Постепенно

      – 007. Я ваш новый ассистент.       – Это какая-то шутка?       Пара фраз – коротко об их отношениях. Кью привык обезличивать 00, Бонд воспринимал со смешком нового квартирмейстера.       Притираться приходилось долго, Сильва драл нервы похлеще клещей, и жизнь проносилась мимо в бешеном темпе. Все смешалось в дикую круговерть, буйство красок слепило, а синеватые цифры на вечно горящем экране слились в один бесконечный ряд. Пальцы Кью порхали, словно бабочки, и Бонд, постоянно хмурый Бонд, агент-одиночка, в конце концов вынужден был признаться себе, что молится на талант тощего паренька-ассистента. И тот выдюжил: вел и менял информацию, подтасовывал карты, скрипя зубами, но помогал всегда и везде. И светились странным блеском, отсвечивали блекло-голубым внимательные глаза за стеклами больших очков.       – Потому что я не в белом халате?       – Потому что Вы слишком юный.       Бонда никогда не интересовали даты: лучше любого другого он знал, что, если человек одарен, можно и в десятилетнем возрасте провернуть революцию и надрать играючи зад всем службам контрразведки одним мизинцем на левой руке. Но немного нервный вид его ассистента всегда забавлял 007, и безумно короткие минуты, которые он тратил на подтрунивания, Джеймс потом невольно заносил в дневники своей памяти. Должно же остаться у него в голове что-то хорошее.       – Моя внешность вряд ли имеет значение.       – Ваш опыт – имеет.       Кью знал, что Бонд отчасти кривит душой: его невзрачный вид часто играл им на руку. Вряд ли тупоголовые болваны, прихвостни крупных фишек в преступном мире, обратили бы внимание на странного паренька с ноутбуком, зажатым в руках, когда мимо проходит пижон в костюме с иголочки. Агент 007 всегда был на слуху, Джеффри же прятался в его тени – и любые миссии завершались победой, стоило ему начать отыгрывать роль зашуганного и волнующегося мальца. Впрочем, он и был таким – немножечко меченым. Эмоции большой красной строкой читались на высоком лбу, чуть прикрытом длинными вьющимися прядями, и Кью раз за разом старался не показывать чувств, бушующих внутри, во время долгих минут молчания Бонда на том конце крохотного наушника. Опыт у него имелся, огромный опыт, щедро приправленный дарованиями, но Джеффри часто заламывал холодные пальцы, содрогаясь изнутри от каждого шума на низкой частоте. Бонд выйдет сухим из воды, он верил. Но веру вряд ли можно отнести к точным наукам, которым он так привык доверять.       – Возраст – это не гарантия успеха.       – А молодость – не гарантия свежих решений.       – Всего за один вечер я могу доставить им больше неприятностей, сидя в пижаме перед ноутбуком.       – Тогда зачем нужен я?       – Все-таки иногда надо и пострелять.       – Ну или побегать… Ведь в пижаме далеко не убежишь… Кью.       – 007.       Агент 007 заимел привычку появляться внезапно – всегда и везде, – и Кью давно перестал вздрагивать от резко распахивающихся дверей и стука каблуков начищенных ботинок по полу. Бонд появлялся в свете неоновых ламп – Джеффри специально требовал их в лабораторию для новых опытов – и долго-долго смотрел.       И Бутройт понимал, что возвращения очередного навороченного гаджета и машины за три миллиона долларов можно не ждать. Потому что это гребанный 007.       А Бонд улыбался своими тонкими губами, и Кью цедил что-то обозленно-обиженное в ответ. Кривая усмешка становилась шире, и пристальный, как рентген, взгляд пронизывал квартирмейстера с ног до головы. Почему-то именно в этот момент вспоминались не к месту ипотека и бедняжки-коты. Джеффри не хотел оставлять их сиротами и предусмотрительно не лез в драку, но злопамятно ставил пометку «однажды отплатить» на закраинах сознания. Правда, все это было эфемерным: Кью все больше пропадал в этой трясине неувязок, напрямую тянущихся от Джеймса Бонда ко всему отделу МИ-6, и вскоре даже барахтаться перестал. Потому что бесполезно. Но все еще скалил зубы в ответ на очередное беспечное «припаркована на дне Сены». Потому что достало – он тут тоже, как бы, задницу рвет, чтобы мир спасти.       