Бессонница

***

Тик-так. Тик-так. Тик-так. Уснуть не выходит. Часы мерно тикают над кроватью — это успокаивает, глаза закрываются сами собой, но сон не идёт. Ни в какую. В комнате темно и тихо. Всё, что слышу, это лёгкий стук клавиатуры. Лежу лицом к стене, а за спиной приглушённо горит экран ноутбука на полу. — Рюзаки, ты спать вообще собираешься? Стараюсь придать словам некоторое раздражение: нормально мы не отдыхали уже несколько суток. Организм отчаянно требовал тайм-аут. Расследование по делу Киры не сдвинулось с мёртвой точки даже после всех наших усилий. Нужно было продолжать копать, но я всё-таки решил воспользоваться принципом: «Утро вечера мудренее» — и лёг спать. Вернее попытался лечь. — Я мешаю тебе, Лайт-кун? — голос тихий, бархатистый и задумчивый. Почти безэмоциональный, если не знать его чуть ближе. А действительно? Может быть, причина моей бессонницы — клацанье клавиш и свет? Раздражители действуют на нервы по умолчанию. Но нет, всё же не это. Такие мелочи никогда раньше не мешали мне. — Нет, просто мы несколько дней глаз не смыкали. Можно же хоть немного передохнуть? На свежую голову лучше думается, не считаешь? Развернувшись, приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть на детектива. В неверном свете ноутбука его кожа кажется бледнее, чем обычно. Он сидит спиной ко мне, на полу, в своей любимой позе. Держу пари, сейчас прикусывает ноготь большого пальца. Когда этот человек думает, то перестаёт быть похожим на человека. Нормального, живого. — Не волнуйся, я могу не спать очень долго. Но если так сильно хочешь, то дай мне час. Я закончу один файл и лягу, хорошо? — Ладно, — понятия не имею, что он собрался там заканчивать, ибо зацепок у нас особых как не было, так и нет. Тихо вздохнув, возвращаюсь к стене, вслушиваясь в звуки и шорохи. Снова раздражающие часы, снова щёлканье — ничего нового. Тридцать минут, час, второй… Заснуть не получается. Усталость имеется, а сна как не было, так и нет. Одни и те же звуки. Выдыхаю сквозь зубы и с лёгким скрипом сажусь. «Снова забылся в делах. Вот же чудик». Слишком погружён в работу, чтобы замечать бытовые мелочи. Он поставил перед собой цель — найти убийцу — и он добьётся её. Слишком много заслуг. Слишком высока цена проигрыша. Слишком велик азарт. Однако… Рюзаки ведь человек. Да, с необычной логикой и высоким уровнем интеллекта, да, со своими заморочками и тайнами, но человек, чёрт возьми! Не машина, как многие привыкли считать. А люди нуждаются в еде, сне и множестве других вещей. За прошедшие дни я успел изучить его в деталях. Он всегда ест много сладкого. Но мало кто знал, что больше всего Рюзаки любит шоколад и карамель. А я заметил — когда ему приносят, скажем, пирожное с шоколадной начинкой, его губы чуть приподнимаются в улыбке. На карамельные сласти он реагировал примерно так же. У гениев свои слабости? Ещё никто ни разу не видел, как он спит. Но однажды я увидел это: прямо у компьютера, с открытыми глазами дремлет. Возможно, просто профессиональная привычка, а может, какая-то физиологическая особенность… Кто его знает? L продолжает таращиться в монитор. Та же поза. Вздохнув, потягиваюсь, и тёплое одеяло соскальзывает с плеч. В этот момент в полной мере осознаю, насколько холодно в комнате. Если такие ощущения здесь, в кровати, то я даже думать не хочу, что творится на полу. Вновь смотрю на напряжённую спину Рюзаки. Белая кофта с символом «L» на вороте подчёркивала выпирающие лопатки и позвоночник. Вырез с задней стороны и небрежно уложенные волосы слегка открывали верхнюю часть бледной шеи. Захотелось коснуться этой полоски кожи губами, удостовериться: не фарфор ли? Вдруг замечаю с нездоровой ясностью, как мелко подрагивают чужие плечи, и в мысленной речи печатными остаются только предлоги. Раздражение накатывает очередной волной: нет, не спорю, Рюзаки — один из лучших детективов мира, но порой он ведёт