной. Конечно, это красиво (по скромному мнению самого Жени) и очень удобно для создания очередного сценического образа, но моменты (вот прямо как сейчас), когда зубцы расчески запутываются в непокорных прядях, он искренне ненавидит. Потому что вытягивать расческу приходится с силой, выдирая при этом лохматый пучок собственных волос. А это больно. Очень больно. Больно так, что слезы брызжут из глаз, обжигая едкой солью кожу и плотно сжатые губы. Женя сипит на выдохе и зажмуривается, несмело поглаживая за ухом, где жидким огнем бился пульс. Ему не нужно смотреться в зеркало, чтобы знать, что кожа там расцвела неровным, болезненно-красным пятном. Пальцы уже не дрожали, снимая с деревянных зубцов спутанные волоски. Неаккуратный колтун, скомканный в порыве какой-то лиричной злости, летит на пол, а Женя прячет лицо в ладонях, надавливая на веки до всполохов багряного. Да, ему определенно нужно сходить в парикмахерскую. Большие ладони на плечах не становятся неожиданностью. Женя растворяется в мягких касаниях и теплоте родных рук. Он утирает лицо рукавами рубашки, одергивая жилетку, откидывается на крепкое плечо и утыкается носом куда-то в основание шеи, вдыхая терпковато-свежий аромат до последней ноты знакомого парфюма. Дыхание Димы щекотное, легкое, ласкающее. Женя трется носом, словно большой кот и почти мурлычет. — Опять не расчесался после душа? Голос родной, домашний. Дима с ним совсем другой, не «сценический». Конечно, юмор неотъемлемая часть их жизни, но сколько между ними прочих чувств и эмоций: ласка, нежность, мягкость органично вписываются в их отношения, поддерживая на воздушной перине любви и взаимного уважения. — Не расчесался. Диме не нужны его ответы, он и сам все знает. Перед ним не нужно оправдываться, подыскивать аргументы повесомее. Дима понимает его, а он понимает Диму. Иногда Жене кажется, что это все немного нереально, что они спят и вот-вот проснутся. Потому что не бывает на грешной, забытой богами земле таких искренних, светлых людей, как Дима. Он, конечно, периодически тот еще балбес, но Женя сам такой. В этом они очень похожи. — Очень больно? Женя хихикает, чувствуя горячие губы на воспаленной еще коже. Это немного больно, но очень приятно. Дима покрывает поцелуями его шею, дергая нетерпеливо воротник рубашки, открывая себе пространство для маневра. Он пощипывает губами где-то над ключицами, а Женя задушено стонет, цепляясь за лацканы старого пиджака. Дима поворачивает его за плечи, касается губами сомкнутых век и кончика умильно-розового носа. Женя распахивает глаза. — Уже определенно лучше, — тихо, на выдохе, касаясь губами губ. Дима смеется и целует уже в губы, заставляя плавиться от жара, мешая дышать. Он поглаживает узкие плечи, стягивает вниз вязанную жилетку, расстегивает несколько пуговиц на рубашке. Кожа к коже. Слишком горячо, слишком нежно, слишком близко. Пальцы пробегаются по груди, надавливают, Женя откидывается назад, спинка стула неприятно-холодная, но это единственная доступная ему сейчас опора. — Ну, значит скоро будет совсем не больно. Женя соглашается тихим стоном, когда Дима вновь припадает губами к его шее. Поцелуи обжигали, за ними хотелось тянуться всем телом, но Женя лишь подставлял одно плечо в замен другого. Дима смеялся между поцелуями, оглаживая, потирая пальцами нежную кожу. От прикосновения к ямочке над ключицами Женя скулит, подаваясь вперед то ли в попытках отстраниться, то ли желая продлить краткий миг. Дима коротко лижет эту ямочку, имеющую какое-то жуткое научное название, ловит пальцами вскрик с сухих губ. Он улыбается, вновь целуя куда-то в плечо, когда теплые руки обхватывают его голову, прижимая к нежным местам. Дима послушно целует, лижет, легонько покусывает. Ему нравятся эти плечи и белая шея, Жене нравятся поцелуи и жар его ладоней. Дима тянется к спутанным прядям, мягко перебирая, прочесывая пальцами, массируя кожу головы. Женя выгибается на стуле, весь такой домашний, родной. — Сходим завтра в парикмахерскую. Он не уверен, что Женя его услышал. Дима гладит затылок и шею, целует плечи и ключицы и, кажется, сейчас раствориться в нем. Дима отстраняется резко, успевая поймать губами недовольный стон. Раскрасневшийся лохматый Женя умилительно забавен. — Пойдем на кухню, я заварил чай. Женя фырчит недовольным ежонком, но поводит плечами, будто стряхивая с себя крылья сгоревших на нем поцелуев, застегивает рубашку и оправляет жилет. Дима протягивает руку, Женя цепляется за нее, в отместку царапая теплую ладонь. Дима смеется (он вообще любит посмеяться) и тянет его на кухню, где в стеклянном чайнике лениво колышутся лепестки гибискуса, окрашивая воду в малиново-красный, а маргаритки в маленькой вазочке пахнут сладко, но чуть горьковато. Как Женя.