Джеффри ненавидел парфюм Джеймса, кривился при виде идеального белого платка в петлице и поправлял свой темно-бордовый свитер. Различия меж ними чувствовались за километр – компьютерная мышь и смертоносный волк, но оба они имели зубы. И Кью всякий раз важно поправлял очки, провожая отправляющегося на иной континент Бонда долгим вопросительным взором.       Бонд числился у Кью препротивнейшей личностью, и, почему-то, Бутройт уверен был, что у самого агента занесен где-то первой строкой похожего списка. Что-то вроде «как я вас ненавижу, но все же верю вам до последней капли». Ужасно странные отношения и линия поведения.       Но они их прекрасно устраивали.       До какого-то момента.       Бонд заявился посреди ночи – и прямо на рабочее место квартирмейстера. Вошел, поправил запонки, опустился на краешек стола и не терпящим возражения тоном потребовал:       – Отключи камеры, – 007 никогда не просил ни больше, ни меньше того, в чем был уверен.       Бровь Кью медленно поползла вверх. Пара верно зажатых клавиш – и их никто не услышит и не увидит, но это уже, простите, наглость. Чтоб в штаб-квартире, чтоб в служебной обстановке! И плевать, что всех своих ассистентов Джеффри давно отпустил по домам, желая в одиночестве поколдовать над очередным чудом техники.       – Отключи камеры, – стальные нотки в голосе заиграли опасностью, и Бутройт, сжав губы, предпочел послушаться.       – В чем дело, Бонд? – ненависть, с завидной частотой поднимающая голову при появлении 007 перед его помощником, всколыхнулась черной массой где-то внутри. – Снова потребуете чего-то, что очень явственно идет вразрез с приказами? Чисто для справки напомню: я подчиняюсь напрямую М, и за Ваши выходки мне однажды снесут голову. В лучшем случае. Но это, конечно, Вас мало волнует.       Вот так – подчеркнуто официально, не роняя лицо. Кью напоминал себе змею, жалящую редко, но метко. Убийственную такую змею.       Бонд расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук. Смерил его своим рентгеновским зрением, будто бы мысли читая, а потом сказал то, что перевернуло мир Джеффри и вывернуло его наизнанку.       – Коснитесь меня, Кью.       Кью привык предвосхищать все мысли и решения Бонда – в отличие от всех. Только он один из всей агентуры точно чувствовал, когда и где хвалёный 007 пошлет к чертям инструкции и кинется вершить справедливый самосуд, окольными путями пробиваясь к заведомо верной цели. Кью привык – не без язвительности, конечно – принимать любое решение агента и помогать ему по мере сил. Привык он и к тому, что только для него, наверное, Бонд навсегда останется закрытой наглухо книгой.       Привык – и теперь никак не мог отойти от шока.       Ворох мыслей веером пронесся в его голове: начиная банальным «что?!» и заканчивая и вовсе странными предположениями о том, что Бонд таким образом пытается его домогаться. Кью уверен был, в МИ-6 никто не знал о его истинных сексуальных предпочтениях – Джеффри отчего-то считал эту часть своей жизни слишком интимной для того, чтобы посвящать в нее коллег, – и столь неожиданная фраза из уст Бонда выбила его из колеи, потому что в ней явственно слышался подтекст.       И Кью сделал то, что делал обычно в столь неприятных ему ситуациях – нашел нестандартный выход. Чувствуя, как начинают пылать щеки, Бутройт протянул ладонь и осторожно нашел руку агента 007, чуть сжал в жесте приветствия.       А потом поднял на Бонда глаза, постарался сделать свой взгляд насмешливым и самоуверенным. Нечего 007 знать, что ему удалось удивить своего ассистента.       