себя по-детски. Иногда абсурдность его слов, мыслей, поступков поражает. Пожалуй, только то, что он редко ошибался в рабочих вопросах, давало хоть какую-то надежду на рациональность и здравый смысл… Вздыхаю, поднимаясь с постели, и тихо подхожу к L, легко касаясь его плеча. — Рюзаки. Дёргается — видимо, слишком увлёкся — и поднимает взгляд. На мгновение в голове проскакивает несуразная мысль о том, что смотрю в два бездонных колодца, куда можно падать и падать… Неверный свет монитора размягчает контуры. С некоторым усилием сбрасываю минутное оцепенение. — Что такое, Лайт-кун? — Ещё раз назовёшь меня так — и я за себя не ручаюсь. Ужасно злит этот суффикс к моему имени. Причём злит именно тогда, когда его произносит L. Странно, но с ним я становлюсь чувствительным к таким мелочам, на которые раньше вообще не обращал внимания. — Хорошо, — другой голос. Такой же тихий, спокойный, но будто потеплевший. Поток мыслей резко обрывается, когда это L немного откидывается назад, прижимаясь ко мне спиной — Замёрзнешь же, — ворчу негромко, чтобы не выдать напряжение иного рода. — Уже, — усталый кивок. Понимаю, что действительно попал в точку. Его кожа — бледная и холодная, я как будто обнимаю вампира. Обнимаю, да? Заторможенно отмечаю свои руки на чужой талии; детектив, очевидно, не против. Стало теплее? Я ведь, в конце концов, с нагретой постели. — Пойдём спать? — прошу куда-то в тёмную макушку. — Завтра на свежую голову всё перепроверим. Рюзаки парой кликов покорно выключает ноутбук. Поднимаемся на ноги и идём к постели: понятия не имею, почему он заказал нам один номер на двоих. Недавно мы сменили месторасположение штаб-квартиры расследования, выбрав гостиницу в центре города, но средств вполне хватило бы устроить с комфортом хоть каждого сотрудника отдела. L любил говорить: «Хочешь что-то спрятать — положи на видное место». Звучало глупо. От кого мы прятались? От Киры? Не думаю, что такой преступник будет разгуливать по улицам, старательно выискивая тех, кто хочет его убить. Но Рюзаки есть Рюзаки. Всё ещё чувствую его дрожь, поэтому тут же накрываю одеялом и на автомате слегка прижимаю к себе. Молчит. Смирился, что наши отношения перешли из рамок «рабочие», даже переступили одной ногой через «приятельские» и «дружеские». Лично я понял это на крыше, когда шёл дождь и мы оба промокли до нитки. Когда он наклонился, массируя и вытирая мне ноги, что-то промелькнуло меж немногочисленных слов, сказанных тогда. Мы не обсуждали, но оба осознавали, что перешли черту. За нас говорили действия: лёгкие, нежные прикосновения, на вид случайные. Никто, казалось, не замечал этого, все говорили: «Просто коллеги. Максимум — друзья». Даже мой отец, один из лучших в своём деле, считал так. Или просто не хотел верить, что его примерный во всех отношениях сын, золотой ученик и лучший студент может быть геем? Поначалу L обращался ко мне только тогда, когда это было нужно ему, а мне хотелось привлечь его внимание, хотелось разбить этот непроницаемый панцирь. И я тоже не любил проигрывать. Потом дело пошло проще: Рюзаки стал более открытым, когда мы оставались наедине. Я старался помогать ему, баловал… На этом наши приятельские и дружеские отношения закончились. Сейчас, обнимая человека, ставшего для меня особенным, осознаю, насколько сильно хочу большего. Зайти дальше. С ним. «Люблю», — слишком слащаво, банально, не для нас, но эти жесты, эти прикосновения… Запутался. Уже ничего не соображаю. Прихожу в себя, когда слышу приглушённый стон. Бедовые, непокорные руки уже вовсю гуляют по телу детектива. Но я не чувствую сопротивления. — Лайт, что ты... — Позволь мне сегодня расслабить тебя, — мягко шепчу куда-то в висок. Удивлен. Он, помнится, обмолвился, что не девственник. Или ещё подозревает меня? «Вероятность того, что ты являешься Кирой, составляет порядка 67,3%», — вспомнились мне его слова. — «Я не сплю с теми, кто