Туда, где рождаются волны

      В знакомой с детства комнате было светло и тихо. Раннее утро проникло сквозь полуоткрытые светлые занавески первым солнечным лучом. Я подошла к зеркалу бросить последний взгляд. Решение принято, все приготовления закончены, но я всё оттягивала миг расставания с домом, в котором прожила пока большую часть своей жизни, с которым связаны почти все воспоминания… С тех пор, как ушёл отец, они порой настолько занимали мой разум, что пробуждала меня от них выпадавшая из рук книга.       Но прошлое остаётся в прошлом, жизнь продолжалась, и я задумывалась о своём будущем. Меньше всего на свете мне хотелось уподобиться причитающим про «бедную сиротку» и жалеющим меня кумушкам и прожить жизнь, которую, по их мнению, я не просто должна прожить, но и которую должна хотеть прожить. Жизнь, которой жили они сами, словно в полусне, протекающую в домашних хлопотах, где всех развлечений — воскресные службы, сплетни, казни ступивших на скользкую дорожку бедолаг да ярмарки. «До чего же упрямая», — сокрушались они, покачивая головами, когда узнавали об очередном моём отказе очередной их «блестящей партии» в лице степенного торговца сукном с одышкой или самоуверенного племянника судьи.       На лицо отражения в зеркале набежала тень, оно нахмурилось, губы слегка сжались. Я мотнула головой, отгоняя нахлынувшие мысли, и лицо в зеркале разгладилось. Оно казалось весьма милым, я бы почувствовала расположение к такому человеку. Хоть я и не очень любила подолгу разглядывать своё отражение, но сейчас всматривалась в его глаза, пытаясь увидеть в них что-то ускользающее…       Светлые, серо-голубые, они были, «точь-в-точь как у отца, даже взгляд иногда», по выражению его старого знакомого, доктора Ливси, оставшегося поддержать меня в тяжёлые дни после похорон и моей болезни и помочь мне разобраться в делах, которые отец оставил в безукоризненном порядке. Воспоминание об отце больно кольнуло сердце, и в носу предательски защипало. Я резко отвернулась от зеркала, изо всех сил пытаясь думать о деревьях, что виднелись за окном, но за ними до самого горизонта простиралось море, и меня захватили мысли о нём.       С тех пор, как я себя помнила, море занимало мои мысли, волновало и манило меня к себе. То ласково-игривое, то грозно-величественное, бескрайнее, хранящее в себе все оттенки синего и зелёного в солнечный день и свинцово-серое в ненастье, с открывающими чёрную глубину волнами, сердито атакующими берег. Где рождаются они, приходящие к берегу, то воинственные, то обессилевшие, то ласковые? Море манило своим непостоянством, своей красотой, мощью, опасностью и коварством. Морской горизонт — вот куда тянуло меня с тех моментов, когда я начала помнить себя. Что же за ним? А дальше? А ещё дальше? Я жаждала увидеть это своими глазами. Каково море у других, далёких берегов? Под какими созвездиями катит оно свои волны? Моей мечтой было увидеть их не на мёртвой карте, а в бархатистом чернильном небе над головой, услышать хлопанье парусов, поскрипывание палубных досок. Ради этого я готова смириться с грозой в море (точнее, штормом), которая всегда меня пугала. С замирающим сердцем слушая рассказы отца (и немного завидуя ему); на пристани, среди мерно покачивающихся на волнах больших и маленьких кораблей, неизменно привлекавших моё пристальное внимание; на высоком утёсе над морем — под облачным небом в минуты затишья оно почти зеркальное, чёрно-сине-зелёное там, где в нём не отражаются светло-серые облака, с белыми кружевами длинных широких волн у берега; на пустынном песчаном берегу, тянущемся вдаль — вглядываясь в молочный туман или следя за разбивающимися просвеченными солнцем волнами, похожими на истончающийся изумруд или аквамарин — я слышала властный зов, то шепчущий, то кричащий, то напевающий, чувствовала, что это моя дорога и моя жизнь, что это тот самый путь, который предназначен для меня. И это всегда казалось само собой разумеющимся.       Однажды мы с отцом гуляли по пустынному побережью, было облачно, волны с приглушённым шумом разбивались о берег, и, шипя, наползали на песок. Солёный влажный ветер то пытался разрушить мою причёску, то слегка играл с выбившимися прядями, то почти стихал, лаская лицо. Я долгое время смотрела в морскую даль, мыслями унесясь далеко-далеко туда, ощущая свободу и какую-то отрешённость, а обернувшись к отцу и увидев, что он наблюдает за мной, сказала: «Просто. Море… Я люблю его». Отец слегка улыбнулся (это был один из тех редких моментов, когда я видела его улыбку), и мы пошли дальше. Мы шли молча, но я знала, что он чувствует то же, что и я.       