Бонд улыбался, и пальцы его, теплые, мозолистые и сухие пальцы, крепко сжимали узкое запястье немногим дольше положенного фирменному знаку общения.       – Таким образом Вы пытаетесь добиться от меня чего-то? – когда Кью нервничал, он говорил. Много, сумбурно и эмоционально. – Или это можно расценивать как извинения за еще одну утопленную машину? В таком случае, Бонд, увы, я вынужден сразу поставить Вас в известность: автомобиль нам Ваше крепкое рукопожатие не вернет, и отчет оно не исправит. А если Вы вдруг…       007 не дослушал, просто отпустил прохладную ладонь и поднялся. И исчез за дверями. А после – пропал без вести на очередной миссии.       Спустя полгода Кью встретился с Бондом при весьма сомнительных обстоятельствах – он застал его сидящим на диване в собственной квартире и лениво перебирающим заумные книжки, валяющиеся на журнальном столике. Агент ухмылялся: видимо, содержимое книжонок радовало его наметанный глаз.       Кью замер в дверях, не зная, какой вопрос задать первым будет рациональнее: «как Вы вошли?» или привычный с недавних времен кризиса на работе, но такой банальный и предсказуемый «какого черта?». Бонд ответил на его раздраженное сопение лишь поворотом головы и кривой улыбкой.       – Охрана у тебя тут ни к черту, – поделился он сухо и деловито.       – Бонд, я удивлю Вас, но обыкновенные люди, – это слово Бутройт подчеркнул наигранно серьезным голосом, – пользуются в своей обыкновенной жизни всего лишь замками и ключами. А не сложной системой ловушек и электронных кодов на четыре уровня.       – А зря. – Джеймс поднялся, поправил небрежно пиджак, застегнув одну из пуговиц и молча подошел.       Встал напротив, и лицо его осветила тусклая кухонная лампа. Джеффри прищурился – отчего-то именно сейчас она показалась ослепительно яркой – и сумел разглядеть на матовой коже агента новый, тянущийся как ниточка шрам у виска. И безмерную усталость в пристальных глазах, и трехдневную щетину, и мелко трепещущие крылья носа. Выглядел 007 неважно, даже несмотря на идеальный, снова все с той же иголочки костюм. И впервые, должно быть, за всю свою карьеру Джеффри почувствовал тревогу. Не такую, которая является особой формой азарта и предвкушения, а которая крутит внутренности и заставляет быстро принимать решения, слепо следуя одним лишь эмоциям. А это – в корне неверно.       Эмоции до добра не доводят, Кью это прекрасно знал.       – Паршиво смотритесь, – нарочито спокойно, словно вскользь и просто так.       – Потрепали немного, – лаконично и скупо в ответ. – Случается.       И рукой – горячей, как в припадке – по узкой ладони. По пальцам, что словно занемели и замерзли.       – Рад видеть Вас, Кью.       Он даже не успел коснуться нормально – полной поверхностью, так, как делают те самые обыкновенные люди, как Бонд уже отдернул руку. И вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.       Бутройт еще долго смотрел вслед закрытой створке, а потом отправился заваривать кофе. Ему нужен был самый крепкий, жгучий и без сахара.       На следующий день агент 007 официально возник на радарах и самолично появился в офисе МИ-6.       Еще пара недель, стоптанных пар туфель, порванных в суматохе свитеров и утопленных машин первого класса – внеплановое нападение на отдел (хотя как оно вообще может быть плановым?!) – и Бонд столкнулся с ним на прогулке. Точнее, как столкнулся – налетел внезапно, специально, аккуратно, когда Джеффри мирно отмерял шагами улицы в поисках зоомагазина и конкретной марки кошачьего корма. Он вечно забывал адреса, но вот название корма помнил до последней точки и был совершенно неумолим, непреклонен и неизменчив в своем выборе. Коты для него стали лучше людей – они были тихие, ласковые, нежные и неразговорчивые – и о питании их Кью заботился.       – Снова Вы? – Бутройт был расстроен, капельку зол и промок до нитки, а монотонное и безрезультатное обхождение магазинов уже сидело ему поперек горла. – Что на этот раз, Бонд? Опять погоня за очередным супер-мега-крутым-преступником? Или пришли уведомить меня, что потеряли взрывающуюся ручку?       Он все же сделал такую – под личный заказ (конечно же нет!) 007 и безумно гордился своим изобретением. И тем, что его, в отличие от другого оборудования, Бонд берег и не использовал. Просто носил с собой – как вечный гарант своей безопасности, ведь он, живучий педантичный гад, мог и выходил из любого потопа абсолютно сухеньким и своими силами. Джеффри уже даже перестал сомневаться в этом и не волновался (почти что).       Бонд улыбнулся – одним уголком губ, одним движением льдистых глаз и одной только глубокой складочкой промеж бровей – и протянул ладонь. Кью сам подался навстречу, и длительное рукопожатие расценил практически как обычное, нормальное действо. Странная штука – раньше они никогда не пускали друг друга в священное личное пространство.       Все это походило на игру, и Джеффри почудилось (наверняка почудилось) мягкое поглаживание большим пальцем. Непозволительная интимность, неприемлемая близость.       Что-то жаркое, душное и очень, очень безнадежное колыхнулось в нем. Показалось, словно в яме «007» он погряз полностью, с головой, и перешел на новый уровень, где задыхаться и утопать уже не так больно и страшно. Ужасно.       – Корм, – одно слово, четыре буквы и увесистый пакетик в руке.       И снова – улыбка одной лишь частью лица, неуловимая, призрачная, мимолетная.       Вечером того же дня датчики в отделении Кью загорелись красным, а через треск в наушнике явственно проступило «агент 007 пропал из зоны видимости». Джеффри резким движением снял с носа запотевшие очки и судорожно протер их уголком рубашки, два раза выпустив из пальцев ее ткань.       Шел март – сырой, зяблый, противный. Бонд вернулся, молчаливой тенью скользил по коридорам – в этот раз его не «потрепали», а «разорвали на части», и квартирмейстер только диву давался, как Джеймс вообще остался жив. Отдел ходил на ушах, выискивая неугомонного и несговорчивого агента во всех коридорах по длинным кровавым следам, а М готов был рвать и метать, если Бонд тут же не вернется в больничную койку.       Джеффри наткнулся на него посреди стеллажей с отчетами и сломанными принтерами и под руку буквально волоком оттащил в госпиталь. Тот теперь (смех и слезы) находился буквально через стену – вследствие недавних терактов МИ-6 здорово так перегруппировало свои тайные отсеки. 007 и слова лишнего не бросил, стоял столбом до того момента, пока Кью не догадался провести пальцами по тыльной стороне его ладони. Только после этого нехитрого жеста они с горем пополам отыскали нужный блок и нужную мертвенно-белую кровать. Именно в этот миг Джеффри понял, почему Бонду так претило оставаться в этих четырех стенах. Даже идеально выбеленные, они не расслабляли, а нагоняли тоску. Серую и бесконечную.       Он помог Джеймсу лечь, зачем-то сел напротив, уставился на носки собственных потрепанных туфель. Бонд валялся бревном – в его-то состоянии, с его-то продырявленным насквозь боком и рукой вряд ли он мог занять положение удобнее – и не сводил с него глаз. Сверлил в нем дырку или медленно, клок за клоком, сжигал…       – Корм закачивается, – ляпнул задумчиво Бутройт первое, что пришло в голову, и смерил взглядом каменную кладку. – И замок я уже два раза сменил.       Два предложения о личном – удивительная щедрость и неслыханный риск.       Джеймс крякнул что-то сдавленно, неслышно, и Джеффри вмиг заторопился, едва завидев в дверях медика. Чуть ли не бегом выскочил прочь и после долго-долго не мог составить схему двигателя скоростного авто.       Она разлеталась у него прямо под дрожащими пальцами.       – Быть асексуалом в разы проще, – с сожалением протянул Кью, сердито и рассеянно разглядывая кусочки мозаики, что никак не собирались складываться в его мозгу. Вместо них там – черная бездна и два ярких, светящихся будто от какого-то внутреннего огня глаза. – К черту.       Правильный, неимоверно правильный Джеффри Бутройт пятый раз в жизни ощущал себя потерянным маленьким ребенком. И даже крепчайший чай с лимоном из любимой кружки – тот, что в детстве решал любые проблемы – не сумел ему помочь.       «Видимо, все-таки фетиш», – решил Джеффри, когда в июне – сухом и жарком внезапно – Бонд снова изящно и ненавязчиво пожал ему руку после недели отсутствия. Подушечка большого пальца вновь нащупала пульс, скользнула по выступающим венкам – и вспорхнула, исчезла. Чуть позднее, спустя какие-то там тридцать шесть часов, скрылся и сам 007, растворившись в тумане берлинских улиц.       И той же ночью – тогда, когда ужасная смена под слоганом «попытайтесь вывести Бонда на его цель и не прошляпить самого агента» наконец окончилась – Кью впервые столкнулся с бедой, о существовании которой он и думать лет с шестнадцати позабыл. Джеффри проснулся в холодном поту посреди трехсот жалких отведенных на сон минут, проснулся на скрипнувшей неловко постели и уставился на приоткрытое окно. Раскрывать его настежь Бутройту запрещали впившиеся под кожу привычки квартирмейстера в самом МИ-6.       Уставился, посмотрел на далекие насмешливые звезды, что мигали, будто бы хихикая над ним – таким нелепым и крошечным по сравнению с ними – а после перевел глаза вниз, на собственные ноги, на натянутые пижамные штаны.       И слабо застонал. Эту неприятность не решить его любимым квадратным уравнением.       А звезды все смеялись, смеялись, словно зная о его самой огромной, темной, страшной тайне: удивительной улыбке одним краешком губ и глазах цвета вечно хмурого лондонского неба.       Четыре ужасных, сладких, жгучих буквы. Б-о-н-д. И холодная вода из душа, помогающая смыть это чертово наваждение. Ни слова больше.       Бонд преследовал его: он постепенно пропитался им, как ароматом вина и виски; Джеймс просочился в его вены, впитался в каждую клеточку. В сон и явь. Он был везде. И самым отвратительным было то, что Джеффри, мало-помалу, стал устраивать такой порядок вещей. Кью сжился с мыслью о том, что каждую миссию он невольно скучает по шершавой и мозолистой руке, что волнуется, злится чуточку больше.       Пугало лишь одно: раз за разом, встреча за встречей, Джеффри ловил себя на мысли, что все это – немножечко взаимно, если можно так выразиться. Он видел это в светло-голубой радужке, читал по резкой ухмылке и плавным, уверенным движениям опасного зверя – и боялся верить. Ну, потому что ведь такое немыслимо, иррационально и неправильно. Да?       Нет. Нет. И снова нет.       Кью перестал спать ночами, он мучился и все свои силы тратил на напускную уверенность и холодность – замечать этот «конфуз» с его дурацкой влюбленностью (он уже даже не отрицал) Бонду было категорически нельзя. Бутройт держался, плавясь внутри от каждого тихого «здравствуйте» и всякого банального «мой пистолет безнадежно сломан, Кью». Последнее, конечно, звучало нахально и пугающе, вызывало неконтролируемый гнев Джеффри как изобретателя – но не утрачивало от этого своих гипнотических ноток, потому что тот тон, с которым оно было сказано, достаточно просто услышать, чтобы потерять голову.       Кью держался. Стойко и молчаливо. И уже всерьез раздумывал над тем, чтобы завести еще одного кота – может, с увеличением проблем его беды на личном фронте, согласно обратной пропорциональности, пойдут на спад?       Вряд ли, конечно, но это хотя бы позволит ему ненадолго отвлечься. От своих желаний, от пристальных взглядов, от… всего.       