входит в круг моих подозреваемых». Тогда мне хотелось разозлить его, вывести из равновесия. Увидеть на лице хоть что-то, кроме надменности. Это было давно. Приподнимаюсь, упираясь руками по обе стороны от его головы. Взгляд вновь обретает спокойствие и мягкость — так он смотрел лишь на меня, никто больше не видел этой искренности, этой нежности во взгляде. Только я. Наклоняюсь и аккуратно касаюсь уголка губ, неторопливо продвигаясь в сторону, втягиваю в поцелуй. Такое тоже было редко. Всё-таки с полного признания нами «недружеских» отношений прошло не больше месяца, поэтому робость осталась. Но я верил, что она временна. Поцелуй отдаёт карамелью. Его любимой карамелью, чёрт бы её побрал. Раньше я ненавидел сладкое, но встретив его… Опускаюсь ниже, влажной дорожкой перебираясь на шею. Чуть прикусываю кожу, оставляя красноватую метку, — уверен, утром ещё получу за неё сполна, когда он будет пытаться скрыть засос. Но это потом. Сейчас слышу лишь грудной стон, сорвавшийся с его губ. Рюзаки расслаблен, его глаза прикрыты, а дыхание заметно сбилось. Похоже я и впрямь сегодня получу его полностью. Он тоже это знает. Мои руки забираются под ткань кофты, задирают, через некоторое время снимая и её. Недовольное хмыканье. — Любимая кофта, будешь стирать. — У тебя таких полно, они одинаковы. — Нет, у этой вырез короткий. Не отвечаю. Он просто дразнит меня, проверяет, отдаваясь ласкам, опустившимся до груди. Прикусив сосок, вновь слышу протяжный стон и чувствую, как прохладные пальцы оглаживают сзади по шее, а потом вверх — от корней волос к затылку. Аккуратно, с нежностью. — Рюзаки… — имя слетает с губ предупреждающе вкрадчиво. Снова укус и новый стон. Приятно. Ласкает слух. Я прижимаюсь к его телу сильнее. Целую плоский живот, языком прохожу по краю брюк. Тяну пряжку. И снова — никакого сопротивления. Лишняя ткань после недолгой возни уходит за границы постели. Поднимаюсь выше, проводя ладонью по бедру, очерчивая выступающую бедренную косточку, потом — цепочку из рёбер. Медленно, изучая его тело впервые столь открыто. Зрительный контакт — остро, с подспудным вызовом. Замечаю, как он прикусывает губу. По моим проскальзывает улыбка. Нависаю над ним и с плохо контролируемым голодом целую эти невозможные губы, такие податливые сейчас, но такие недоступные днём. Лаской касаюсь живота, опускаясь ниже. Рюзаки вздрагивает, сминает подушку. А мне нравится это выражение его лица. Так неожиданно видеть в нём… Смущение? Пальцы скользят по плоти детектива мучительно медленно, растягивая удовольствие. Свободной рукой глажу чувствительное сейчас к каждому прикосновению тело. Отзывчивый. Немного нервный. Внезапно. — А ты точно не девственник? Неожиданно слух улавливает ломкую усмешку. — Нет. На секунду замираю, а потом целую парня в висок, констатируя: — Солгал. — Прости. — Доверься мне. — Хорошо. Расслабляется настолько, что сам притягивает меня выше и целует, и я почти в живую слышу, как лопается туго натянутая струна где-то внутри. Целует терпко, порывисто. Настроение, настроение… На грани опьянения, растворённого в полутьме комнаты. Смазки не было. Смотря в подёрнутые маслянистым блеском глаза, поднимаю руку к лицу и неторопливо обхватываю губами указательный и средний пальцы. Обвожу языком — открыто, влажно. «Ты знал, что в эту игру можно играть вдвоём?» В чужом взгляде — непривычная похоть, вырывающаяся из груди резким выдохом. Он наблюдает: вижу, как кончик языка бегло смачивает губы. Ещё несколько коротких движений — и я развожу острые колени, мягко проталкивая первый палец. Рюзаки шумно выдыхает сквозь стиснутые зубы. Опускаюсь ниже, начиная осторожно растягивать его, одновременно лаская шею, прикусываю пульсирующую жилку. На прохладной коже расцветают замысловатые узоры меток и поцелуев. Слышу, как сминается простынь под бледной рукой. Время слов кончилось. Плавно проталкиваю второй палец немного