Теперь, если всё пойдёт, как задумано, я смогу увидеть открытое море со всех сторон, почувствовать его в полной мере, подняться на палубу корабля, увидеть вживую все снасти и паруса, которые давно знала наизусть. Это казалось одновременно и невероятно-чудесным, и таким близким и реальным…       Тут меня заняли более деловые мысли — я ещё раз повторила про себя, как зовут нескольких старых знакомых отца, его сослуживцев, которые, насколько я понимала, всё ещё могли служить на флоте, как их найти и как называются их корабли. Учёба давалась мне легко, особенно математика, и я смела надеяться, что моих знаний будет достаточно, чтобы стать мичманом. Я решила представляться своим кузеном Джейми (надеюсь, он простит мне эту вольность, к тому же мне было сложно представить себе человека более далёкого от мореходства, так что можно было не бояться, что внезапно окажусь его «полным тёзкой»). Да, я знала, какие трудности, тяготы, лишения и опасности мне грозят, и была настроена вынести их все, не опускать руки и не отказываться от мечты.       Но перед этим я хотела удовлетворить любопытство и попытаться найти родителей матушки — о них в нашей семье почему-то никогда не говорили, если не считать одного или двух кратких упоминаний, когда я была ещё совсем ребёнком. Разбирая бумаги, я узнала, как их найти, но единственное письмо от них было отправлено матушке ещё на старый лондонский адрес. Что ж, попытаюсь сначала осторожно разузнать о них на месте, не привлекая излишнего внимания.       Тётушки (и старый Флинн, и соседи) думают, что я отправляюсь в гости к родственникам матери в Вест-Индию вместе с её пожилой тётушкой: эта почтенная леди приедет сюда, и мы отправимся в путь. Нет, боюсь, она не сможет нанести им всем визиты, о чём выражает искренние сожаления. Им ведь не обязательно знать, что она существует лишь в моём воображении. Когда я сообщала о скором отъезде с этой почтенной дамой своим тётушкам и соседкам, заходившим меня проведать (и могущим помешать моим планам), то чувствовала лишь незначительные уколы совести из-за того, что говорю неправду. Но когда я говорила об этом Флинну, просила присмотреть за домом и убеждала не беспокоиться обо мне, моё сердце мучительно сжималось и краска стыда заливала лицо. Бедный, добрый, заботливый Флинн! Мысль о том, что я должна живой вернуться домой и снова увидеть его, будет придавать сил в опасности и тяготах.       Их я готова была переносить ради ещё одного… Несколько раз, преодолев себя, я выходила ночью к морю, в глубине души тем не менее чувствуя, что мне пока не суждено снова встретить тот призрачный корабль, на котором видела отца в последний раз. Но когда я стояла ночью на берегу, под порывами ветра, бросавшего в лицо холодные капли дождя, меня не покидала слабая надежда, что, быть может, увижу его на открытых морских просторах, ведь куда-то же он идёт, к чему-то же пролегает его путь?..       Довольно воспоминаний! Зеркало убедило, что в моём облике всё в порядке: немного мешковатый мужской костюм хорошо скрывал фигуру, худобе которой всегда так сочувствовали сердобольные соседки и которой я сейчас была особенно рада, вместо длинных локонов — короткий хвостик, едва достававший до плеч. В таком виде меня можно было принять и за небогатого студента, и за ученика стряпчего или лекаря, и за собравшегося поступать на королевскую службу молодого человека из провинции, что мне и было надо, дабы избежать ненужного внимания. Все необходимые бумаги, которые удалось подготовить, лежали во внутреннем кармане жилета, остальные немногочисленные вещи — в маленьком дорожном сундучке. Взяв его в одну руку, а плащ перекинув через другую, стараясь ступать бесшумно, я прошла по тихому дому и вышла на пустую в ранний час дорогу.       Пройдя немного, я замедлила шаг и обернулась через плечо. Опустевший дом, с детства знакомый берег и то, что я покидаю их, как бы я ни старалась заранее свыкнуться с этим, наполнили меня тоской. Лишь мысль о том, что самое дорогое я уношу в своём сердце, делала грусть светлой. И постепенно в душе поднималась радость и желание поскорее встретить будущее, уже так давно и так властно зовущее меня. Я была полна надеждами и ожиданиями, яркими и светлыми, как утренняя заря, раскрасившая небо и море чистыми нежными красками.       И, поправив треуголку, я быстро зашагала по дороге.