Джеффри Бутройт, юный гений на службе МИ-6, трепыхался, словно птица в силках, а доверенный ему отдел потихоньку начинал делать ставки на то, сколько еще – цитата – «этот зрительный секс» будет продолжаться. Между агентом 007 и его квартирмейстером искрило, пылало заревом – это признавала даже Манипенни, пряча усмешку за очередным отчетом с задания. Она не спорила на деньги и оттого наблюдала за разворачивающимся спектаклем со спокойствием отвлеченного наблюдателя.       За окном было светло: впервые за мрачный и хмурый август выглянуло полуденное солнце, и Кью, взявший дневной отпуск (если его вообще можно так назвать), подумывал даже над тем, чтобы усилием воли заставить себя выползти на улицу. Можно было бы, например, добраться до Гайд-парка и покормить там голубей. Занятие, конечно, старушечье, но расслабляет получше курения и распития спиртного.       Джеффри лениво натянул брюки – даже в выходное время он предпочитал официальный стиль повседневному, покормил котов и, наконец, распахнул входную дверь.       И нос к носу столкнулся с Бондом.       – Джеймс? – спонтанное, неконтролируемое вырвалось из груди.       – Я, – логично и коротко.       Кью поправил очки на носу и еще раз смерил агента взглядом, словно тот ему привиделся.       – Что Вы делаете здесь?       – Жду Вас. – Бонд повел плечом и улыбнулся: едва заметно, но все же. – Мы гулять или сразу перейдем к прелюдии?       – Чего-о? – Джеффри удивился – сильно, от макушки и до кончиков туфель.       И 007, как это часто с ним бывало, проявил инициативу – ту самую, которая в их работе часто бывает наказуема и преследуема по кодексу. Он толкнул Джеффри прочь с порога – легонько, почти что ласково, так, чтобы хватило места войти и захлопнуть за своей спиной дверную створку – а после поглядел так пристально, так внимательно, будто бы душу раздевал, слой за слоем, копался в самых внутренностях. И шагнул навстречу пораженному квартирмейстеру, отвел его руки, коснулся ладонями худого лица с острыми чертами – и поцеловал.       Так, как, наверное, целовал всех своих девушек – и ни одну из них.       Кью горел – серьезно, правда. Все привыкли сравнивать это удивительное чувство, что возникает при поцелуе, с тем ощущением, когда тебя захлестывает вода, влечет и тащит вниз крутой водоворот. «Я буквально тонула», – рассказывала Джеффри двоюродная сестра полгода тому назад о своем первом поцелуе. «Я утопала в его нежности, заботе», – говорила она, сверкая влюбленными глазами.       Так вот – Джеффри не утопал. И не тонул. Он горел – весь, всеми клетками и кожным покровом, целиком и полностью, он искрился, как оголенный провод. Внутри, в этой черствой клетке костей и паутине нервов словно замкнуло рычаг: и бежал ток по венам вместо крови, и под глазами плыло и сверкало так, что не описать. Губы у Бонда – сухие, обветренные, требовательные и такие восхитительные. Поцелуй – как взрыв, как снаряд, разорвавший в груди все артерии.       – Господи, – Бутройту удалось оторваться, чтобы замереть на миг, зависнуть, согреваясь от тепла чужих пальцев, вычерчивающих на его скулах замысловатые узоры, – подожди, подожди,..       Джеймс прижался, припер его к стене, позволяя почувствовать, ощутить всем телом его жар.       – Чего ждать? – словно в тумане, почти что спотыкаясь. – Год, Кью. Почти год. Я достаточно потерпел. А теперь посмотри, как у меня охренительно на тебя стоит – и действуй уже!       Джеффри зарделся – нет-нет, не как стеснительная девственница. Просто непривычно и, что скрывать, даже приятно, когда сам Бонд – тот самый, что штабелями красавиц по отелям водил – вот так рычит, и ждет, и хочет. Хочет его, Джеффри.       – Господи боже,.. – снова, практически сорванным, выцелованным голосом.       Снова и снова, разворачивая к стене, стягивая идеально белую рубашку, поглаживая налитые силой бицепсы, плечи, подтянутый живот.       – Боже, боже, боже,.. – а в голове складывается, щелкает паззл.       