погодя, используя слюну снова. Мазнув губами по плечу, оставляю влажный след на ключице, чуть в сторону — и ловлю в плен мочку уха. Рюзаки дышит тяжело, учащённо; кусает губы и старается расслабиться. Видимо, с теоретической базой проблем у него нет. Движение — вдох — поцелуй — едва слышимый стон. L, обстановка, происходящее пьянили рассудок нещадным дурманом, ненадолго подняться над которым удалось, лишь когда любовник сам начал подаваться вперёд, насаживаясь на пальцы. Мне льстило уже то, что я мог сорвать с этих обычно упрямо сжатых губ такой восхитительный набор звуков, но собственное тело отчаянно требовало свою порцию удовольствия, и у меня не находилось причин ему отказывать. Убираю руку, притягивая детектива к себе. Его дыхание сбито, моё — рикошетом от кожи. Осторожно направляю себя и вхожу, короткими рывками преодолевая сопротивление мышц. Рюзаки жмурится, но молчит, лишь резко выдыхая сквозь стиснутые зубы. Несколько секунд покоя. Попытка взять под контроль дыхание… Успешно проваленная. Упираюсь вытянутыми руками по обе стороны от его головы, стараясь не придавить всем весом. Похоже моя хвалёная выдержка прошла проверку — я всё ещё могу соображать, хотя видят боги, чего это стоит. Прохладные руки обвивают шею, прижимая к такому же разгорячённому телу: — Продолжай. Не просьба, почти приказ. Или мольба. В одном флаконе. Но для меня — как спусковой механизм. Прижимаюсь губами к тонкой ключице, медленно начиная двигаться, выискивая комфортный обоим ритм. Считаю про себя глухие удары собственного сердца. Дрожь пробирает. Снова стоны, на этот раз — глубокие, грудные, пряные. Кажется, я ждал достаточно, и теперь могу с лихвой насладиться этим удивительным человеком. Толчок — полувскрик. Из горла вырывается тихое рычание, Рюзаки одной рукой впивается мне в плечо, сжимает так, что остаются следы. Мало… Мало, мало, мало. Хочется ближе, сильнее. Слиться в одно. Хоть на мгновение стать единым целым. L жмётся ко мне, льнёт, выгибаясь, а я больше не вижу опоры в собственных руках. — Сильнее, — вторит сбивчивый хрипловатый голос над ухом. Понимаю. Знаю, что тоже надолго не хватит. Лечу следом. Сильнее, резче, глубже. Задеть простату и в который раз услышать почти крик. Это — близость. Как медленный яд в крови, что заставляет её гореть, как самая желанная агония. Всё смешивается. Трение, стоны, бессвязный бред. Даже не пытаюсь что-то разобрать. Ощущения выжигают окружающую действительность. Рюзаки сдаётся первым. Вцепившись в меня, как в спасительный плот, выгибается резко. Чувствую, как мышцы вокруг члена начинают сжиматься, а на живот выплёскивается горячее, вязкое… Через считанные секунды изливаюсь следом, сильнее сжав в объятьях ещё бьющееся в экстазе тело. По мышцам растекается тяжёлое, ватное тепло, сковывающее, почти усыпляющее. Тени снова прячутся по углам комнаты, пока в мыслях — лишь звенящая музыкой ветра пустота. Несколько минут полного покоя, восстановить хоть какое-то подобие дыхания. Из последних сил откатываюсь в сторону, падая рядом с прикрывшим глаза детективом. Время замерло. Только для нас. — Рюзаки, — не выдержав, зову вполголоса, чтобы снова прокатить по языку родное имя. Грудная клетка приподнимается в такт неровным вдохам. А потом он поворачивает голову ко мне, и даже в полутьме я вижу его улыбку, в которой можно спрятать звёзды. — Люблю тебя. Потяжелевшими руками прижимаю к себе так сильно, как могу. — Я тоже… Тебя люблю, — с трудом, но проталкиваю наружу запоздалое признание. Мы никогда не произносили их, однако сегодняшняя ночь и эта бессонница, очевидно, сблизили нас. И Кира. Дело, которое предстоит раскрыть нам обоим. За окном всё ещё правит ночь. Слышится тихий гул дремлющей аппаратуры. Дыхание возвращается в норму, сердце тоже больше не отбивает чечётку о рёбра, и голос, довольный голос одного из самых великих детективов мира перечёркивает тишину: — Может, повторим?