Джеймс ловил его губы, заставлял молчать, лишь изредка позволяя выстанывая что-то между поцелуями. Их вело, они торопились, спешили, будто надышаться не могли. Казалось – секунда, две, и разорвется мир к чертям, если не оказаться рядом, близко, внутри. Слиться и смотреть бесконечно долго.       Джеймс шипел низким, волнующим голосом, и еще немного, и Кью кончил бы прямо так – со спущенными штанами, так ни разу и не прикоснувшись.       – Давай уже, – загнанным шепотом, полурыком-полусипом.       – Даю, – все так же четко, решительно и даже чуточку ехидно.       Он взял Бонда прямо у стены – и это было одновременно так непонятно и так невероятно, что Джеффри на миг потерялся в собственных ощущениях. Разумной частью своего сознания он давно знал, что, если что-то будет, то будет именно так, но все еще не мог поверить. Чтобы Джеймс, чтобы Бонд – и прогибался, просил. Кью понимал: долгое время отведено им на то, чтобы хваленый бесстрашный 007 смог осознать и поверить в собственные желания. Если бы Бонд хотел его просто так – давно бы подкараулил в служебном закоулке.       И Джеффри стал бы для него не более чем очередной «подружкой» на пару-тройку ночей. В идеальном варианте – месяцев.       А тут было что-то другое. Иное – темное, страстное и сильное – читалось в их взглядах, в их рукопожатиях. Они давно это заметили, но никак не могли принять. Оттого и бегали, как глупые, малолетние мальчишки.       Кью набирал темп, глотая воздух урывками, потому что не мог иначе – ему так чертовски, так губительно было надо, буквально жизненно необходимо. Держаться за короткие волосы, вдыхать этот ни с чем не сравнимый запах – кофе, сталь и жгучий одеколон – с загривка, слизывать, касаться, проникая, просачиваясь чуть ли не под мышцы. Просто быть рядом.       У них диагноз один на двоих – взаимное помешательство – он догадался.       – Резче, – просил Бонд, пряча лицо в изгибе локтя.       – Дже-еймс, – Джеффри хрипел, питаясь звуками этого имени.       Джеймс. И никаких Бондов. Потому что для него он только один такой – ершистый, светлый, колючий лучик солнца по холодной весне. Едкий и ядовитый, но такой необъяснимо близкий и родной.       И Кью, кажется, ему – тоже.       Толкнулся еще – метко и размеренно, – и залюбовался прямой спиной с широкими плечами, оставил засос на правой лопатке. И буквально кожей, каждой мембраной почувствовал глухое, утробное, довольное рычание. Умопомрачительное.       И все. Это – грань, черта, порог. За ним фейерверк и петарды, гул и грохот в слуховой перепонке. Джеффри вздрогнул, и чувство, родившееся под ключицами, сравнимо было только с ударом молнией. Хорошо – так фантастически хорошо, что не хотелось дышать. Ему казалось, что так – замерев, – он сумеет продлить этот момент на целую вечность.       Джеймс тихо откинул голову назад, ластясь взглядом и губами. Он все еще был такой же колючий, требовательный, но как-то несерьезно, словно бы по-домашнему. Кью целовал покрасневшие губы и отстраненно думал о том, а не нанесли ли они моральной травмы его обожаемым котам. А Бонд смеялся – заливисто и хрипло, – словно прочитав его мысли.       На дворе декабрь, город обрастает легкими хлопьями снега и темно-зелеными елочками, а Кью все больше размышляет о том, а можно ли сплавить любимейших котов двоюродной сестре.       Она вроде бы жаловалась, что ей скучно и одиноко – пусть забирает на здоровье. У самого Джеффри катастрофически не хватает времени на заботу о них, и он банально волнуется о здоровье животных. А еще о Джеймсе, у которого на них аллергия. О Джеймсе, который стоически терпит ее ради своего квартирмейстера и ночует на его узком и скрипучем диване.       О Джеймсе, который все так же вступает с ним в словесные пикировки, топит машины за три миллиона и так охрененно, низко стонет.       О Джеймсе, который имеет привычку плевать на приказы и исчезать на миссиях.       О Джеймсе, у которого все тот же фетиш на их прикосновения.